Степени свободы

Степени свободы
Елизавета Авдеенко

Он работает в институте, пьёт колу без сахара и живет в старой многоэтажке. Он живет прошлым, пока щупальца виртуальной реальности опутывают город все сильнее. Он решает принять участие в эксперименте по подбору идеальной пары и, достав старую маску для входа в VR, встречает ее. Он не знает ни имени, ни голоса, ни лица, но разве это важно для настоящей любви?

Вот только можно ли верить технологиям?

Елизавета Авдеенко

Степени свободы

Последнее воспоминание во мне медленно растворяется, как шипучая таблетка в стакане с водой. Медленно разваливается на все более маленькие кусочки, пока не исчезает совсем. Оставляет только несколько крупинок ощущений и намеков, которые так и будут крутиться в голове, будто я вот-вот все вспомню. Легкое касание и привкус настоящих событий – тех самых настоящих событий, в правдивости которых я совсем не уверен.

Еще раз смотрю на переливающийся сине-зеленым крошечный прямоугольник чипа.

В самом углу еле-заметная капелька крови. Кожу на виске неприятно жжет.

Я протягиваю руку и осторожно пытаюсь схватить чип, он все выскальзывает из моих рук, пока я наконец не цепляю его указательным пальцем и не зажимаю большим сверху.

А потом подхожу к окну и отпускаю его. Чип настолько легкий, что поначалу мне кажется, что гравитация может не сработать и он так и будет летать между небоскребами и цифровыми баннерами. Но нет ничего, что могло бы противиться физике и крошечный кусочек металла с выгравированными микросхемами и проводами для нейростимуляции летит вниз. А вместе с ним все то, что я когда-то так сильно пытался удержать.

***

Каждый день я задерживаюсь в лаборатории ровно на двадцать восемь минут, до погасания последней умной лампочки и первого слова, произнесенного размеренным голосом из стереодинамиков.

Я закрываю файл со статьей или программой для обработки данных эксперимента, выключаю экран, погружая процессор в десяти с половиной часовой сон и надеясь, что ему приснится что-то получше электроовец на киберферме.

У меня жутко скучная работа. Все считают меня романтиком или сумасшедшим, который променял карьеру в корпорации на фундаментальную лабораторию в потрепанном здании с древними экранами и не менее древними профессорами, пережившей цифровую эру научной системы. Доживающей теперь свой последний век.

Поначалу я действительно мечтал о чем-то масштабном и просиживал ночи напролет, составляя уравнение за уравнением. Мне все казалось, что тут-то она и живет – настоящая, искренняя наука. Познание ради познания, а не глянцевых обложек или блестящих корпусов новых моделей в погоне за местом на рынке.

А потом я будто проснулся. И понял, что здесь наука задыхается точно также. Она не только оставила след на этих морщинистых лицах и потертых приборах, но и сама также одряхлела и запуталась в матмоделях собственной вселенной. И все же вдруг я понял, что мне здесь просто комфортно, вдалеке от постоянной погони за технологиями, стеклянных небоскребов, бешеной конкуренции и постоянных вызовов. Без вечного подстраивания под систему, техзаданий и стартапов, вылупляющихся из инкубаторов будто цыплята из скорлупы.

Выключив экран, я выпиваю банку колы без сахара, достав ее из холодильника с реактивами Станислава. И только потом, услышав третье предупреждение о закрытии выхожу из здания лаборатории – приземистого пятиэтажного дома с красивым лимонным фасадом, частично разрушенным и частично реконструированным. Белые завитки лепнины от неудачной реставрации будто стекают с крыши над двумя такими же белыми колоннами каплями.

Все это – мой ежедневный ритуал, помогающий ставить в моей жизни некие контрольные точки, от которых и по которым так просто вести отсчет. Пять банок колы до воскресенья, двадцать пять до конференции, сто пятьдесят до дня рождения. Всего лишь пятнадцать или целых сто вечеров.

