Час кроткой воды

Иногда Ночной Ветер готов был за это благо отдать надежду на возвращение к прежнему – ведь она была таким же призраком, как и он сам.

Но он не имел права поступиться ею – даже в мыслях.

А если бы и имел – все равно не стал бы. Искушение велико – но Дани Ночной Ветер никогда не сдавался.

Даже когда его фамилия и прозвание были совсем другими.

Когда ему было шесть лет, и родителям втемяшилось в голову переехать в Интон. В родных его краях сделалось беспокойно, на дорогах пошаливали грабители. Семье портного и дела не было до разбойников, взимающих дань с проезжих – ремесло, как-никак, оседлое, нужды нет по дорогам шататься. Но портной рассудил, что если сегодня грабят на перекрестках, то завтра воры придут в дом, и тогда прости-прощай, нажитый годами честного труда достаток. Он продал жилье, обратил в деньги имущество, усадил в повозку жену и сына и направился в Интон – чтобы, не доезжая до цели своего путешествия всего несколько дней, угодить в лапы таких же точно бандитов, от которых хотел найти защиту за прочными городскими стенами.

Как убивали его родителей, мальчик не видел. Его свалил удар дубиной по голове. Похоже, разбойники посчитали его мертвым, раз не добили. Очнулся он не скоро и сперва не мог пошевелиться. Он плакал от боли и страха и звал родителей. А потом понял, что звать некого.

И слезы покинули его.

Кто бы мог поверить, что шестилетний мальчик, давясь сухими рыданиями, сможет обломком бандитского клинка выкопать могилу – пусть и неглубокую, всего на полтора локтя в землю? Теперь, годы спустя, он и сам бы себе не верил, что сделал это – если бы не шрамы на руках. Полностью они так и не изгладились. Чудо, что он тогда не повредил себе ни одного сухожилия, ни одной связки, что обошлось без заражения, да что он просто не истек кровью. Но в тот страшный час ему не было дела до подобных опасений, он даже боли почти не чувствовал.

Он похоронил родителей, как сумел, равнодушно замотал израненные руки лоскутами, откромсанными все тем же обломком ножа от своей рубашки, и пошел в Интон.

Почему бы и нет? Ведь ему больше некуда было идти.

В город он не столько прошел, сколько пролез. Воротный сбор заплатить он не мог. Откуда у него деньги? Даже если бы разбойники чудом обронили в дорожную пыль монетку-другую, он бы не догадался поднять. Скорее всего, в тогдашнем помрачении чувств, которое одно и позволило ему сохранить рассудок, он бы не догадался даже, что это за предмет такой – монетка – и зачем он нужен. Невесть откуда взявшийся мальчишка без единого гроша – оборванный, грязный, руки окровавленными тряпками замотаны… да кому в городе нужен еще один малолетний побродяжка? Своих девать некуда. Жаль, конечно, пацана, да служба не велит. Дать ему хлеба да с десяток грошей, и пусть проваливает. Может, в какой-нибудь деревне найдет себе кров. А до тех пор не пропадет. Десятка грошей ему на неделю точно хватит, чтобы пропитаться.

И все же стражник, надзиравший за порядком, покуда его сотоварищ взимал сбор, не только всунул в его замотанную ладонь квадратную монету в десять грошей. Он долго смотрел на мальчишку, на его кровавые лохмотья, на запыленное упрямое лицо с темными глазами, которые так и не сумели пустить слезу – а потом медленно отвернулся, старательно делая вид, что совсем не замечает, как малолетний оборванец проскальзывает внутрь и смешивается с толпой.

Стражника мальчик запомнил. Уже потом, во время осады, когда он с другими мальчишками, шатаясь от голода, таскал защитникам города воду, чтобы кипятить ее, он встретил этого человека там, на стене. Однако так и не спросил: «Дяденька, а вы меня помните?»

Но до осады случилось многое.

Выжить на улице – легко ли для домашнего мальчика, любимого сына любящих родителей? Едва ли. А вот для мальчика, который похоронил этих родителей при помощи обломка ножа, голодным дошел за три дня до Интона и вошел в ворота… нет, и для него это дело нелегкое.

