Космические совы. Откуда я пришла – туда уйду

Теперь от неё веет холодом, колотым льдом.
Мне легче с тобой говорить, когда ты молчишь.
Меня нет.
Вновь зима мою душу целует в лоб…

белая осень

Белый закат лёг ребром
на широкие улицы,
равно внутри сжалось зло и добро
в многослойный кокон.
Ты спишь всегда на юге,
с эдемским ветром на ложе,
я в это время любуюсь ещё
луной круглощёкой.

Но у нас на двоих один бог,
и его причуды,
и ему не нужна темнота
с ароматом мускуса,
он давно разделил тишину
на сто разных звуков,
и архангелам крылья вручил
из молочного шёлка.

И, пока он прощает грехи
малодушным тварям,
мы свои собираем синхронно
без малого страха.
Вот бы мир навсегда заковать
в антикварный ящик
и оставить в былом
прокажённую белую осень…

Уходя

Уходя, я оставлю тебе три сна и век тщетности,
Пусть меняются луны недолго в твоих стенаниях,
Без меня дни не станут от этого безрассветными,
Только утро окрасится зыбким сырым отчаяньем.

Безмятежность свою обращу в штормовые локоны,
Окроплю чёрной кровью вокруг я свои владения,
Рассажу по тропе сад из синего чертополоха,
Назову себя новым, звучным и бархатным именем.

Мои белые птицы склюют все пути невозврата,
Шёпот духов лесных оглушит мои выдохи боли,
Ничего не случится уже, кроме вечного ада,
Где в твоих зеркалах будет плакать застывшая осень.

в себе

Между мной и тобой двадцать зим и семнадцать осеней,
Триллион жалких фраз о судьбе и одна о смерти,
Перекрёст параллелей дорог на зелёном глобусе,
Пи-число голосов, онемевших в счётчике времени.

А во мне и в тебе многослойно рождается небо,
Слог молитв о весне разлетается трепетно по ветру,
Где-то пёстрые бабочки жгут на огне своё тело,
Чьё тепло возвращается в наши безумные души.

Я в тебе, ты во мне, как внезапность пустотных ульев,
Многоточия, строфы, параграфы чьих-то желаний.
Берегу тебя в страшных источниках личного знания,
Береги меня в лучшем из них… Мы в себе… на грани…

просто пыль

Посмотри, как без нежности осень черствеет,
солнценитками вшита в неё пустота —
запечатана, втёрта под рёбра больнее.
И скулит под одеждой земная тоска —
та, что легче ветров, чёрных дыр тяжелее,
холоднее зимы, громче боя в часах.

Наши сны обнимаются с тусклостью неба,
долго спящим богам открывают глаза,
исчезают, впиваясь в сознание терпко.
Старый ангел едва держит счастье в руках —
то, что тише прибоя, ароматнее трав,
горше сладкой нуги. Мир немеет без нас.

Мы без нежности Времени пыль…

другая

Растопырило небо душу
откровением мрачным, стонет,
пеленает туманом солнце,
обнимает его, целует.
А под ним лихорадит город,
глохнет ночь и болеет утро,
день трясётся в немых аккордах,
вечер стынет, взрослеет блёкло.

Одиночество сушит цукаты
из простых абрикосовых долек,
в настроении ноты Ботсваны