В тени королевы

– Нет, что ты! – восклицает Пегги, пожалуй, громче, чем нужно. – Наоборот, мы хорошие, раз Бог решил, что нас стоит спасать!

– Утешительная мысль, – говорю я. – Это в Библии так написано?

Вообще-то в Библии – в книге Левит – написано, что человек, имеющий на себе пятно или порок, не вправе приближаться к алтарю. Но Пегги я этого не говорю: пусть для нее все останется просто и понятно.

– Это все знают! – твердо отвечает она.

Я не смеюсь над ней: мне нравится ее простота и цельность, нравится, что подругу не осаждают вопросы, на которые нет ответов. Я сомневаюсь не в Боге, но в человеческих представлениях о Нем. Только как объяснить это Пегги – или кому-то еще? О таких вещах я могла говорить только с Джейн; но сестры больше нет.

– Дождь перестал, – говорит Пегги, взглянув вверх.

Я тоже поднимаю глаза. Солнце вышло из-за туч, и сквозь листву сочится ослепительный свет – столбы золотого света. Интересно, для Пегги это тоже знак благословения Божьего? Она поднимается на ноги, помогает встать мне и ведет за руку к воде, туда, где Афродита устроила гнездо себе и детям. Мы осторожно заглядываем за куст. Афродита встречает нас свирепым взглядом, открывает клюв и грозно шипит, словно приказывает убираться подобру-поздорову – и мы со смехом бежим по мокрой траве к дому.

– А ты знаешь, – говорит Пегги, – что у лебедки хватит сил сломать человеку руку, если человек угрожает ее птенцам?

– Любая мать так же… – но тут я обрываю себя, вспомнив, что у Пегги нет матери, и меняю тему: – Как ты думаешь, у королевы все-таки родится ребенок?

– Точно знаю одно: если не родится – тебе придется вернуться ко двору.

Мэри

Гринвич, сентябрь 1555

– Кардинал Поул! – подзывает королева, и он подходит туда, где сидим мы: я у нее на коленях, взамен ребенка, который так и не появился на свет. Пегги была права: меня вновь призвали ко двору. Кардинал приближается медленно, сильно хромая, и полы алой мантии колыхаются вокруг его ног.

– Садитесь, садитесь, – говорит королева и хлопает по пустому сиденью возле себя. Это место предназначено для короля, и кардинал колеблется. – Мы здесь одни, – добавляет она с ободрительным кивком.

Глаза у королевы красные, лицо опухло. С тех пор, как король уехал на войну в Нидерланды, она плачет с утра до вечера, да и по ночам – это многие слышали – воет и рыдает навзрыд у себя в спальне. В ее присутствии все мы стараемся не привлекать к себе внимания, опасаясь вызвать взрыв гнева.

Кардинал молчит, но обводит взглядом комнату, в которой, кроме нас, собралось еще с полдюжины дам; однако все они заняты своими делами и не смотрят в его сторону.

– И нашего мужа здесь нет. Он нас покинул, отправился на войну в чужие страны! – С этими словами она ударяет кулаком по подлокотнику кресла и шумно выдыхает, на манер разъяренного быка. – Садитесь же!

Кардинал, явно смущенный, наконец пристраивает свой обширный зад в соседнее кресло. Королева трет и похлопывает меня по спине, словно младенца; я отчаянно напрягаю мозги, придумывая предлог сбежать отсюда – подальше от ее цепких рук, подальше от гнева, готового разразиться в любую минуту.

Я при дворе уже неделю. Младенец так и не появился на свет. Вся эта история окутана тайной, о ней не говорят – во всяком случае, не говорят там, где может услышать королева.

– Ничего и не было, – сказала мне Кэтрин. – Зря мы просиживали целые дни в темной спальне.

Об этом ходят разные толки: кто-то говорит, что королеву околдовали, кто-то – что за ребенка она приняла скопление газов. Большинство считает, что она скрыла выкидыш. Мне не положено знать о подобных вещах – считается, что я еще слишком мала; но я знаю. Как бы там ни было, теперь королева сражена горем. А это значит, мне снова приходится изображать куклу. Maman упросила королеву через месяц вернуть меня домой; однако, пока месяц не прошел, меня таскают и тискают, вертят и мнут, и сжимают в объятиях, словно я и есть тот исчезнувший младенец. С каждым назойливым прикосновением во мне растут отвращение и ненависть.

