Камень, ножницы, бумага

– Сейчас неподходящее время, – возражаю я.

– А как насчет того, над которым ты корпел годами, может быть, на него стоит взглянуть еще раз?

Она даже не может вспомнить название моего любимого произведения. Я не знаю, почему это меня беспокоит, но это так. Раньше она гораздо больше интересовалась моей работой и, казалось, ее действительно заботит, что я пишу. Ее нынешнее безразличие причиняет боль больше, чем следовало бы.

– Мой агент говорит, что есть задумка нового восьмисерийного триллера, которая, возможно, мне понравится. Еще одна адаптация романа. Старенького. – Я оглядываюсь через плечо на книжные шкафы. – Возможно, на одной из этих полок даже есть экземпляр…

– Мы договорились: никакой работы в эти выходные! – тут же ощетинивается она, не улавливая юмора.

– Я пошутил, и, кстати, ты заговорила об этом!

– Только потому, что прямо-таки слышно, как ты думаешь об этом. И у тебя то отсутствующее выражение, которое бывает, когда тебя на самом деле нет, даже если ты сидишь рядом со мной.

Я не вижу эмоции на ее лице, но меня возмущает сам тон. Амелия не понимает! Мне нужно постоянно работать над историями, иначе реальный мир начинает казаться слишком шумным. Похоже, в последнее время я не могу ни о чем заговорить без того, чтобы она не расстраивалась. Она дуется, если я веду себя слишком молчаливо, но открывать рот – все равно что идти по минному полю. Я не смогу победить. Я не рассказал ей о том, что произошло у Генри Винтера, потому что она бы не поняла этого. Генри и его книги были для меня не просто работой, он практически заменил мне отца. Я сомневаюсь, что он ощущал то же самое, но чувства не обязательно должны быть взаимными, чтобы быть настоящими.

Витражи дребезжат от ветра, и я благодарен за все, что может заглушить самые громкие мысли в моей голове. Я бы не хотел, чтобы она их слышала. Руки все еще требуется чем-то занять, но я больше не хочу держать ее ладонь, и мои пальцы чувствуют себя неприкаянными без телефона. Я достаю из кармана портмоне и нахожу между кожаными складками смятого бумажного журавлика. Глупая старая птица всегда приносила мне удачу и утешение. Я некоторое время тереблю оригами, и мне все равно, что Амелия видит, как я это делаю.

– Я так давно ношу с собой эту бумажную птичку! – бормочу я.

Она вздыхает:

– Знаю.

– Я показал ее Генри Винтеру, когда впервые встретился с ним в его шикарном лондонском особняке.

– Я помню эту историю.

Ее голос кажется скучающим и несчастным, и это заставляет меня чувствовать то же самое. Я ведь тоже слышал все ее истории раньше, и ни одна из них не была особенно захватывающей.

Я бы хотел, чтобы люди были больше похожи на книги.

Если на середине романа вы поймете, что он вам больше не нравится, вы можете просто остановиться и найти для чтения что-нибудь новое. То же самое с фильмами и телевизионными драмами. Нет ни осуждения, ни вины, никому даже не нужно знать, если вы сами не решите об этом рассказать. Но с людьми, как правило, приходится доводить дело до конца, и, к сожалению, не всем удается жить долго и счастливо.

Снег стал мокрым. Крупные, сердитые капли падают на окна, прежде чем слезами скатиться по стеклу. Иногда мне хочется плакать, но мне нельзя. Потому что это не соответствовало бы моему образу, придуманному Амелией для самой себя. Мы все несем ответственность за подбор звезд в сценариях нашей собственной жизни, и она выбрала меня на роль своего мужа. Наш брак был открытым прослушиванием, и я не уверен, что мы получили роли, которые заслуживали.

Ее лицо – неузнаваемое размытое пятно, черты кружатся в вихре, как бушующее море. Такое чувство, что я сижу рядом с незнакомкой, а не со своей женой. Мы провели вместе весь день, и я чувствую клаустрофобию. Я из тех, кому нужно пространство, немного времени наедине с собой. Не знаю, почему она такая… удушающая.

Амелия неожиданно выхватывает бумажного журавлика из моих пальцев.

– Ты слишком долго живешь прошлым вместо того, чтобы сосредоточиться на будущем, – зло произносит она.