Но – не невозможное.

Просить подаяния он не умел, да и вид его мог напугать самого сердобольного прохожего. Разве что руки заматывать, чтобы от него не шарахались. И все же милостыня была скудной. Но он не сдавался. Он разучился сдаваться на дороге в Интон за три дня пути от города.

Счастье еще, что уличные попрошайки, обычно нетерпимые к появлению чужаков, не били его и не гнали. Жалели. Может, даже и побаивались. Потому что не должно быть у сопляка неполных семи лет ни изрезанных ладоней, ни такой безуминки во взгляде. “Да, паря, натерпелся ты”, – говаривали нищие, обучая его секретам своего ремесла. Оказывается, милостыню клянчить – это вам не просто так, это тоже ремесло. С тайными приемами и ухватками – ну, это уж как водится. И освоить их не так просто. Неумеху иногда от щедрот покармливали. И не только нищие, но и воры. У этих был простой расчет. Мальчишка тощий, верткий – для воровского ремесла самая настоящая находка. Ничего, что руками покуда владеет плохо. Со временем вылечится. Тогда его и обучить пора придет. А к делу уже и сейчас приспособить можно. Конечно, сам он воровать пока еще и не может, и не станет. Не только руками – душой не сумеет. Но вот стянуть с лотка яблоко, заблажить и пуститься наутек, чтобы устроить суматоху, в которой настоящим ворам так удобно срезать кошельки – для этого он вполне сгодится. Опять же, если мелкого и поймают, то бить не будут. Посовестятся. Ишь он какой доходяга…

По правде говоря, мальчик тогда не понимал, что его просят не шутку помочь сшутить, а соучаствовать в краже. Но его кормили – и в благодарность он помогал учинить переполох. Он даже гордился своей лихостью. Промышлял он на ночном рынке – днем он попрошайничал, да к тому же ночью в неверном свете фонарей его труднее узнать, чтобы после, столкнувшись с ним на улице, навешать ему плюх за давешнюю выходку. Он не попался ни разу. Именно тогда он и получил за быстроту и неуловимость прозвание Ночной Ветер.

А потом к стенам Интона подступила война.

Проказить на рынке Ночной Ветер перестал. Нехорошо. Гадко пакостить людям, с которыми вместе оказался в беде. Очень скоро воры отступились от него с просьбами еще раз, ну вот еще хоть раз подшутить над во-о-он тем лоточником. И подкармливать его тоже перестали. Самим еды не хватает – так и какой смысл тратить ее на неуступчивого щенка?

Нищие какое-то время еще делились с ним, но реже, намного реже. Ручеек милостыни неумолимо мелел с каждым днем осады. Подавали неохотно и скудно. И если раньше в плошке для подаяния куда чаще денег оказывался кусок хлеба или остатки от вчерашнего ужина, то теперь об ее дно раз-другой за день звенели монетки. Ничего, кроме монеток. А что от них проку, если за эти гроши морковного хвостика, и того не купишь?

Вместе с осадой в Интон пришел голод. И Ночной Ветер голодал вместе со всеми.

Нет – тяжелее всех.

На жителей города был расчислен хоть какой-то паек. Тем, кто может стоять на стенах – чуть больше. Остальным – чуть меньше. Самая малая толика еды. Ровно столько, чтобы не помереть с голоду, покуда к осажденным не подоспеет помощь.

Но у Ночного Ветра и того не было.

Он ведь не значился в списке горожан Интона.

И между ним и голодной смертью не было и черствой корки.

До того дня, когда из лап смерти его вытащил самый невероятный человек на свете.

Многие в ту страшную пору крали еду. Многие – но не вчерашний невольный воровской пособник Ночной Ветер. Украсть у другого голодного было немыслимо. К тому же протянуть руку за чужим куском означало сдаться. Даже помутившимся от голода рассудком он это помнил крепко. Но доля, предложенная ему, была не чужой…

Дани Лисий След не так давно поселился в Интоне, но был там человеком уже известным. Возможно, самым известным в городе. Его знали все – если не в лицо, то понаслышке. Врачей в Интоне немало – а Лисий След один. И дело не только в его несомненном таланте, не только в мощи его целительной силы. Дело в том, как именно он ее получил. От чего ради нее отказался.

