Час кроткой воды

– Куда стоим, кому ждем? – не выдержал Нин, крепкий парень, полагающий себя главным острословом квартала, а может, и всего Белого города.

Лан поморщился. Нина он терпеть не мог с детства. Уже тогда Нин был пакостником, дураком и пошляком, и с возрастом не переменился ничуть.

– Разве не видишь – не все еще в сборе, – нехотя отмолвил Лан. – Одного человека не хватает.

– А ведь и верно, – подхватил Гань, обладатель пудовых кулаков и незлобивого нрава.

– Обходящий, а кого нету-то?

– Кого ждем?

Стражник Лан заглянул в разнарядку.

– А должен сегодня быть… должен быть с нами… рисовальщик Бай, вот кто!

Вокруг засмеялись.

– Бай, ну надо же!

– Ага, всем бы комар-воин хорош, да копье коротковато!

Лан только вздохнул. Действительно, художник Бай был человеком болезненным, хилого сложения, и пользы от него в бою было не больше, чем от комара. Случись дозорным столкнуться с каким-нибудь беспутством, учинись драка – прихлопнут ведь бедолагу, не глядя.

– Куда кузнец с молотом, туда и кузнечик с молоточком, – пробасил Гань. – Слышь, обходящий, кто ж это такое удумал?

– Да никто не удумал, жребий на его дом выпал, – досадливо ответил Лан. – А больше, получается, и некому. Взрослых мужчин в доме – сам рисовальщик и отец его. Бай, конечно, и правда кузнечик кузнечиком, так ведь отец и вовсе ветхий.

– Ну, если с отцом сравнивать, то Бай из себя мужчина видный, кто бы спорил…

– Да кому какое дело, видный или невзрачный – главное, здесь он должен быть, а его где-то носит!

– А мы тут его дожидайся…

– Да вот же он идет!

– Где?

– Вон, смотрите, со стороны Расписной улицы. И ходко так поспешает!

Кто-то и впрямь приближался со стороны Расписной улицы. Солнце светило ему в спину, и разглядеть идущего было решительно невозможно. Виден был лишь темный силуэт, и только.

Толстяк Фан приладил над глазами ладонь козырьком и старательно вгляделся.

– Тю, – разочарованно протянул он. – И вовсе это даже и не он. Бай на голову пониже будет, и в плечах поуже, и статью пожиже. И не он это, и не к нам…

– Да нет, как раз к вам! – послышалось в ответ.

Голос был густой и низкий, но несомненно женский – а главное, отлично Лану знакомый.

Даже в детстве, когда невестка семьи Бай носила совсем другую фамилию, а заодно и прозвание Забияка, голос у нее был не по летам низким. Другую бы задразнили – мол, что гудишь, как шмель – но дразнить Забияку было небезопасно. Она была сильнее и выше всех окрестных мальчишек. Даже Лан, даром что прозывался Дылдой, был тогда на полголовы ее ниже. Он и сейчас был ниже ее на полголовы – и не сомневался, что рука у нее по-прежнему тяжелая, совсем как в те времена, когда восьмилетняя девчонка возила десятилетнего Дылду носом в пыли, приговаривая, что издеваться над малышами и пинать щеночка нехорошо. Дылда вырос, стал стражником и теперь сам мог запросто призвать к порядку любого, кто издевался над малышами и пинал щеночков – даже окажись этим любым вооруженный бандит – но с бывшей Забиякой связываться бы поостерегся. Себе дороже.

Совершенно непонятно, что нашел в этой рослой, могучей и отменно некрасивой женщине хрупкий красавец-художник. Но ведь что-то он в ней нашел, недоступное другим. Довольно было глянуть, как меняется его лицо при виде жены, чтобы и сомнений не возникало: художник любит ее беззаветно. Любви не скроешь, счастья не подделаешь. Правда, все же нашлись поначалу злые языки, посмевшие утверждать что все яснее ясного – не жену Бай взял в дом, а батрачку. Иначе с какой стати ему сдался жуткий мезальянс? Не пара художнику из хорошей семьи сирота, дочь вдовы-поденщицы, неотесанная, некрасивая и неимущая. Добро бы хоть приданое было толковое, семье Бай оно бы ну никак не помешало – так ведь нет же, ни гроша за ней художник не взял! Невелико было приданое, но и его не осталось – все как есть Забияка продала, чтобы похоронить мать.

Однако сплетникам пришлось примолкнуть, когда мать художника отвела невестку в храм и официально сменила ей прозвание. Была Забияка – стала Ласточка. Кого попало в честь духа-хранителя не нарекут. Семья Бай обожала ее – и свекровь, и свекор, и совсем еще юная золовка. Поди попробуй дурным словом Ласточку тронуть – не с ней одной, со всей семьей дело иметь придется. Проще уж отступиться и сделать вид, что никто никогда ничего такого и не говорил вовсе…

Поэтому даже насмешник и пошляк Нин не осмелился отпустить под видом шутки какую-нибудь очередную пакость, а всего лишь спросил оторопело:

– Это почему это к нам?