– Стой! Нет! – кричу я, когда она бросает мой талисман в огонь.

Я мгновенно вскакиваю с клетчатого дивана и чуть не обжигаю руку, вынимая птицу. Один край опален, но в остальном она не пострадала. Вот и всё. Заключительный акт. Если раньше я сомневался, то теперь уверен, и отсчитываю часы, пока все это не закончится раз и навсегда.

Хло?пок

Слово года:

«брюзжальня» – существительное.[13 - Впервые слово использовано Чарльзом Диккенсом в романе «Холодный дом».]

Укромное место или прибежище, необходимое человеку,

когда он чувствует себя не в своей тарелке.

Отдельная комната или логово, в котором можно порычать.

28 февраля 2010 года – наша вторая годовщина

Дорогой Адам!

Еще один год, еще одна годовщина, и это было здорово! С тех пор как ты продал первый сценарий по Генри Винтеру, ты был занят работой больше, чем когда-либо прежде. Голливудская студия, купившая его на аукционе, заплатила за эти 120 страниц больше, чем я могла бы заработать за десять лет. Это потрясающе, и я так рада за тебя! Вместе с тем мне грустно за нас, потому что теперь мы видимся еще реже, чем прежде. Похоже, сейчас ты

вообще не нуждаешься во мне или моем вкладе в твою работу. Но я понимаю. Я действительно понимаю.

За последние двенадцать месяцев для тебя многое изменилось, но, к сожалению, не для меня. У нас все еще нет ребенка. Однако ты сдержал свое слово и взял отпуск (что в последние месяцы стало немыслимым!) на нашу годовщину, чтобы мы могли уехать на выходные. Ты договорился с соседом, чтобы тот присмотрел за Бобом, велел мне собрать сумку и не забыть паспорт, но не рассказал мне, куда мы направляемся. Я сменила свои джинсы, покрытые собачьей шерстью, на дизайнерское платье, которое нашла в благотворительном магазине Ноттинг-Хилла, и даже накрасила губы новой помадой.

Как только в наш юбилейный уик-энд мы вышли из квартиры, ты поймал черное такси. Я предположила, что мы отправимся на Сент-Панкрас… или в аэропорт. Но после тридцати минут, проведенных в автомобиле в час пик, мы остановились на жилой улице в Хэмпстед-Виллидж, одном из твоих любимых районов Лондона. Наверное, потому, что там находится дом Генри Винтера. Здесь супершикарно, но я не думала, что таким людям, как мы, для визита необходим паспорт, поэтому недоумевала, зачем его нужно было брать.[14 - Один из 13-и вокзалов Лондона.]

Расплатившись с водителем, добавив щедрые чаевые, мы выбрались на тротуар с нашими сумками, и ты полез в карман.

– Что это? – спросила я, разглядывая маленький, но идеально упакованный подарок в твоей руке. Лента была завязана очень красивым бантом, и я усомнилась, что ты сделал это сам.

– С годовщиной, – ответил ты с улыбкой.

– Мы не должны были обмениваться подарками до воскресенья…

– О, правда? Тогда я заберу его обратно.

Я схватила симпатичный сверток.

– Теперь я его увидела, поэтому можно открывать. Надеюсь, это хлопок – традиционный подарок, если продержался в браке два года.

– По-моему, речь идет о праздновании, а не о выживании, и я не знал, что женился на таком дотошном человеке.

– Нет, знал! – парировала я, осторожно разворачивая бумагу.

Внутри обнаружилась маленькая бархатная коробочка для драгоценностей бирюзового цвета (мой любимый цвет). Кажется, я почти ожидала увидеть серьги, но, открыв крышку, нашла ключ.

– Если бы ты могла жить в любом доме на этой улице, какой бы ты выбрала? – спросил ты.

Я уставилась на старый, отдельно стоящий викторианский дом с двойным фасадом прямо перед нами. Его стены из красного кирпича были увиты чем-то похожим на смесь ветвей глицинии и плюща. Некоторые стекла в эркерах были разбиты, другие заколочены досками. Он требовал ремонта – обветшалый, но прекрасный, и я не могла не заметить снаружи вывеску «продано».

– Ты серьезно?

– Практически всегда.

Я ощущала себя ребенком, которому вручили ключ от шоколадной фабрики.