По ту сторону

По ту сторону
Елизавета Хаски

Существует ли что-то за пределами смерти? Где оказываются сознание и душа человека, когда мозг его погибает? И возможно ли там вновь встретить тех, кто когда-то был так дорог?Ответы на эти вопросы предстоит отыскать Беате – девушке, которая уверена наверняка, что ее муж погиб вместе с ней в той страшной катастрофе. Но почему же тогда «по ту сторону» она оказалась одна?

По ту сторону

Елизавета Хаски

Посвящается моей маме

и каждому, кто терял

© Елизавета Хаски, 2024

ISBN 978-5-0064-1685-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

.1

– Уважаемые пассажиры, просим вас пристегнуть ремни безопасности и не покидать свои места!

Самолёт продолжало трясти. Я повернулась к Марку.

– Что происходит?

– Просто попали в зону турбулентности, бельчонок. Всё хорошо, – Марк улыбнулся, но его улыбка вышла натянутой. У меня перехватило дыхание. Я лихорадочно вспоминала, как доктор учил меня вести себя в моменты панических атак: три глубоких вдоха животом, пять вещей, которые я вижу, пять запахов, которые я ощущаю…

Я вижу испуганные лица пассажиров. Ощущаю запах разлитого кофе и каких-то лекарств. В конце нашего ряда плачет ребёнок.

Марк берёт меня за руку, переплетает свои пальцы с моими и еле слышно ругается. Через секунду самолёт будто проваливается в невидимую пропасть и на пассажиров падают кислородные маски. Сохранять спокойствие больше не имеет смысла.

Я слышу крики ужаса и женский плач. В соседнем ряду кто-то читает молитву, где-то позади нас мужчина зовёт стюардессу.

– Беата, надень маску! – Марк смотрит на меня широко раскрытыми глазами. Я вижу, как по его виску стекает капелька пота. – Ну же, бельчонок! Нужно надеть маску!

Меня будто парализовало. Я пытаюсь что-то сказать, но получается только беззвучно открывать рот. Заглядываю Марку в глаза и чувствую во рту солоноватый привкус.

Марк, не дожидаясь, пока с меня спадёт оцепенение, надевает на меня кислородную маску. Я надеюсь вдохнуть полной грудью, но вместо этого чувствую запах гари и начинаю кашлять. Некоторые пассажиры встали со своих мест и пытаются достать багаж. Кто-то кричит, что никакого кислорода в масках нет. Детский плач переходит в пронзительный визг.

Пока я с ужасом осматриваю салон самолёта, Марк пытается расстегнуть свой ремень безопасности.

– Что ты делаешь?! Марк, надень маску! – Голос внезапно ко мне вернулся. Я даже на секунду забываю о том кошмаре, что происходит вокруг.

– Там женщина с ребёнком, я помогу им подать кислород и вернусь. Бельчонок, я быстро, – Марк сжимает моё плечо и резко встаёт с кресла.

– Что? Нет, подожди! Марк!

Я делаю рывок вслед за ним, но кислородная маска на моём лице даёт понять, что дальше своего места я не двинусь. Закрываю глаза, кладу ладонь на полость маски. Делаю один глубокий вдох, на секунду задерживаю дыхание и снимаю с себя устройство подачи кислорода. Убираю подлокотник и только сейчас вспоминаю, что меня держит ремень безопасности. Я оглядываюсь в ту сторону, куда ушёл Марк, пытаюсь найти его глазами и наощупь расстегиваю этот дурацкий ремень. Бинго! Ремень поддался легко, но Марка я не вижу.

– Марк! – Я пытаюсь перекричать детский плач и гул паники на борту. В эту же секунду меня внезапно подкидывает к самому потолку, больно ударяя затылком. Я на долю секунды теряю зрение и готовлюсь к новой порции боли, падая обратно на пол авиалайнера. Но вместо этого чувствую, как лопаются мои барабанные перепонки от взрыва носовой части самолёта.

.2

Мне снится бабушкин посёлок. Лето. Наша корова Ягодка лижет мне руку, когда я протягиваю ей клевер. Кажется, мне восемь. Впереди столько приключений, столько жизни. Впереди первый поцелуй и первая любовь; учёба в институте и встреча с Марком; переезд в чужой город и эта дурацкая ипотека. Впереди всё то, что называют «взрослой жизнью».

А пока мне восемь, я угощаю Ягодку пряной травой и жду, когда бабушка позовёт меня на чай с пирожками. Это самые вкусные пирожки в моей жизни. Но в нос внезапно ударяет запах горящей изоленты, и я просыпаюсь.

