В тени королевы

Должно быть, привезли узника. Она так надеялась этого избежать – но безнадежно застряла в толпе, спешащей полюбоваться зрелищем. Левина беззвучно молит Бога о том, чтобы все поскорее закончилось. По счастью, сегодня сильный ветер – костер разгорится быстро и жарко; быть может, кто-нибудь из палачей подбросит в костер мешочек селитры, чтобы быстрее отправить приговоренного в мир иной. Ком в горле, тяжесть в желудке. Такой славный человек – и так… так заканчивает жизнь. Левина еще ни разу не видала казни на костре – и очень надеется никогда не увидеть.

Она оглядывается, проверяя, бежит ли за конем Герой. Он здесь: уши прижаты, видны белки глаз – даже собака понимает, что тут происходит что-то плохое, хуже обычного городского шума и толкотни. Чует людскую жажду крови. Издалека, с площади, доносится пронзительный вопль, и над толпой поднимаются клубы дыма. Зачем она обернулась? Ветер несет дым в ее сторону: запах костра – и крик, этот страшный крик, разрывающий сердце. Новый порыв ветра приносит нечто новое и тошнотворное: аромат жареного мяса, от которого рот у Левины невольно наполняется слюной. В ужасе от реакции собственного тела, она туго обматывает лицо платком, чтобы заглушить вонь. Щиплет глаза – то ли дым, то ли непролитые слезы. Слава богу, толпа вокруг редеет, и теперь они могут ускорить шаг.

* * *

Кардинал Поул сидит перед Левиной, сложив руки на коленях. До сих пор он не произнес ни слова, как будто ее не замечает. Быть может, недоволен тем, что приходится позировать женщине? Но это распоряжение королевы; у него нет выбора. Он не встречается с Левиной взглядом. Карие глаза под тяжелыми веками создают впечатление доброты, только Левина уверена, что это впечатление обманчиво. Она не может изгнать из памяти страшную вонь горелой плоти; запах въелся в одежду, Левина боится, что никогда ее не отстирает и что душераздирающие вопли заживо сжигаемого человека будут звенеть в ушах до конца жизни.

На следующей неделе та же судьба ждет еще пятерых осужденных; и это только начало. Арестован архиепископ Кранмер. Ему предстоит нечто особенное – у королевы с ним личные счеты: это он аннулировал брак Генриха Восьмого и ее матери, превратив Марию Тюдор в незаконнорожденную. Теперь королева отомстит архиепископу. Левина спрашивает себя, за какую долю этих ужасов ответствен человек, сидящий перед ней, за какую – король, за какую – королева. Теперь она ходит на мессу каждый день, даже дома, вдали от двора: ведь у епископа Боннера везде глаза и уши. Как прав был Георг, когда настоял на том, чтобы избавиться от английской Библии!

Она откладывает кисть, чтобы внимательнее приглядеться к своей натуре. Смотрит, как играет свет на драгоценном камне в его кольце. Рассеянно протягивает руку, чтобы почесать за ухом Героя. У Поула густая борода, скрывающая нижнюю часть лица; она мешает разглядеть и понять его выражение. Хочется как-то расшевелить мужчину, хотя бы взглянуть ему прямо в глаза. Но лучше не стоит. И Левина переходит к той части портрета, где не требуется заглядывать изображаемому в душу: сосредотачивается на алой мантии, на том, как лежат ее складки, как лучи солнца, покрывая алую атласную ткань легкими поцелуями, придают ей сияние, почти белизну, и как в глубине складок атлас темнеет и приобретает цвет крови.

Она раздавливает яйцо, дает белку стечь в чашку, а нежный шарик желтка раскатывает между ладоней, чтобы он немного подсох и загустел. Взяв нож, взрезает мембрану желтка, капает яйцом в краску, тут же размешивает, добиваясь идеальной консистенции. Снова взглянув на мантию кардинала, добавляет в киноварь несколько гран[19 - Старинная единица измерения массы на основе веса ячменного зерна. В Англии гран составлял 64,8 мг.] кадмия. В последнее время она редко использует яичную темперу, но на этом портрете, со всеми его оттенками красного, без яйца не обойтись. Отец не раз говорил: «Темпера не выцветет и через тысячу лет». И сейчас Левина как будто слышит его голос.