– По разнарядке, – ответила Ласточка Бай как нечто само собой разумеющееся. – На наш дом выпало.

– Так ведь это… а муж твой как же? – не понял толстяк Фан.

– А у мужа работа срочная, – так же спокойно произнесла Бай. – Ждать не может.

Это было понятно. Роспись фарфора – дело тонкое, и требует не только верного глаза и руки с понятием. Если роспись подглазурная, по своей воле ее не остановишь. Да что там остановишь – чуть промедлит рука, чуть задержится кисть, и после обжига краска окажется в этом месте ярче и гуще, чем нужно, а то и вовсе безобразное пятно объявится. Отложишь работу не ко времени – потом не вернешься, неверно краска ляжет. Нельзя срочную работу художнику отложить, чтобы по улицам обходом таскаться – все как есть загублено будет.

– Ну, это дело понятное, – пробасил Гань. – Если срочная работа, тогда никак.

– Сегодня я за него, – объявила Бай.

– Тю, – махнул пухлой рукой Фан. – Женщина…

Стражник Лан расхохотался.

– Это ты Забияку не знаешь и плюх от нее пацаном не огребал, – простонал он, давясь смехом. – Если где надо порядок навести, она трех таких, как ты, стоит, а может, и четырех.

Не только Фан, но и все остальные порядком растерялись. Но ведь они и в само деле не знали Забияку – кроме разве что Нина. Судя по его кислой физиономии, он отлично помнит, как собрал таких же, как он сам, чистеньких сытых подростков, чтобы избить ребят из Подхвостья, потому как слишком много о себе понимать стали – и как Храмовая Собака, Дылда и Забияка отлупили находников. Те бежали от их ватажки быстрее собственного визга, причем Нин был вынесен прочь как раз крепкими кулаками Забияки. И Лан был готов голову позакладывать, что она и теперь может повторить тогдашний подвиг. Ну и что же, что ее прозывают сейчас Ласточкой? Боец она крепкий. Ну и что же, что женщины дозором не ходят? Это ведь еще смотря какие женщины!

– Ну что, Ласточка, – все еще смеясь, спросил Лан, – если кто будет щеночков пинать, ты его приструнишь, верно?

– Верно, – отозвалась бывшая Забияка. – Да ты не бойся, Дылда, я тебя в обиду не дам.

И что на такое можно сказать? То-то и оно, что ничего. Да и недосуг лясы точить: и без того задержались, еще немного промедлишь, и быть невиданному непотребству – полуденная стража примется лупить закатную. И кто их к порядку призывать будет?

Пересменка совершилась быстро. Вскорости полуденная стража с чистой совестью разошлась по домам, и в обход отправилась закатная, вооружившись, как водится, самой разномастной боевой снастью – от дубинок до тупых коротких копий и даже почему-то невесть откуда взявшимся здоровенным пожарным багром. Багор, естественно, достался Ласточке. Меч полагался только стражнику Лану.

Несмотря на туманную ночь, поутру развиднелось. День выдался жаркий и безоблачный. Небо еще задолго до полудня налилось густой спелой синевой. К началу трилистника Волка жара и не думала спадать. Первым начал потеть и пыхтеть толстяк Фан. К исходу первого листа даже бывалый Лан то и дело утирал лоб, искоса поглядывая на Ласточку: вот кому палящее солнце было нипочем. Она шла прежним широким ровным шагом, успевая на ходу пересмеиваться и перешучиваться не только со всей закатной стражей, но и с прохожими, и с владельцами лавочек, попадавшимися на пути, и от ее шуток жара казалась не такой изнуряющей. Вот кому и в самом деле место в страже! Рисовальщик Бай за один лист спекся бы в пирожок, раз уж и покрепче его парни едва не сомлели – а Ласточка и сама держится, и других подбодряет. Нет, вот когда разнарядка опять выпадет по жребию на семью Бай, Лан и думать долго не будет, а сразу Ласточку в обход позовет!

И все же то один, то другой все чаще сбивался с ноги и отставал. К середине второго листа не только Фан еле плелся, а до сумерек, несущих долгожданную прохладу, было еще далеко: летний день длинный, это ночь коротка, не видать, как и миновала. Ясно было, что если не дать людям передышку, то еще до исхода смены закатная стража из обходящей город дозором превратится в обползающую. И Лан, подумав немного, изменил привычный порядок обхода и повел отряд не в глубину ближайшего квартала, а к реке.

Потом он не раз думал, как повернулось бы дело, окажись день не таким жарким…

Река дышала влажной прохладой, однако набережная в этот час была пустынна: время для прогулок и лодочных катаний еще не наступило.

– Отдыхаем, – скомандовал Лан.

Люди приглушенно загомонили, радуясь передышке. Лан к их разговору не прислушивался. Он тоже наслаждался мимолетной свежестью, тянувшей от воды, ни о чем не думая и не глядя по сторонам. Поэтому внезапный оклик застал его врасплох.