Вокруг так ярко, что глаза не сразу привыкают к свету. Я зажмуриваюсь и сажусь. К моему удивлению на мне совсем не та одежда, в которой я была в самолёте. Вместо удобной толстовки и джинсов я одета в белую рубашку и белые свободные шорты. Мои рыжие волосы заплетены в аккуратную косу. Мне внезапно становится жутко и стыдно от мысли, что кто-то меня переодевал. Точнее не меня, а моё бессознательное тело. Что ещё они могли сделать со мной, пока я была в отключке? В ужасе размышляя об этом, я не сразу замечаю где нахожусь. Подсознательно я ожидала увидеть палату реанимации или что-то в этом роде, но вместо белых стен и больничного запаха меня окружают деревянные половицы и запах из детства. Лето. Пряные травы.

Я рывком встаю на ноги и осматриваюсь. Уверена, мои глаза в этот момент похожи на два блюдца. От того, что я вижу у меня перехватывает дыхание: я в каком-то деревянном доме, на стенах висят макраме и репродукции Ван Гога. В дальнем углу комнаты стоит большой книжный шкаф без дверец, на полках которого помимо огромного количества литературы выставлены в ряд разномастные статуэтки котят. Возле книжного шкафа с котятами стоит кресло-качалка, накрытое пледом. На стене напротив – небольшое окошко с милейшими, немного детскими занавесками, сквозь которые пробиваются яркие солнечные лучи.

Я в полном недоумении стою посреди этой комнаты, не зная, как себя вести и что делать. Хочется позвать на помощь, но нужна ли она мне? С виду со мной всё в порядке, я не чувствую боли или тошноты. Либо мне вкололи большое количество морфина, от которого у меня столь яркие галлюцинации, либо я ещё не проснулась. Тут у меня возникает идея ущипнуть себя, что я и делаю. Ничего. Ничего не чувствую. Немного щекотно и только.

Хочется курить. К горлу подкатывает какой-то ком, который я с усилием сглатываю. Да, я однозначно сплю. И даже во сне я думаю о том, что отдала бы последние деньги за сигарету. А раз я сплю и мне, стало быть, ничего не угрожает, значит можно насладиться этим. Кто знает, как долго я ещё буду так безмятежно спать?

Я снова осматриваюсь. Комната в этом доме одна. Туалет, судя по всему, на улице. В комнате нет ничего, кроме книжного шкафа, кресла-качалки, кофейного столика и импровизированной кровати на полу, похожей на лежбище турецкого хана: груда подушек и бело-розовых пледов. Тем не менее, всё очень чистое и опрятное. Во всей комнате ни пылинки.

Я осторожно подхожу к окошку и заглядываю сквозь занавески на улицу. По ту сторону стекла на меня смотрит очень яркий и, судя по всему, жаркий день. Солнце уже стоит высоко, ярко-зелёная трава с какими-то причудливыми цветами тянется к безоблачному небу, а рядом с крылечком деревянного дома трёхцветная кошка умывает свою мордочку. Эта картинка выглядит так притягательно, что я невольно тянусь рукой к входной двери справа от окошка. Распахнув её, меня обдаёт запахом знойного лета. Воздух горячий и сладкий, оседающий на губах словно пыльца. В траве слышатся звуки насекомых, где-то вдали щебечут маленькие птички. Трёхцветная кошка у крыльца не обращает на них внимания, продолжая тщательно намывать лапкой свой розовый нос. Убедившись, что рядом никого нет, я сажусь на корточки и зову кошку.

– Эй, кис-кис-кис!

Кошка, прищурившись, поворачивается ко мне. Она разглядывает меня пару секунд, после чего коротко мяукает и принимается тереться о мои колени.

– А ты ласковая девчушка, да? – говорю я кошке, поглаживая её по спине. Когда она вновь смотрит на меня своими кошачьими зелёными глазами, я замечаю у неё пятно на мордочке в форме чёрного сердечка. Не веря своим глазам, я отдёргиваю руку и шёпотом, боясь спугнуть своё видение, произношу:

– Мурашка?

Кошка поднимает голову и принимается утробно мурчать. Она встаёт лапами на моё колено и бодает лбом мой нос. Чёрное пятно в форме сердечка сейчас прямо перед моими глазами. Я чувствую, как подступают слёзы. Это настолько чудесный сон, что просыпаться я не хочу никогда!