Крохотными перекрестными мазками Левина начинает накладывать краску. Кардинал глубоко вздыхает и ерзает в кресле, отчего складки мантии ложатся по-новому, и Левина подавляет раздраженный вздох. Теперь придется менять рисунок складок и на картине. Ей вспоминается кот на виселице, которого она видела недавно в Чипсайде, по дороге в лавку торговца бумагой. Кто-то вздернул кота, обрядив его в красную тряпку на манер кардинальской мантии. После шести лет при короле Эдуарде, твердом реформате, как можно было ждать, что Англия легко и быстро вернется к католической вере? Живые люди – не глина, принимающая любую форму под рукой скульптора. И, быть может, правы были те, кто опасался, что вместе с испанцами на берега Англии явится инквизиция. Страх, неотвязный, почти осязаемый страх повис над городом; должно быть, многие теперь жалеют, что выбрали Марию Тюдор, и оплакивают день, когда отвергли Джейн Грей.

Англичане боятся присоединения страны к католической Испании и ищут альтернативы. Шепотом называют два имени: Елизаветы и Кэтрин Грей. Многие вздохнут с облегчением, если та или другая девушка займет королевский трон. Неудивительно, что Фрэнсис изнывает от беспокойства: хотела бы Левина быть в силах чем-то ей помочь! Король хочет выдать Елизавету за герцога Савойского и отправить на континент, где у нее нет друзей и сторонников. Но девушка сопротивляется – и воля ее, похоже, сильнее всего Государственного Совета, вместе взятого; так что пока ее держат в Вудстоке, взаперти и под строгим надзором. Пока Елизавета остается незамужней и на английских берегах, опасность для Кэтрин не так велика. Однако по-настоящему избавить Греев от беды сможет лишь новый наследник из чрева королевы, желательно мальчик. Левина подсчитывает в уме: шесть полных месяцев со дня венчания – вполне возможно, скоро младенец появится на свет. Она обтирает кисть тряпкой и продолжает накладывать багрово-красные мазки.

Руки кардинала сжаты в кулаки, костяшки пальцев желты, словно лущеные орехи. Левина снова присматривается к его глазам под тяжелыми веками – глазам, что никак не желают встречаться с ней взглядом. Что они скрывают? Что скрывает густая борода и узкая розовая линия рта? Чтобы воспроизвести эти густые каштановые волосы, перевитые стальными нитями седины, потребуется тонкая кисть. Быть может, истина откроется ей в какой-нибудь мелкой детали. Жаль, нельзя писать с большей свободой, стремясь не к безупречному внешнему жизнеподобию, а к тому, чтобы ухватить самую суть сцены или человека. Об этом она много говорила с отцом. Как ни добивайся внешнего сходства – всегда есть что-то еще, какой-то поворот, движение, отблеск; и, пока работаешь над сходством, это ускользает. Левина чувствует: чтобы картина ожила, нужно не только воспроизводить видимое, но и делать видимым то, что скрыто.

Вдруг свет исчезает: повернувшись к окну, она видит, что хмурые тучи закрыли солнце – и прекратилась игра света в складках кардинальской мантии, и кожа кардинала приобрела неприятный серый оттенок. «Повезло, что утром не было дождя, – приходит ей в голову. – В сырости, под дождем тот бедняга мучился бы намного дольше…» И тут же с горькой усмешкой отвечает своим мыслям: какое уж тут везение!

– Свет ушел, ваше высокопреосвященство, – говорит она. – Боюсь, сегодня больше написать не удастся. Могу я попросить вас уделить мне еще час вашего времени завтра?

Он наконец поднимает на нее взгляд.

– Покажите, – говорит коротко, указывая на полотно.