Обычно я прихожу домой и пару часов зависаю в VRе, по пятницам провожу весь остаток вечера и первую четверть ночи в квартире Станислава или Анджея. Там собирается наша небольшая компания за бутылкой виски или несколькими банками пива в зависимости от ситуации, и постоянными историями, выуженными из универского прошлого или потрепанного институтского настоящего. А иногда все вчетвером – высокий и неуклюжий Станислав, ругающийся по-польски и по-русски, а еще чаще вперемешку Анджей, вежливый и до умопомрачения красивый, но при этом постоянно закрытый и одинокий Олег, и я – идем в бар в паре кварталов от Института. Там наши истории становятся слегка громче, выпивка дороже, шутки смешнее, а глаза грустнее. Потому что все мы давно поняли в насколько странном положении находимся.

Мы не были знакомы до того, как судьба свела нас в институте изучения элементарных частиц и межъядерных взаимодействий, название которого было также далеко от того, чем занимались его сотрудники как содержание злакового батончика в моем кармане от этикетки, обещающей кристально чистые зерна пшеницы и ни грамма искусственных добавок. Большинство лабораторий занималось чем придется, полагаясь на подачки в виде грантов и возможность отделиться от науки и упорхнуть в Квантум.

После окончания университета каждый из нас пришёл в фундаментальную науку по той или иной причине, не понимая в какой ловушке оказался. Мы мечтали стать новыми Эйнштейнами, Резерфордами, Максвеллами или на худой конец Борами. А получили выброшенную Квантумом на берег за непригодностью старую клячу. Никакого финансирования, постоянная погоня за публикациями, чтобы урвать хотя бы что-то и воздушные замки, которым не хватает свободы и воздуха, чтобы взлететь – все это прилагалось к стандартной должности научного сотрудника вмесите с до смешного небольшой зарплатой, медицинским страхованием и невкусной резиновой кашей на завтрак.

Часто по связям Анджея мне удавалось брать несколько халтур по кодам и получать неплохие деньги, разменивая талант на средства к существованию. Это помогало сводить концы с концами и отвлекаться, причем в науке никогда не знаешь, что важнее.

Так проходили мои будни, и я в общем-то был вполне доволен. Это не то, о чем я мечтал, но к тридцати годам понимаешь, что мечты понятие слишком эфемерное для реального мира. Мне нравится моя тихая жизнь и я все еще надеюсь, что тот крошечный массив данных, который мне удастся собрать когда-нибудь пригодится кому-то действительно великому.

А пока у нас осталось то, чего сейчас не найдешь в бесконечных коридорах виртуальной реальности – прошлое. Живущее в плохо заштукатуренных стенах и дрожащих волнах на экранах осциллографах. О нем так часто забывают, думая, что путешествия по мировой истории в VRе может заменить его дыхание в реальности.

Ученые всегда жили словно бы на пару столетий вперед от своего времени, а теперь рядовой научный сотрудник, наверстывая эту разницу существует будто бы на полвека раньше.

Смартфон вибрирует в кармане брюк, и я вижу на экране фото Олега. Слегка отстраненным голосом, как и обычно, он просит отправить ему результаты расчетов по последнему моделированию. И я впервые говорю, что смогу сделать это только завтра.

Ведь сегодня – необычный день. Сегодня я встречусь с ней.

Бета-тестинг – отличная вещь, особенно если у вас есть знакомые из отделов разработки приложений для подбора идеальной пары. Моего зовут Митя и по первому взгляду на его растрепанные волосы, красные глаза и майки с принтами мультфильмов десятилетней давности можно сразу же сказать: программист.

Он сам нашел меня вчера в Аллее и запросив доступ, предложил мне найти любовь всей моей жизни и заодно помочь ему потестить код. Странно? У нас бывает и не такое.

Я не слишком мечтаю о любви – какой-бы то ни было в принципе, но поддерживаю эксперименты – в конце концов ученый я или нет?