– Мурашка?! Девочка, что ты здесь делаешь? – Я чешу её щёки обеими руками и целую в мягкую макушку. – Почему ты раньше мне никогда не снилась? Мура, я так по тебе скучаю! Милая моя, плюшевая девочка.

По моим щекам ручьями текут слёзы, капая на Мурашкин мех. Она будто бы не замечает этого, продолжая тарахтеть и тереться о мои руки и колени. Я сажусь прямо на землю в своих белых шортах, стискиваю Мурашку в объятия и тихонько всхлипываю. После своей смерти Мура ни разу не снилась мне до этого. Она умерла десять лет назад, когда мне было семнадцать. Она была моим лучшим и единственным другом. Настолько, что после её смерти я никогда больше не держала животных. Лишь раз я согласилась взять на передержку пожилого кота, но это была не моя инициатива, а Марка. И вот сейчас я явственно ощущаю мягкость Мурашкиной шёрстки и снова вижу её розовый нос. Который непременно целую мокрыми от слез губами каждый раз, когда Мура поворачивает ко мне голову.

– Как же мы здесь оказались, девочка? – Всё ещё держа Мурашку на руках, я встаю и снова осматриваюсь. Она довольно жмурится, глядя куда-то в небо.

– А ты здесь как дома, да? – Я в последний раз целую кошкину макушку и осторожно опускаю её на землю. – Ну, что ж, тогда давай показывай свои владения. Надеюсь, мне удастся досмотреть этот сон до конца. Ох, Мура, как же я не хочу оставлять тебя, вот только… – я запинаюсь. На секунду я чувствую еле уловимый запах гари. Перед глазами молниеносно проносятся картинки: самолёт, Марк, кислородные маски. Мы попали в зону турбулентности. Я помню, как пошла искать мужа в хвост самолёта, а потом… потом я очнулась здесь, в деревянном доме. То есть во сне. А если это действительно сон, то лучше бы мне не просыпаться. Ведь скорее всего там, по ту сторону сна, меня ждёт боль. Возможно, переломанные кости. Возможно, что-то похуже. Но адская боль – однозначно.

Думая об этом, я неосознанно молюсь неизвестным богам о том, чтобы этот сон длился как можно дольше. Здесь, с Мурашкой и без боли, я чувствую себя в безопасности. Вот бы и Марк был здесь. Надеюсь, что сейчас он видит свой собственный сон и тоже не чувствует боли. Может, у него даже есть своя Мурашка.

Из раздумий меня выводят голоса, которые доносятся до моего слуха откуда-то издалека. Двое незнакомцев умиротворённо переговариваются, в их голосах слышится улыбка. Кажется, эти голоса принадлежат женщинам. Я поворачиваю голову в ту сторону, откуда они доносятся, и пытаюсь разглядеть силуэты в высокой траве где-то на уровне горизонта. Мурашка на секунду замирает у моих ног, устремляя взгляд в сторону источника звука, а затем, так же спокойно, как и раньше, принимается вылизывать правую лапу. Я ловлю себя на мысли, что если кошка не чувствует угрозы от приближающихся людей, то и мне бояться не следует.

Через пару минут я наконец могу разглядеть двух женщин вдалеке. Они неспешно идут по небольшой просёлочной дороге в сторону нас с Мурой. Одеты они очень по-деревенски: на головы повязаны косынки, юбки достают до щиколоток. В руках у женщин по небольшому ведру, но их содержимое я не могу разглядеть. На вид обеим не больше пятидесяти, они о чём-то с улыбкой болтают. Глядя на них, моя тревога немного утихает. Они не выглядят как серийные убийцы или что-то в этом роде. Потому я решаю выйти к просёлочной дороге им навстречу, схватив Мурашку на руки.

– Добрый день, – я стараюсь говорить спокойно и с улыбкой. – Извините, вы не скажете, где мы находимся? Мне кажется, я заблудилась.

Женщины останавливаются, оглядывают меня с ног до головы, и на секунду замолкают. Я чувствую себя очень глупо и неловко, представляя эту картину: девушка с потерянным взглядом, в белой рубахе, держит на руках кошку и задаёт незнакомцам глупые вопросы. Но внезапно одна из женщин ставит ведро на землю (теперь я вижу, что ведро наполнено чистой водой) и, расплываясь в широкой улыбке, стискивает меня вместе с моей кошкой в объятиях. Вот теперь мне точно неловко.

– Милочка, добро пожаловать! Ты новенькая? Надя, посмотри на девчушку, она новенькая! – С нескрываемой радостью обнимающая меня женщина поворачивается к своей спутнице. Надя улыбается в ответ: