Жены и дочери

– Да, но теперь, по-видимому, некоторые люди уже смотрят на тебя как на взрослую девицу, так что тебе, я полагаю, пора открыть кредит у модистки. Это не значит, что ты не можешь купить что угодно и у кого угодно за наличные. Вот тебе десять фунтов. Ступай к мисс Розе или к мисс Кому-Угодно и сейчас же купи, что пожелаешь. Карета из Хэмли приедет за тобой в два часа, а все, что будет еще не совсем готово, можно отослать с их повозкой в субботу, когда кто-нибудь из их людей приедет на рынок. Нет, не надо меня благодарить! Я вовсе не хочу тратить деньги и не хочу, чтобы ты уезжала и оставляла меня одного: я буду скучать без тебя – я это знаю, и только суровая необходимость заставляет меня отсылать тебя с визитом и выбрасывать десять фунтов на твои наряды. Вот так! Ступай прочь, ты – сущее наказание, и я собираюсь перестать тебя любить как можно скорее.

– Папа! – Молли предупреждающе подняла палец. – Ты опять напускаешь на себя таинственность. Хоть мое благородство и несокрушимо, я не стану обещать, что не поддамся своему любопытству, если ты не перестанешь намекать на какие-то секреты.

– Иди и трать свои десять фунтов. Зачем я тебе их дал, если не для того, чтобы купить твое молчание?

Сочетание ассортимента готового платья у мисс Розы и вкуса Молли не принесло большого успеха. Молли купила лиловый ситец, потому что его будет легко стирать и в нем будет прохладно и приятно по утрам, и платье из него Бетти успеет сшить дома до субботы. А для дневного времени и праздников (что подразумевало послеполуденные часы и воскресные дни) мисс Роза убедила ее заказать платье из тонкого клетчатого шелка яркой расцветки, что было, как она убеждала Молли, последним криком моды в Лондоне и что, как считала сама Молли, должно было найти отклик в душе ее шотландца-отца. Но когда он увидел лоскуток, принесенный ею домой как образец, то объявил, что эти цвета не принадлежат ни одному из существующих кланов и что Молли следовало бы чутьем понимать это.

Однако было уже слишком поздно что-либо менять, поскольку мисс Роза обещала начать кроить платье, как только за Молли закроется дверь мастерской.

Мистер Гибсон все утро бродил по городским адресам вместо того, чтобы объезжать, по обыкновению, своих дальних пациентов. Пару раз он встретился с дочерью, но не переходил к ней с противоположной стороны улицы, а ограничивался взглядом или кивком, шел своей дорогой, проклиная свою слабость: мысль о двухнедельном отсутствии Молли причиняла ему невыносимую боль.

«И ведь в конце концов, – думал он, – я окажусь в том же положении, когда она вернется, – по крайней мере, если этот глупый малый станет упорствовать в своей надуманной влюбленности. Должна же она будет рано или поздно вернуться домой, и, если он сочтет нужным вообразить себя образцом постоянства, положение будет затруднительное». Он стал негромко напевать куплет из «Оперы нищих»:

Какой, скажите мне, мужчина
Сумеет дочку воспитать?

Глава 6

Визит в Хэмли-Холл

Разумеется, новость о приближающемся отъезде Молли Гибсон распространилась по всему дому еще до того, как пришел час обеда, и скорбная физиономия мистера Кокса чрезвычайно раздражала мистера Гибсона, то и дело бросавшего на юнца взгляды сурового неодобрения по поводу его меланхоличного вида и отсутствия аппетита, которые тот демонстрировал с изрядной долей печальной нарочитости, совершенно не замечаемой Молли, которая была слишком занята собственными заботами, чтобы отвлекаться на какие-то иные мысли и наблюдения, если не считать, что раз-другой она подумала, как много дней должно пройти, прежде чем она снова сядет за стол вместе с отцом.

Когда она сказала ему об этом, сидя с ним после обеда в гостиной и ожидая, когда под окном застучат колеса кареты из Хэмли, он рассмеялся и ответил:

– Я приеду завтра утром проведать миссис Хэмли и, скорее всего, буду у них обедать, так что тебе не придется долго ждать этого зрелища – кормления дикого животного.

Тут послышался звук подъезжающей кареты.

– Ох, папа, – сказала Молли, хватая его за руку, – теперь, когда пришло время, как же мне не хочется ехать!

– Вздор. Не будем разводить сантименты. Скажи, ты взяла свои ключи? Это гораздо важнее.