Обычно Левина не показывает заказчикам незаконченные портреты – разве только хорошо знакомым. Но кардинал не просит, а приказывает, отказать ему невозможно; и она берется за полотно, небольшое, меньше фута[20 - Старинная мера длины. Фут в Англии составлял 0,3 метра.] по диагонали. Осторожно взяв его за углы, чтобы не смазать свежую краску, показывает кардиналу. Тот вытягивает шею.

– Ближе! – говорит так, словно отдает команду собаке.

Она подходит ближе – так близко, что ощущает впитавшийся в его мантию аромат благовоний и начинает лучше видеть усталое, осунувшееся лицо. Некоторое время он молча разглядывает портрет. Кажется, доволен: это радует – ведь ему Левина не старалась польстить, как иным своим клиентам. Протягивает палец к своей нарисованной бороде.

– Какая тонкая работа… – говорит он, словно обращаясь к самому себе. Но при этом нечаянно касается пальцем полотна – смазывает все тонкие волоски, над которыми Левина работала большую часть последнего часа, а на пальце остается ржавое пятно. – О… простите… я не хотел… – Кажется, он не способен как следует извиниться – но, несомненно, смущен своей неуклюжестью. На миг Левина видит перед собой просто неловкого пожилого человека – и думает: может быть, в его глазах все-таки есть доброта – или хоть что-то похожее на доброту.

– Это легко переделать, ваше высокопреосвященство, – отвечает она, протягивая ему тряпку, чтобы обтер руку.

По крайней мере, теперь Поул не сможет отказать ей еще в одном сеансе! Она начинает мыть кисти, стирая с них тряпкой избыток краски. Откупоривает флакон со спиртом: сразу начинает щипать глаза, и по комнате распространяется едкий запах. Краем глаза замечает, как кардинал щелкает пальцами, подзывая пажа. Ей хочется поймать его, когда он не видит, что за ним наблюдают, узнать об этом человеке немного больше – сквозь трещину в тщательно выстроенном фасаде подметить что-то настоящее. Паж помогает кардиналу подняться с кресла – кажется, колени у старика скрипят, словно дверь на несмазанных петлях. Оба проходят через комнату; мужчина тяжело опирается на плечо пажа. Левина приседает в глубоком реверансе. К ее удивлению, кардинал останавливается перед ней и говорит с рассеянной улыбкой:

– Господь благоволит к вам, мистрис Теерлинк. Каким даром Он вас наградил!

– Безмерно благодарна за ваши добрые слова, ваше высокопреосвященство.

Он замечает у нее на поясе четки и едва заметно кивает. Четки старинные, память о матери: деревянные бусины отполированы прикосновениями. Должно быть, в этом кардиналу видится знак ее веры. Ложь – но разве не все здесь ложь?

– Королеве стоило бы сделать вас своей фрейлиной, – говорит он.

– Не могу принять такой чести, ваше высокопреосвященство, я из низкого рода.

– Из низкого рода? – повторяет он. – Многим родовитым дамам, знаете ли, не помешали бы столь же прекрасные манеры. – Смерив ее непроницаемым взглядом и помолчав, он добавляет: – А королеве нужно побольше таких людей, как вы.

С этим он наклоняется, чтобы потрепать по голове Героя (жест, наводящий на мысль, что кардинал в конечном счете не так уж плох), поворачивается и уходит, по-прежнему опираясь на пажа. Левина смотрит ему вслед, размышляя о том, сохранится ли эта внезапная симпатия, если он узнает о ее тесной связи с Греями. Но, быть может, теперь, когда семейство Греев изрядно уменьшилось, а Фрэнсис и девочки убедительно прикидываются кроткими овечками, дружба с ними – уже не препятствие для карьеры, как раньше.

