Он звал волков

– А вы? Все еще работаете тренером?

– Все еще. Местным детям тут нечем заняться. Одни выбирают хоккей, другие – бейсбол, а третьи спускаются вниз по улице и губят свои жизни в Яме.

Эсбен помнил это место – небольшую часть города с парой тройкой покосившихся домов. Крутые ребята из школы часто проводили время в Яме, а точнее – в котловане около леса, кладбище старых вещей и трухлявых деревьев. Взрослые называли эту часть Ямы «гиблым местом», а их дети – «мышиными норами». София строго-настрого запрещала им с Кайсой показываться там.

– Последнее время мне помогает Сив, – добавил Нильс после короткого молчания.

– Ваша дочь? Она еще здесь? В Раттвике?

Нильс провел рукой по рыжей щетине.

– Она закончила школу пару лет назад, но пока так и не определилась, чем хочет заниматься. Она не торопится. Хочет сначала накопить достаточно денег.

В гостиную вернулись Кайса и Эмилия. Кайса опустила на небольшой кофейный столик фарфоровый чайник и четыре кружки, Эмилия – глубокую тарелку с мягкими вафлями.

– Ты не хочешь переодеться, пока чай заваривается? – Кайса посмотрела на брата. – Осталось не так много времени.

– Да, конечно.

– Можешь оставить вещи в своей старой комнате. Там… В общем, увидишь.

Эсбен с недоумением посмотрел на сестру, а потом проследовал в коридор за чемоданом. Поднимаясь по лестнице на второй этаж, он думал о том, что сказал ему Нильс. Действительно ли он хороший человек? Где вообще проходит эта грань между хорошим и плохим? Когда ты всю жизнь притворяешься тем, кто не совершал никаких непоправимых поступков, то трудно поверить в свою порядочность.

На втором этаже было четыре двери. За одной скрывалась ванная, за второй – спальня Софии, две другие вели в прежние комнаты Эсбена и Кайсы. Эсбен крепче сжал ручку чемодана и приоткрыл дверь в свою старую спальню с таким видом, словно на него оттуда могло наброситься огромное чудовище. Внутри оказалось нечто пострашнее чудовищ – его прежняя жизнь. Эсбен сразу понял, что хотела сказать ему Кайса. В его бывшей спальне совсем ничего не изменилось. Это была небольшая комната с темно-коричневыми джутовыми обоями, большим окном, занавешенным плотными шторами цвета венге; у одной из стен стояла деревянная кровать с несуразными ножками, застеленная стеганым покрывалом, возле нее ютилась квадратная тумба, на которой пристроилась настольная лампа с бамбуковым абажуром. Эсбен опустил чемодан на пол, подошел вплотную к письменному столу и обвел взглядом широкую пробковую доску, к которой кнопками крепились фотографии, клочки бумаги с заметками, написанными детским почерком, вырезки их журналов и газет. Эсбен слабо улыбнулся, вытянул руку и бережно разгладил скрючившийся от времени листок со школьным расписанием. Он перевел взгляд на фотографии, и ощутил тяжелый ком в горле, наткнувшись взглядом на один из снимков десятилетней давности. Он был сделан в старом школьном автобусе, который некогда пережил пожар и так и был заброшен возле одной из городских ухабистых дорог. Это было их место. Их убежище от взрослых. На почерневшем от огня кресле расположилась Кайса с учебником по литературе в руках. В тот день было прохладно, и кто-то из них накинул на ее плечи свой пиджак. Не кто-то. Клеменс. Он сидел позади Кайсы в одной только рубашке и широко улыбался, выглядывая из-за ее плеча. Лицо у него вышло чуть смазанным, но улыбка, черт возьми, эта улыбка…

Эсбен поспешно отвернулся и потряс головой. Он попытался сосредоточиться на чем-то другом, вперился взглядом в плакат с Одри Хепберн над кроватью, но мыслями продолжал возвращаться в тот майский день, когда холодный дождь стучал по пыльному брезенту, которым были прикрыты дыры на месте передних окон автобуса. Эсбен приказал себе собраться, взвалил чемодан на кровать и открыл его в поисках костюма, который взял с собой для похорон. Он переоделся и заправил рубашку в брюки, потому что на этом всегда настаивала София. Повязал галстук. Впервые в жизни Эсбен пожалел о том, что не курит. Ему требовалось чем-то занять руки, занять себя. Он подошел к окну, распахнул его, сдвинув в сторону шторы, и увидел, что к дому приближаются две фигуры. Эсбен прищурился, пытаясь разглядеть лица людей, но они были еще слишком далеко. Оставалось только ждать. Снаружи шел снег, летел крупными хлопьями, похожими на огромных пушистых бабочек, солнце скрылось за тяжелыми тучами, все вокруг было тусклым и безжизненным. Эсбен успел забыть о том, что в Раттвике всегда не хватало света. Город напоминал черно-белую фотографию в реальной жизни, и единственным ярким пятном был густой лес, окружающий его. Большую часть времени местные жители вели тихую жизнь, и оживлялись только летом, когда на берег озера Сильян съезжались туристы.