Разумеется, теперь, когда оказалось, что наследника нет и не будет, при дворе началось волнение, бесконечные толки и пересуды. Многие посматривают на Елизавету и поговаривают о браке между ней и Эдвардом Куртенэ, каким-то Плантагенетом, давно скрывшимся за границей. Кузина Маргарет убеждена, что следующая в линии наследования – она; но никто, кроме нее самой, так не думает. Некоторые посматривают на Кэтрин. А я думаю только о Джейн, о том, чем это для нее закончилось. Maman наставляет Кэтрин вести себя скромно и осмотрительно, не привлекать к себе внимания; не знаю, возможно ли такое.

– Чем могу служить, ваше величество? – Кардинал наклоняется к нам, сцепив руки на животе.

– Ради бога, мы же одни, давайте хоть сейчас обойдемся без формальностей! Если не хотите вспоминать имя, которым меня окрестили, – зовите меня «мадам».

Хочется крикнуть: «Вы не одни – здесь я, Мэри Грей!» – но я, разумеется, молчу.

– Мадам, – повторяет он, смиренно склонив голову.

Она хватает его за руку и понижает голос до шепота:

– Господь гневается на нас!

– Мадам, такого не может быть. С вашим благочестием…

Она не дает ему закончить.

– Нет! Он забрал младенца, Его дар нам. Он считает, что нам чего-то недостает. – Ее шепот напоминает мне яростное шипение Афродиты. – Мы должны еще глубже выказать нашу веру. Для этого нужна ваша помощь.

– Может быть, паломничество? – предлагает кардинал.

– Нет, не то! – все так же, шепотом, твердо отвечает королева. Я чувствую на затылке ее горячее дыхание. – Паломничество совершают в благодарность. Мы верим, Бог просит нас доказать свою веру, как Авраама.

О какой истории Авраама она говорит? Я хорошо помню только одну: про Авраама и Исаака. В Хэмптон-Корте есть гобелен: маленький Исаак, открыв рот в беззвучном крике, с ужасом смотрит на отца – а тот заносит над ним нож.

– Когда мы восстановим монастыри… – начинает кардинал.

– Да, разумеется, – перебивает она. – Только это не главное. Прежде всего мы должны истребить всех еретиков в королевстве! Так мы порадуем Бога, и Он пошлет нам наследника.

Кардинал молчит, однако на лице у него написан вопрос: «Но как?»

– Будем арестовывать всех, – продолжает она с такой энергией, что мне на щеку летят брызги ее слюны. – Каждого, кто выкажет хоть малейший признак склонности к ереси. И, если не отрекутся, будем сжигать всех – всех до одного! – Теперь она так сжимает подлокотник, что костяшки ее походят на белые камешки.

– Мадам, – с нескрываемым ужасом говорит кардинал, – вы порадуете Бога, если проявите милосердие!

– Милосердие? – Снова яростное шипение Афродиты. – Не время для милосердия, кардинал! Первыми сожжем Кранмера, Латимера и Ридли – и пусть это послужит предупреждением для всех! А потом избавимся и от остальных.

– Если таково желание вашего величества…

– Не просто желание. Это приказ. Мы хотим, чтобы вы поговорили с епископом Гардинером… и с Боннером. Вот человек, который меня понимает!

– Он один из верных, мадам.

В последнее время много говорят об архиепископе Кранмере; люди гадают, какую судьбу уготовила ему королева. Другие имена тоже мне известны. Латимер был капелланом у второй жены моего деда, я помню его с раннего детства; Ридли тоже часто наезжал в Брэдгейт. Люди, близкие нашей семье. Я медленно касаюсь пальцем лба, сердца, одного плеча и другого.

– А, малютка Мэри! – говорит королева. – Ты тоже одна из верных: теперь, когда мы избавились от твоего предателя-отца и…

Она не договаривает – должно быть, хотела и мою сестру Джейн причислить к людям, без которых мир стал лучше. Смотрит на меня с улыбкой, похожей на гримасу, – и я не осмеливаюсь отвечать из страха, что скажу правду. Выпалю ей в лицо, что не имею и не хочу иметь ничего общего с ее жестокой, извращенной верой! Каким-то чудом мне удается улыбнуться в ответ и склонить голову, надеюсь, с видом покорности.

– Ты ведь из верных, Мэри?

Она сверлит меня глазами, словно пытается проникнуть под кожу, в самую мою реформатскую душу. Я снова молчу – боюсь, что дрожь в голосе меня выдаст; только киваю и крепче сжимаю четки.

– Вокруг нас, кардинал, множество людей, которые не таковы, какими кажутся. Быть может, и Мэри одна из них? – Она больно тыкает меня в плечо. Я морщусь. – Она и ее предательская семейка! Посмотрите, как девчонка напугана! Как думаете, чего она боится?

Я хватаю воздух ртом; сердце так колотится, что королева наверняка его слышит. Что сделала бы Джейн? Сказала бы правду и умерла за свою веру.