Вскоре после ухода кардинала в комнату проскальзывает Кэтрин Грей. Глаза у нее опухли, в кулаке зажат скомканный носовой платок. Левина уже замечала, что в последние дни девочка много плачет по сыну Пемброка. Пытается припомнить, каково страдать по потерянной любви, но сравнить ей с не чем: даже в юности Левина не ведала сильных страстей. В отличие от этой девочки, которая вся – сгусток эмоций.

– Кэтрин, чем могу тебе помочь? – спрашивает она.

– Кардинал? – говорит Кэтрин, глядя на портрет. – Очень мрачная картина!

– И человек довольно мрачный, тебе не кажется?

– Да, наверное. А как не быть мрачным, когда ничего не делаешь, только молишься день и ночь? – Она берет горшочек с краской, открывает и подносит к свету. – Как это называется?

– Свинцовый желтый.

– Цвет лимона. Такой веселый цвет! – Лицо у Кэтрин сморщивается; она снова готова заплакать.

– Иди сюда, дорогая! – Левина протягивает ей руки, и Кэтрин позволяет себя обнять. – Будут и другие, – негромко говорит Левина, гладя ее по голове.

– Но мне так больно! Знаете, как в стихах: сердце разбито. Чувствую, оно рвется пополам!

Левина хочет ответить, что это пройдет, что однажды она оглянется назад и с улыбкой вспомнит о своем полудетском горе, но понимает – Кэтрин не поверит. Эмоции захватывают девочку целиком, составляют всю ее жизнь; возможно ли, чтобы такое сильное чувство просто ушло?

Так что она молчит и обнимает Кэтрин, пока та, успокоившись, не говорит:

– Maman хотела вас видеть.

Фрэнсис в своих покоях с портнихой, они возятся с несколькими отрезами ткани, сложенными грудой у стены.

– Ви?на, ma chere[21 - Моя дорогая (фр.).], – говорит она, приветливо улыбаясь, – я рада тебя видеть! Никто так, как ты, не разбирается в цветах! Мэри нужно новое платье на свадьбу кузины Маргарет.

Левина замечает, что при упоминании о свадьбе Кэтрин напрягается – неудивительно, если вспомнить, как безжалостно ее оторвали от молодого мужа. Фрэнсис берет отрез дамаста темно-розового цвета, прикладывает к нему другой, шелковый.

– Что скажешь? Как они смотрятся вместе?

– Мне кажется, слишком близкие цвета. Шелк платья будет лучше смотреться вот с этим. – Она указывает на отрез синего бархата. – И такой цвет больше ей пойдет.

– Ты права, как всегда, права.

Фрэнсис поворачивается к портнихе и отдает ей распоряжения: бархатное платье с вытачкой под горло и стомаком[22 - Декоративная вставка для корсажа, имеющая форму треугольника вершиной вниз, закрывающая грудь и живот.] из шелка. Объясняет, какой крой лучше всего замаскирует изуродованную спину Мэри: шов на спине надо пустить под углом, воротник сзади сделать жестким и добавить крахмальный полураф[23 - Раф – пышный кружевной воротник.], скрывающий горб.

– Вам нужно будет ее измерить, только сейчас она у королевы, не знаю, когда освободится. Пока возьмите как образец вот это. – И женщина протягивает портнихе старое платье Мэри.

– Господи боже, да оно словно для куклы пошито! – восклицает женщина, но под взглядом Фрэнсис осекается. – Прошу прощения, миледи, я просто…

– Довольно, – резко отвечает Фрэнсис и поворачивается к дочери. – Кэтрин, разве ты не должна сейчас быть в покоях королевы avec ta soeur?[24 - Со своей сестрой (фр.).] – И затем Левине: – Пока мистрис Партридж собирает свое хозяйство, давай прогуляемся. Хочу кое-что с тобой обсудить.

Бедная миссис Партридж, донельзя смущенная своей бестактностью, торопливо собирает разноцветные ткани. Тех, кто не знаком с Фрэнсис, она порой пугает: страшит сам титул герцогини, но верно, что и держится она холодно и отстраненно. Лишь немногие, как Левина, знают, что под этой внешней холодностью скрываются благородство и доброта.