Руки непроизвольно сжались в кулаки, когда Эсбен смог разглядеть в размытых незнакомцах людей, которых меньше всего ожидал и меньше всего хотел видеть. Он отступил назад, не сводя настороженного взгляда с мужчины и женщины, а потом отвернулся от окна и быстро зашагал прочь из комнаты. Ему хотелось быть рядом с остальными, когда произойдет взрыв.

– Что такое? – спросила Кайса, как только Эсбен вновь спустился вниз.

Выражение лица брата заставило ее напрячься. Они всегда тонко чувствовали эмоции друг друга.

– Сюда идут Норберги.

– Что?

– Я только что видел их в окно.

Кайса наморщила лоб и взглянула на дверь.

– Они же понимают, что делают только хуже? – спросила она.

– Змеи выползают из гнезда, когда в их городе что-то случается, – мрачно заметил Нильс, прокручивая в руках горячую кружку.

– Это не их город, – быстро отрезала Кайса и направилась к двери.

Эсбен пошел за ней.

– Не могу поверить, что они решили заявиться в такой день, – зашептал он, а потом чертыхнулся, потому что налетел на корзину для зонтов в прихожей.

В дверь позвонили, когда бледная ладонь Кайсы коснулась узкой ручки. Эсбен сжал плечо сестры и кивнул.

Людвиг и Юханна Норберг. Эсбен не смог бы их забыть даже в том случае, если бы очень сильно захотел. Они стояли на пороге дома, и ему ужасно хотелось захлопнуть дверь.

– Ох, – вздохнула Юханна, – нам так жаль.

Из-под ее шерстяного приталенного пальто выглядывало красное платье. Юханна улыбалась белозубой сочувственной улыбкой. В руках она держала сверток. Рядом, всем своим видом выказывая пренебрежение, стоял ее муж.

– Нам тоже, – процедила Кайса. – Нам тоже жаль.

Юханна отбросила светлые волосы на спину и снова вздохнула.

– Фредерик не смог прийти, но он тоже выражает глубочайшие соболезнования.

Эсбен заметил, что Кайса стиснула зубы.

– Что ж, мы ему признательны, – сказала она.

– Мы ненадолго, – продолжила Юханна. – Просто хотели сказать, что эта новость весьма опечалила нас, – она перевела взгляд светлых глаз на Эсбена. – Если что-то понадобится, то вы всегда можете обратиться к нам. Мы с Людвигом будем рады вам в любое время. София была нашим добрым другом.

Лицо Эсбена обдало жаром.

– Спасибо, но нам вряд ли понадобится ваша помощь, – сухо отозвался он.

Людвиг криво усмехнулся, но ничего не сказал. Снег сыпался на его волосы, тронутые сединой.

– Не будем вас задерживать. Должно быть, у вас еще много дел, – сказала Юханна и протянула Кайсе сверток. – Это вино. Итальянское. Я уверена, что вы захотите выпить, когда все закончится.

Кайса плотно сжала губы, принимая подарок. Бумага захрустела под ее пальцами.

– Спасибо. Вы очень добры.

Юханна улыбнулась, поправила волосы и первой пошла прочь. Людвиг задержал холодный взгляд на Эсбене.

– Мои соболезнования, – глухо бросил он и стал спускаться по ступеням вслед за женой.

Кайса захлопнула дверь и прижалась к ней спиной.

– Что это вообще было? – недоуменно воскликнул Эсбен.

– Жест гребаной доброй воли. Вот что.

В коридоре показалась Эмилия.

– Дорогие, нам пора, – прошелестела она. – Время пришло.

Когда пастор закончил с речью, началась настоящая снежная буря. Огонь в лампадах то и дело погасал, собравшиеся плотнее кутались в верхнюю одежду. Людей было не очень много. Большую часть Эсбен даже не знал или попросту не помнил. Они с Кайсой стояли возле самого гроба и смотрели на крышку одинаково опустошенными взглядами. Эсбен придерживал сестру за локоть. Она дрожала. По ее лицу бежали слезы. Эсбен старался держаться, но внутри у него все мучительно съеживалось, а к горлу подбиралась тошнота. Он не сразу рассмотрел лицо женщины, возникшей рядом. Эсбен обратил на нее внимание лишь тогда, когда она позвала его и Кайсу по имени.