Быть лекарем – ремесло хорошее. Однако лекарь магией исцеления не владеет. Быть врачом куда почетнее. Однако за врачебную магию приходится платить. И плата эта не всякому под силу.

Желающий стать врачом после обучения должен прийти в храм и отдать одному из восьми духов какую-то часть своего здоровья. Только тогда он получит силу – тем большую, чем более серьезной была жертва. Среди врачей нет полностью здоровых. Только руками и глазами не жертвуют никогда – они нужны для работы. А в остальном… вечный кашель, хромота, больная печень, горб… да мало ли на свете хворей, которыми можно страдать пожизненно. Однако жертва Дани была самой большой из возможных.

Он отдал Лисе свою мужскую силу. И получил взамен то, о чем просил. Редчайшую по величине магию исцеления – вплоть до возможности обнаруживать и излечивать врожденные уродства и болезни еще в утробе матери.

Большим сердцем и широкой душой надо обладать, чтобы решиться на подобный выбор.

Удивительно ли, что этот человек подобрал на улицах осажденного города умирающего от голода бродяжку?

В себя Ночной Ветер пришел, поперхнувшись теплым отваром – жиденьким, основательно разбавленным, но изголодавшемуся мальчишке он показался невероятно крепким и сытным.

– Тише-тише, не торопись, – приговаривал врач, поднося ложку к его губам. – Вот так, понемногу… ты уж прости, больше тебе пока нельзя, слишком ты долго не ел… еще вот три ложки, и все…

Еще три ложки? А Ночной Ветер сумеет их проглотить? С отвычки каждый глоток казался увесистым, как кирпич. Мальчик предполагал, что и перевариваться съеденное будет долго, как если бы он кирпичей наглотался. Так что сыт он будет еще не один день – разве нет?

Лисий След заверил его, что конечно же, нет – так что о возвращении на улицу нечего и думать. Маленький пациент остается в доме врача до полного исцеления. И – да, это не обсуждается.

Ночной Ветер остался. Переупрямить великого врача не удалось еще ни одному его подопечному.

Однако есть Ночной Ветер старался как можно меньше. Потому что, едва обвыкшись в доме, он понял, откуда Лисий След берет для него пищу.

Из своей доли.

Лисий След славился не только талантом и добротой, а еще и совестливостью и безупречной честностью. Город единодушно выдвинул его в число тех, кто отвечал за распределение пайков среди жителей. Кого, как не его можно назначить на такое место? Слишком уж велико искушение. Но Дани ему не поддался. Ни крошки чужой он не взял себе из городских запасов. И когда в его доме появился приемыш, на которого нет пайка, Лисий След и руки не протянул за лишним куском. С Ночным Ветром он делился своей едой. Всякий ли смог бы на его месте?

Лисий След смог.

И Ночной Ветер заставлял себя есть. Заставлял себя выжить – хотя в чем только душа держалась. Но он не мог подвести врача, который сохранял ему жизнь ценой своей собственной.

Не мог сдаться. Ради Лисьего Следа – не мог.

До начала осады довольно-таки толстенький, как оно нередко бывает среди евнухов, Лисий След отощал так, что страшно было вчуже и посмотреть. Еще и шутил: мол, врачам нельзя от своего прозвания отрекаться, а то попросил бы мне сменить прозвание на Тощий Кошелек – видишь, какие брылы висят пустые, ну точь-в-точь ведь, как складки на кошеле.

И Ночной Ветер ел. Не позволяя себе уронить ни крошки – чтобы ни одна самая малая часть жизни врача, отданная ему, не пропала даром. А потом, шатаясь, помогал Лисьему Следу собрать сумку с лекарствами и инструментами и шел его сопровождать. Врач штопал раны защитников городской стены, а Ночной Ветер таскал им воду. Он то и дело падал – а потом подбирал опустевшее ведро и снова шел за водой. Он не мог сдаться.

Весь город не стал сдаваться врагу – с какой же стати он станет?