Да, она взяла свои ключи и свой кошелек, и ее маленький сундучок был помещен на козлы рядом с кучером, и отец подсадил ее в карету; дверца захлопнулась, и она отправилась в путь в одиноком великолепии, оглядываясь назад и посылая воздушные поцелуи отцу, который, вопреки своей нелюбви к сантиментам, стоял у ворот, пока карета не скрылась из виду. Тогда он завернул в приемную и обнаружил, что мистер Кокс тоже наблюдал за отъездом и даже сейчас остался стоять у окна, уставившись безутешным взором на пустую дорогу, по которой удалилась юная леди. Мистер Гибсон вывел его из мечтательного состояния резким, почти злобным выговором за какое-то мелкое упущение двух- или трехдневной давности. Эту ночь он, по его собственному настоянию, провел у постели одной бедной молодой пациентки, чьи родители были изнурены многими бессонными, тревожными ночами, за которыми для них следовали дни тяжелого труда.

Молли немного всплакнула, но слезы тотчас прекратились, едва она представила, как был бы недоволен отец при виде их. Было очень приятно быстро катить по красивым зеленым дорогам меж живых изгородей, где так свежо и пышно цвели жимолость и шиповник, что ей не раз хотелось попросить кучера остановиться, чтобы собрать букет. Вот если бы оно никогда не заканчивалось, это короткое семимильное путешествие, когда единственным ее огорчением было то, что ее клетчатый шелк – не настоящей клановой расцветки, да еще у нее было некоторое сомнение в пунктуальности мисс Розы. Наконец они подъехали к деревне. Вдоль дороги были разбросаны крестьянские домики, на некотором подобии общинного луга стояла старая церковь, а почти вплотную к ней – трактир; на полпути между церковными воротами и маленькой гостиницей высилось огромное дерево, и ствол его окружала деревянная скамья. Вблизи ворот находились деревянные колодки. Так далеко Молли еще никогда не бывала, но она знала, что это должна быть деревня Хэмли и что они, видимо, находятся поблизости от помещичьего дома.

Через несколько минут карета круто свернула в ворота парка и по высокой луговой траве, ждущей сенокоса, так как это не был аристократический олений парк, направилась к старому помещичьему дому из темно-красного кирпича, находившемуся не более чем в трехстах ярдах от дороги. С каретой не высылали лакея, но у входа стоял почтенного вида слуга, еще прежде, чем они подъехали, готовый встретить гостью и проводить в гостиную, где ее ожидала, лежа на диване, хозяйка.

Миссис Хэмли поднялась с дивана и с нежностью приветствовала Молли. Она продолжала удерживать руку девушки в своей и после того, как кончила говорить, вглядываясь в ее лицо, словно изучая его, не заметив легкого румянца, который вызвала этим на ее обычно бледных щеках.

– Я думаю, мы станем большими друзьями, – сказала она наконец. – Мне нравится ваше лицо, а я всегда сужу по первому впечатлению. Поцелуйте меня, моя дорогая.

Было гораздо легче стать действующим, чем оставаться пассивным участником этой «клятвы в верной дружбе», и Молли охотно поцеловала приподнятое к ней ласковое бледное лицо.

– Я хотела сама поехать и привезти вас сюда, но жара меня утомляет, и мне это оказалось не под силу. Надеюсь, поездка была приятной?

– Очень, – ответила Молли с застенчивой краткостью.

– А сейчас я провожу вас в вашу комнату. Я распорядилась, чтобы вас поместили поближе ко мне. Я подумала, что вам так больше понравится, хоть эта комната и поменьше другой.