Мне вдруг резко захотелось поверить в технологии или разочароваться в них окончательно, чтобы с совершенно довольным видом, сидя в своей маленькой лаборатории, попивать чай с лимоном и тихо повторять "я же знал". К тому же в прошлом месяце я задолжал Мите, попросив достать из базы пару статей на препринте.

Наверное, я лишь оправдывал себя за желание хоть раз почувствовать то, во что практически невозможно поверить, если вам тридцать, и вы посвятили свою жизнь чему-то очень важному для вас и совсем неважному для мира.

Любовь – само звучание этого слова ассоциировалось у меня с чем-то избитым и замусоленным, так долго служившего в качестве объекта поклонения и как медные статуи в центре какого-нибудь городского сквера совсем затертого и потерявшего первоначальный вид.

Нити молекул, тянущихся в мозг и обвивающие его до конвульсий, даря безумные мысли и эмоции, наполняющие жизнь смысл лишь потому, что бурные всплески дофамина и эндорфинов не дают задуматься о реальном положении вещей.

Дурацкая в общем-то штука.

Но я, разумеется, согласился. Как в любом почти ушедшем в прагматизм романтике во мне осталось по-детски наивное ожидание настоящего чуда. Где-то далеко между мыслью о том, что эту функцию можно покрутить рядом Фурье, а во вторник никоим образом не забыть купить новую вешалку в коридор.

Митя заметил, что я являюсь для них идеальным тестером, ведь подобрать пару для такого как я. – задача, граничащая с объединением квантовой физике и теории относительности. К тому же и на то, и на другое всем по большому счету наплевать.

Теперь.

И вот я как полный идиот иду домой, срезая путь перебежками и оценивающе оглядываясь в отражение витрин. Я просто хочу что-то изменить.

Нет, не так. Изменить хоть что-то.

***

Потрепанная девятиэтажка неподалеку от центра, винтовая старинная лестница, облупленная краска на двери. И все это совсем рядом с глянцевыми офисами и до неприличия тонкими полотнами экранов корпораций.

Смешно? Не очень.

Быстро пролетаю пролеты, и слегка задыхаясь проворачиваю ключ три раза до щелчка. Дверь нехотя открывается, будто зевающее чудовище впуская меня в пасть моей же квартиры, и тут же, скрипя челюстями, захлопывается снова.

Прохожу к спальне, которая на самом деле является кабинетом и иногда становится местом для сна, если глаза окончательно слипаются, а процессор начинает недовольно гудеть и изредка шипеть как перегревшийся чайник.

Моя маска – черная и не слишком новая, всегда покрыта тонким слоем пыли, то ли по свойствам материала, то ли из-за не слишком частого использования. Ведь большую часть недели она просто валяется на полке шкафа, позади Азимова, Лема и Хайнлайна. Рядом с Достоевским и Набоковым.

Книги достались мне от бабушки. Мать хотела продать их, но я не позволил. А ведь тогда мне было только тринадцать. "Будто бы у тебя последнее отнимают, лучше бы сестру так защищал". Вот только книги мне были и правда дороже.

С сестрой я совсем не общаюсь, она никогда не понимала меня, а я ее. И мы вполне спокойно жили параллельными прямыми в параллельных мирах. Она в Германии, забрав к себе родителей и дежурно звоня по праздникам, а я в России, не столько из-за патриотизма, сколько из-за привычки и упрямства. Ведь все-таки представить себя где-то вне этого еще не уступившего технологиям до конца мира я не мог. Если бы я не был прагматиком, сказал бы, что здесь прочно обосновалась моя душа. Так и не понял хорошо это или плохо.

Маска холодная и липкая. Прочный силикон и множество гибких датчиков с электродами. Достаю таблетку-капсулу из большой упаковки, хранящейся у меня уже несколько лет и так и не израсходованной хотя бы на половину.

Вставляю в выемку, плотно прижимаю и она исчезает в корпусе.