Жены и дочери

– Ладно, мистер Кокс, давайте подумаем, сможем ли мы заключить соглашение, – сказал он после минутного молчания. – Вы совершили действительно дурной поступок и, я надеюсь, в глубине души сознаете это или осознаете впоследствии, когда остынете от спора и немного подумаете. Но я не окончательно потерял уважение к сыну вашего отца. Если вы дадите мне слово, что, пока остаетесь членом моей семьи – учеником, помощником, называйте как угодно, – не станете пытаться открыть свою страсть (заметьте, я стараюсь принять вашу точку зрения на то, что сам назвал бы простой фантазией) моей дочери или говорить о своих чувствах с кем-либо другим, вы можете остаться здесь.

Мистер Кокс стоял в нерешительности:

– Мистер Уинн все знает о моих чувствах к мисс Гибсон, сэр. У нас с ним нет друг от друга секретов.

– Тогда, я полагаю, ему достанется роль тростника. Вы знаете историю про брадобрея царя Мидаса, который обнаружил, что у его царственного господина под гиацинтовыми кудрями – ослиные уши? Тогда брадобрей, у которого не было своего мистера Уинна, пошел к тростнику, что рос на берегу ближнего озера, и прошептал ему: «У царя Мидаса ослиные уши». Но он повторял это так часто, что тростник выучил эти слова наизусть и повторял целыми днями, – так что в конце концов секрет перестал быть секретом. Если вы и дальше будете все рассказывать мистеру Уинну, то уверены ли вы, что он тоже не повторит ваши слова?

– Если я даю слово джентльмена, сэр, то я даю его и за мистера Уинна.

– Полагаю, мне придется рискнуть. Но не забывайте, как легко загрязнить и опорочить имя молоденькой девушки. Молли росла без матери, и именно по этой причине она должна существовать среди вас безупречно чистой и непорочной, как сама Уна[17 - Уна – героиня поэмы «Королева фей» Эдмунда Спенсера (1552–1599), образец чистоты и непорочности.].

– Мистер Гибсон, если хотите, я поклянусь в этом на Библии! – вскричал восторженный молодой человек.

– Вздор! Как будто вашего слова, если оно хоть чего-то стоит, мне недостаточно! Можем, если вам угодно, пожать друг другу руки.

Мистер Кокс с готовностью шагнул вперед и чуть не вдавил перстень мистера Гибсона ему в палец.

Выходя из комнаты, он с некоторой неловкостью спросил:

– Могу я дать крону Бетайе?

– Разумеется, нет! Предоставьте Бетайю мне. Я надеюсь, вы не скажете ей ни слова, пока она здесь. Я позабочусь, чтобы она получила приличное место.

Затем мистер Гибсон позвонил, чтобы подали лошадь, и поехал с последними на этот день визитами. Ему не раз приходило в голову, что за год он совершает путешествие, равное кругосветному. В графстве было не много врачей с такой обширной практикой, как у него: он посещал маленькие домишки по окраинам общинных земель и фермерские дома в конце узких деревенских улиц, никуда более не ведущих, затененных сомкнувшимися над головой ветвями буков и вязов, пользовал всех помещиков в радиусе пятнадцати миль от Холлингфорда и был постоянным лечащим врачом в тех более знатных семьях, что ежегодно отправлялись в феврале в Лондон, согласно тогдашней моде, и возвращались на свои акры в начале июля. По необходимости он много времени проводил вне дома и в этот мягкий и приятный летний вечер вдруг ощутил свое частое отсутствие как великое зло. Он был поражен, сделав неожиданное открытие, что его малышка быстро растет, становясь женщиной и неведомо для себя привлекая тот неодолимый интерес, что вторгается в женскую жизнь, а он, будучи ей одновременно и за отца и за мать, постоянно в разъездах и не в силах оберегать ее так, как того желает. Результатом этих размышлений была поездка на следующее утро в Хэмли, где он сообщил, что позволяет своей дочери принять приглашение, сделанное накануне миссис Хэмли и тогда им отклоненное.

– Вы можете использовать против меня пословицу: «Была бы честь предложена. А позже – не положено». И мне не на что будет жаловаться, – сказал он.

Но миссис Хэмли была счастлива возможностью пригласить в гости молоденькую девушку, которую нетрудно будет развлекать, которую можно отправить побродить по саду или попросить почитать, если больной утомительно будет беседовать, но чья юность и свежесть внесут очарование, подобное ароматному дуновению летнего ветерка, в ее одинокое, закрытое от мира существование. Ничто не могло быть приятнее, и вопрос о приезде Молли в Хэмли легко решился.

– Я жалею только, что Осборна с Роджером нет дома, – сказала миссис Хэмли своим тихим, мягким голосом. – Ей может показаться скучным проводить целые дни с такими старыми людьми, как мы со сквайром. Когда она сможет приехать? Милая девочка – я уже заранее люблю ее.

Мистер Гибсон был очень рад отсутствию молодых людей: ему совсем не улыбалось, чтобы его маленькая Молли переходила от Сциллы к Харибде, и – как впоследствии он иронизировал над собой – все молодые люди ему представлялись волками, преследующими его единственного ягненка.

– Она еще не знает об ожидающем ее удовольствии, – сказал он, отвечая на вопрос миссис Хэмли, – а я совершенно не знаю, какие дамские приготовления она может счесть необходимыми и сколько времени они займут. Должен предупредить, она у меня – маленький неуч и не… обучена этикету: образ жизни у нас в доме, боюсь, несколько грубоват для девочки. Но я знаю, что не мог бы поместить ее в атмосферу большей доброты, чем здесь.

Когда сквайр услышал от жены о предложении мистера Гибсона, он не меньше ее обрадовался предстоящему приезду их молодой гостьи: он был очень радушным хозяином, когда гордость не мешала ему удовлетворять свое чувство гостеприимства, и был в восторге оттого, что у его больной жены будет такая приятная компания, чтобы скрасить одиночество. Немного погодя он сказал:

– Это хорошо, что наши ребята в Кембридже. А то, будь они дома, тут могла бы приключиться любовная история.

– Ну а если бы и так? – спросила его более романтичная жена.

– Нет, это было бы ни к чему, – решительно возразил сквайр. – У Осборна будет первоклассное образование – лучше, чем у любого в этом графстве; у него есть это имение, и он – Хэмли из Хэмли. Во всем графстве нет рода древнее нашего и прочнее обосновавшегося на своей земле. Осборн может жениться когда захочет. Если бы у лорда Холлингфорда была дочь, Осборн стал бы для нее лучшей партией. Ему совсем ни к чему влюбляться в дочку Гибсона – я бы этого не допустил. Так что хорошо, что его нет дома.

– Что ж, пожалуй, Осборну и правда следует метить выше.

– Следует? Я говорю – он должен! – Сквайр мощно хлопнул рукой по ближайшему столику, отчего сердце у его жены на несколько минут забилось с болезненной быстротой. – А что до Роджера, – продолжал он, не замечая вызванного им сердечного трепета, – ему придется самому прокладывать себе дорогу, самому добывать свой хлеб, и я боюсь, он не особенно блещет в Кембридже, и в ближайшие десять лет ему и думать нечего о том, чтобы влюбляться.

– Если только он не женится на больших деньгах, – сказала миссис Хэмли, более для того, чтобы скрыть свое недомогание, чем по какой-либо иной причине, поскольку была до крайности непрактична и восторженна.

– Ни один из моих сыновей никогда не получит моего одобрения, если возьмет в жены женщину богаче себя, – сказал сквайр по-прежнему категорично, но уже без стука по столу. – Я вовсе не говорю, что, если к тридцати годам Роджер будет зарабатывать пятьсот фунтов в год, он не должен брать жену с десятью тысячами, но я решительно заявляю: если мой сын, имея лишь двести фунтов в год – а это все, что Роджер будет получать от нас, да и то недолго, – возьмет да и женится на женщине с пятьюдесятью тысячами приданого, я откажусь от него – это было бы просто отвратительно.

– Но не в том случае, если бы они любили друг друга и все их счастье зависело от того, могут ли они пожениться, – кротко заметила миссис Хэмли.

– Вздор! Любовь тут ни при чем! Нет, моя дорогая, мы с вами любили друг друга так нежно, что ни один из нас никогда не был бы счастлив с кем-то другим. Люди сейчас не те, что во времена нашей молодости. Сейчас любовь – просто глупые фантазии и сентиментальные бредни, как я погляжу.

Мистер Гибсон считал, что окончательно уладил вопрос о поездке Молли в Хэмли еще до того, как поговорил с ней, что сделал только утром того дня, когда миссис Хэмли ожидала ее. Он сказал:

– Между прочим, Молли, сегодня, чуть попозже, ты едешь в Хэмли. Миссис Хэмли хочет, чтобы ты провела у нее неделю или две, и я буду чрезвычайно обязан, если ты примешь ее приглашение прямо сейчас.

– В Хэмли? Сегодня, чуть попозже? Папа, ты скрываешь какую-то непонятную причину – какую-то тайну или что-то еще. Пожалуйста, скажи мне, в чем дело. В Хэмли на неделю или две! Да я еще никогда в жизни не уезжала из дому без тебя.

– Да, пожалуй. Но ведь ты никогда в жизни не ходила, прежде чем встала ногами на землю. У всего должно быть начало.

– Это как-то связано с тем письмом, которое было адресовано мне, но которое ты взял у меня из рук так, что я даже не разглядела, от кого оно.

Она не отрывала серых глаз от отцовского лица, словно намереваясь вытянуть из него секрет. Он лишь улыбнулся и сказал:

– Ты настоящая колдунья, гусенок!

– Значит, так оно и есть! Но если это была записка от миссис Хэмли, почему мне нельзя было на нее смотреть? А я все думаю, что за планы ты строишь с того самого дня… с четверга – верно? Все ходишь с таким задумчивым, озабоченным видом – прямо какой-то заговорщик. Скажи, папа, – на этот раз она подошла вплотную и приняла умоляющий вид, – ну почему мне нельзя видеть эту записку и почему я должна вдруг ехать в Хэмли?

– Разве тебе не хочется? Ты бы предпочла не ехать?

Если бы она сказала, что не хочет уезжать, он был бы, скорее, доволен: хотя это и поставило бы его в весьма затруднительное положение, но он уже начинал страшиться расставания с ней даже на такое короткое время. Она ответила, однако, с полной прямотой:

– Я не знаю… быть может, мне захочется, когда я чуть побольше подумаю об этом. А сейчас меня совсем сбила с толку вся эта неожиданность – я не успела подумать, нравится мне это или нет. Одно я знаю точно: что мне не понравится уезжать от тебя. А почему мне надо ехать, папа?

– Где-то сидят три старые дамы и думают в эту минуту о тебе. У одной в руках прялка, и она сучит нить. Ей попался узелок, и она размышляет, что с ним делать. У ее сестры в руках большие ножницы, и она, как с ней бывает всякий раз, когда гладкость нити нарушается, хочет перерезать эту нить, но третья, у которой ума больше, чем у двух других, думает, как развязать этот узел. Она-то и решила, что ты должна поехать в Хэмли. Двух других вполне убедили ее доводы. Так что, поскольку Парки решили, что надо нанести этот визит, нам с тобой ничего иного не остается, как только повиноваться.

– Это все чепуха, папа, и мне только еще больше хочется отыскать эту тайную причину.

Мистер Гибсон переменил тон и заговорил серьезно:

– Причина есть, Молли, и такая, о которой я не хочу говорить. Теперь, когда я тебе это сказал, я надеюсь, что ты проявишь благородство и постараешься даже не строить догадок о том, какова эта причина, и тем более не складывать вместе маленькие открытия, которые могли бы дать тебе возможность узнать то, что я желаю скрыть.

– Папа, я больше не стану даже думать об этой причине. Но мне придется докучать тебе еще по одному поводу. У меня не было нового платья в этом году, а из всех прошлогодних летних я выросла. У меня всего три платья, которые я вообще могу носить. Бетти только вчера говорила, что мне нужно несколько новых платьев.

– То, что на тебе, еще вполне годится – верно? У него очень приятный цвет.

– Да, но, папа, – она приподняла подол, словно собираясь танцевать, – оно шерстяное, в нем так жарко и тяжело, а сейчас с каждым днем будет становиться все теплее.

– И почему девочки не могут одеваться как мальчики? – сказал мистер Гибсон с некоторой досадой. – Откуда мужчине знать, когда его дочери нужны наряды? А если он это знает, то как и где их выбирать, когда они ей больше всего нужны, а у нее их нет?

– Вот в чем вопрос! – сказала Молли с ноткой отчаяния в голосе.

– А может быть, сходишь к мисс Розе? Разве у нее не бывает готовых платьев для девушек твоего возраста?

– К мисс Розе?! У меня никогда в жизни не было нарядов от нее, – ответила Молли с удивлением. Мисс Роза была знаменитой портнихой и модисткой этого маленького городка, а все платья для девочки до сих пор шила Бетти.