Она медлительно поднялась с дивана, накинула легкую шаль на свою все еще стройную фигуру и повела Молли вверх по лестнице. Спальня Молли оказалась смежной с гостиной миссис Хэмли, откуда выходила еще одна дверь – в ее собственную спальню. Она показала Молли этот удобный способ сообщения и, сказав своей гостье, что будет ждать ее в гостиной, закрыла дверь, оставляя Молли знакомиться со своим новым окружением. Прежде всего девушка подошла к окну – посмотреть, что из него видно. Внизу, прямо под окном, был цветник, за ним – луг с вызревшей травой, меняющий цвет длинными полосами под легким дуновением ветерка, немного в стороне – огромные старые деревья, а за ними, примерно в четверти мили, – только если встать очень близко к краю подоконника или высунуться в открытое окно – виднелось серебристое мерцание озера. По другую сторону от леса и озера обзор был ограничен старыми стенами и высокими островерхими крышами служебных строений. Сладостную тишину раннего лета нарушали лишь пение птиц и близкое гудение пчел. Вслушиваясь в эти звуки, которые делали еще более чарующим чувство тишины и покоя, Молли забыла обо всем, но внезапно ее вернули к реальности голоса в соседней комнате, где кто-то из слуг разговаривал с миссис Хэмли. Молли поспешила открыть свой сундучок и разложить немногочисленные наряды в ящиках красивого старомодного комода, который должен был служить ей также и туалетным столиком. Вся мебель в комнате была старомодной, однако превосходно сохранилась. Занавеси были из индийского набивного ситца прошлого века – краски почти выцвели, но сама материя была безукоризненно чиста. У кровати лежал совсем узкий ковер, но деревянный пол, так щедро явленный взору, был из тщательно отполированного дуба, с планками, пригнанными одна к другой так плотно, что между ними не могла застрять ни одна пылинка. В комнате отсутствовали какие бы то ни было предметы современной роскоши – ни письменного стола, ни кушетки, ни трюмо. В одном углу на полочке стоял индийский кувшин с сухими лепестками – вместе с ползучей жимолостью за открытым окном они наполняли комнату ароматом, с которым не могли бы сравниться никакие духи. Готовясь к новому для нее обряду переодевания к обеду, Молли разложила на кровати свое белое платье (прошлогоднего фасона и размера), привела в порядок прическу и одежду и, прихватив рукоделие (вышивку шерстью), тихо открыла дверь и увидела миссис Хэмли, лежащую на диване.

– Может быть, мы останемся здесь, дорогая? Я думаю, здесь нам будет приятнее, чем внизу, и к тому же мне потом не надо будет лишний раз подниматься по лестнице, чтобы переодеться.

– Я буду очень рада, – ответила Молли.

– Ах, вы взяли свое вышивание, вот умница, – сказала миссис Хэмли. – А я вот мало вышиваю. Я очень много бываю одна. Видите ли, оба мои мальчика в Кембридже, а сквайр целыми днями занят, и его нет дома – вот я и совсем почти разучилась вышивать. Я много читаю. А вы любите читать?

– Это зависит от книги, – ответила Молли. – Боюсь, я не люблю «серьезного чтения», как папа это называет.

– Но вы любите поэзию! – подхватила миссис Хэмли, почти перебивая Молли. – Я это сразу поняла по вашему лицу. Вы читали последнее стихотворение миссис Хеманс?[18 - Фелиция Доротея Хеманс (1793–1835) – английская поэтесса. Первый стихотворный сборник «Стихи» опубликовала в пятнадцать лет. Ей также принадлежат книги «Семейные привязанности» (1812) и «Переводы из Камоэнса и других поэтов» (1818).] Хотите, я его вам прочту?

Она начала. Молли не была настолько поглощена ее чтением, чтобы не осмотреться в комнате. Характер мебели здесь был тот же, что и у нее, – все было старомодно, из хорошего материала и безупречно чисто, а сама старинность мебели и ее иноземный вид создавали общее ощущение удобства и живописности. На стенах висело несколько карандашных набросков – все это были портреты. Молли показалось, что в одном из них она узнала изображение миссис Хэмли – юной красавицы. Потом, заинтересовавшись стихотворением, девушка отложила свою работу и дальше уже слушала так, как это было по душе миссис Хэмли. Окончив читать, миссис Хэмли, в ответ на восторженные слова Молли, сказала:

– Ах, я думаю, мне надо будет как-нибудь прочесть вам некоторые из стихов Осборна – в глубокой тайне, разумеется. Но, по-моему, они почти так же хороши, как стихи миссис Хеманс.

Сказать юным леди в те дни, что чьи-то стихи почти так же хороши, как стихи миссис Хеманс, было все равно что сказать в наши дни, что стихи почти так же хороши, как стихи Теннисона. Молли поглядела на нее с живым интересом:

– Стихи мистера Осборна Хэмли? Он пишет стихи?

– Да. Я думаю, можно сказать, что он поэт. Он очень одаренный и умный молодой человек, и у него большие надежды на стипендию в Тринити. Он уверен, что будет одним из первых среди выпускников-отличников, и надеется получить одну из Канцлеровских медалей[19 - Три Канцлеровские медали ежегодно присуждались за лучшие результаты на выпускных экзаменах в Кембридже.]. Это он изображен на портрете, что висит у вас за спиной.

Молли обернулась и увидела один из карандашных рисунков, где были изображены два мальчика в совсем еще детских курточках и брюках и в отложных воротниках. Старший сидел, углубившись в книгу. Младший стоял подле него, явно пытаясь отвлечь внимание читающего на какой-то предмет за окном той самой комнаты, в которой они сейчас находились, как обнаружила Молли, когда начала узнавать предметы обстановки, слегка обозначенные в рисунке.

– Мне нравятся их лица, – сказала Молли. – Я думаю, раз это было так давно, мне можно говорить с вами об их изображениях так, точно это кто-то другой, – правда?

– Конечно, – ответила миссис Хэмли, поняв, что желала сказать Молли. – Скажите мне, что вы думаете о них, дорогая. Мне будет интересно сравнить ваше впечатление с тем, каковы они на самом деле.

– Но я не пыталась определить их характеры. Как бы я могла это сделать? А если бы могла, это было бы неучтиво. Я могу только говорить об их лицах, как я вижу их на рисунке.

– Ну, так скажите мне, что вы думаете о них.

– Старший – мальчик, который читает, – очень красивый, но мне не разглядеть как следует его лицо, потому что он наклонил голову и глаза не видны. Это тот мистер Осборн Хэмли, который пишет стихи.

– Да. Он не так хорош собой сейчас, но он был очень красивым мальчиком. Роджер никогда не мог с ним сравниться.

– Да, он некрасив. Но все же мне нравится его лицо. Я вижу его глаза. Они серьезны, но в остальном лицо скорее веселое. Оно кажется таким разумным и покладистым, таким добрым, что не верится, будто он подговаривает брата сбежать с урока.

– Ах, но ведь это не урок. Я помню, художник мистер Грин однажды увидел, как Осборн читает какую-то книгу стихов, а Роджер пытается его уговорить прокатиться на телеге с сеном, – это и был, как называют художники, «сюжет» рисунка. Роджер не большой любитель чтения, – по крайней мере, его не интересуют ни стихи, ни романы о любви или приключениях. Его так занимает естествознание, что он, как и сквайр, почти все время проводит вне дома, а когда он дома, то читает научные труды, которые связаны с его занятиями. При этом он добрый, рассудительный, мы им очень довольны, но он вряд ли когда-нибудь сделает такую блестящую карьеру, как Осборн.

Молли попыталась разглядеть в изображении те характерные особенности обоих мальчиков, о которых говорила их мать, и в обсуждении развешенных по стенам комнаты рисунков прошло время до самого звонка, призывающего их заняться переодеванием к шестичасовому обеду.

Молли была несколько смущена появлением горничной, посланной миссис Хэмли, чтобы предложить ей свои услуги. «Боюсь, что от меня ожидают какой-то особой элегантности, – думала она. – Что ж, если так, они будут разочарованы – вот и все. Жаль только, что мое клетчатое шелковое платье не готово».

Она посмотрела на себя в зеркало с некоторой тревогой – в первый раз в своей жизни. Она увидела легкую, тоненькую фигуру, обещающую стать высокой, цвет лица скорее смуглый, чем матовый – матовость придет через год-другой, – пышные кудрявые черные волосы, связанные на затылке в пучок розовой лентой, удлиненные, миндалевидные, мягкие серые глаза, затененные сверху и снизу загнутыми черными ресницами.

«Не думаю, чтобы я была хороша собой, – отворачиваясь от зеркала, решила Молли, – во всяком случае, я в этом не уверена». Она была бы уверена, если бы вместо того, чтобы рассматривать себя с такой серьезностью, улыбнулась своей милой, веселой улыбкой, блеснув белыми зубками и заиграв очаровательными ямочками на щеках.

Она сошла в гостиную достаточно рано, чтобы осмотреться и немного привыкнуть к новому окружению. Комната была футов сорок в длину, когда-то давно обитая желтым атласом, со множеством стульев на тонких ножках и изящных раскладных столов. Ковер, протертый во многих местах, относился примерно к тому же времени, что и обивка стен, и кое-где был прикрыт половичками. Подставки с растениями, огромные кувшины с цветами, старинный индийский фарфор и настенные шкафчики придавали комнате приятный вид. Тому же способствовали и пять высоких, удлиненных окон, выходящих на красивейший в имении цветник – по крайней мере, считавшийся таковым: яркие, геометрических форм клумбы, сходящиеся к солнечным часам в центре. Сквайр появился внезапно, одетый по-утреннему. Он остановился в дверях, словно недоумевая при виде незнакомки в белом платье, расположившейся в его жилище. Затем, когда Молли уже почувствовала, что краснеет, он вдруг спохватился и сказал: