Лето придёт во сне. Запад

– Мне нельзя жить! – быстро возразила я. – Мне надо к приюту.

– Да хоть переночуешь нормально, неугомонная!

Я чувствовала, что Бранко чего-то недоговаривает, где-то юлит. Ему почему-то очень не хотелось даже на время оставлять меня одну.

– Всё-таки не понимаю, почему ты не можешь поехать в Москву без меня. – Я снова попробовала закинуть удочку. – Всё равно же оставишь машину где-то за городом, а потом вернёшься за ней? Я бы могла…

– Нет! – рявкнул Бранко и, кажется, даже стукнул кулаками по земле.

Я демонстративно надулась.

– Ты не думаешь о том, что в городе на меня все будут пялиться? Может, я стесняюсь в таком виде? Сам нарисовал мне это уродство на лице…

Но хитрость не прокатила. Бранко только махнул рукой:

– Рассказывай! Застесняешься ты, как же. Я бы ещё поверил, что ты опасаешься излишнего внимания, но что комплексуешь из-за родимого пятна – смешно. Только не ты.

Его слова мне неожиданно польстили. Выходит, не выгляжу я дурочкой, а? Не произвожу впечатления содержанки-пустышки, зацикленной на своих внешних данных? Уже неплохо.

Эту ночь я тоже спала хорошо. И снился мне совершенно сумасшедший сон-калейдоскоп, в котором с дикой скоростью крутились, перемешивались и составляли самые безумные узоры разноцветные осколки моей жизни. Но больше всего запомнился почему-то Ральф. Точнее, его глаза, то тёпло-карие, цвета крепкой заварки, то холодно-чёрные. Среди других осколков-эпизодов они встречались чаще всего, и проснулась я с мыслями о нём. Даже по уже забытой привычке лениво перекатилась влево, ожидая, что сейчас прижмусь боком к твёрдому мужскому телу… но вместо этого почувствовала лишь зябкий утренний воздух в прорези спального мешка. Проснулась окончательно. Села, растерянно моргая.

Бранко ещё спал, восход едва золотился на востоке, а над речушкой стоял туман. Я попыталась снова уснуть, но вместо этого начала вспоминать Ральфа, точнее, то, как уютно и спокойно было просыпаться рядом с ним. Как он, не открывая глаз, одной рукой сгребал меня в охапку, подтягивал к себе и тепло дышал в затылок, пока остатки сна окончательно не покидали нас обоих. А от запоздалого понимания того, что этого больше никогда не будет, мне стало тоскливо и одиноко.

Я даже свернулась калачиком у себя в спальнике, почти уткнувшись носом в собственные колени, словно собираясь заплакать. Не заплакала, конечно, но в своём воображении позволила себе ещё немного понежиться в объятиях далёкого теперь и наверняка навсегда потерянного первого моего мужчины.

Однако уже к завтраку мимолётная тоска по Доннелу прошла без следа. Даже вспоминать о ней стало странно, и я решила, что это было просто эхом сна. Мы с Бранко не стали разводить костёр и ничего не съели, лишь выпили кофе из саморазогревающихся банок – оба торопились в дорогу. И очень скоро перед моими глазами снова мелькали, сменяя друг друга, пейзажи, залитые встающим солнцем. Этот день тоже обещал летнюю погоду, несмотря на то что ехали мы всё время строго на север.

Приближение Москвы я угадала задолго до того, как увидела на придорожном указателе отметку – сто километров. Даже не по тому, что на трассе появилось больше машин, не по тому, насколько шире и ровнее стала сама трасса, не по тому, насколько менее зелёными становились её обочины, но неким внутренним наитием, почти первобытным чутьём. Так, наверное, звери в тайге ещё за десятки вёрст чуют приближение лесного пожара.

И вот что-то такое же неизмеримо огромное, шумное и могучее сейчас было впереди, приближалось с каждым оборотом колёс, заставляя сердце биться чаще, а волоски на коже приподниматься дыбом. Я невольно вспоминала всё, что когда-либо читала и видела о Москве, и неожиданно порадовалась тому, что Бранко настоял на моём появлении в столице. Самого Бранко, казалось, тоже не оставлял равнодушным скорый финал путешествия: серб был бледен, сосредоточен и молчалив.

В этом сосредоточенном молчании мы и достигли трёхуровневой развязки дорог. Такое я видела впервые и разинула рот. Трасса, по которой мы следовали, впереди изгибалась дугой и уходила вниз, под другую трассу, пришедшую откуда-то с востока и поднимающуюся, чтобы пропустить под собой дороги поменьше. А ещё выше, над ней, непонятно как держалось в воздухе гигантское бетонное кольцо, по которому тоже неслись автомобили, кажущиеся снизу игрушками.

– Ох! – вырвалось у меня, но Бранко понял это по-своему, озабоченно кивнул:

– Ты права, становится слишком оживлённо. Придётся бросить машину.

До этого я думала, что слово «бросить» означает что-то другое. Например, что мы найдём платную стоянку, где не задают лишних вопросов, и оставим автомобиль там, дожидаться нашего возвращения. Но Бранко сделал проще. Перед самой развязкой он съехал с трассы в неприметную колею. По ней мы, трясясь и подпрыгивая на ухабах, добрались туда, где низкорослые деревья и кусты росли погуще. Остановились. Бранко какое-то время сидел, безучастно глядя перед собой, а я затаила дыхание. Наконец спутник ровно заговорил:

– Лишнего не берём, но берём самое ценное. Вряд ли мы сюда вернёмся.

Я запоздало задалась вопросом: а откуда он вообще взял эту машину, чья она? Но решила, что это уже не имеет значения.

Мы оставили почти всё. Спальники и еду, одеяла, фонарь, аптечку, одежду, термос, посуду… Бранко взял только атлас дорог да свои краски с инструментами, которые, как я уже поняла, и были самым ценным для моего талантливого спасителя. Я прихватила запасную одежду и шоколадные батончики на случай приступа голода: есть теперь хотелось почти всё время, организм требовал компенсации причинённого ему за последнюю неделю ущерба.

Потом мы долго шли пешком. Бранко заглядывал в атлас, осматривался по сторонам и хмурил брови. Наконец закоулки и тропы вывели нас к прозрачному навесу на обочине дороги – автобусной остановке. В самом автобусе народу оказалось немного, но я всё равно старалась держать лицо опущенным, не зная даже, чего стесняюсь больше – искусственного родимого пятна или своего побитого вида. К счастью, платье закрывало мои руки и ноги, милосердно пряча от взглядов любопытных опухшее колено и многочисленные синяки.

Автобус привёз нас на широкую шумную улицу, и, хоть она была не больше той, по которой мы мчались от больницы в Новоруссийске, я всё тем же первобытным чутьём определила – это уже Москва. Окружающее пространство незримо содрогалось в быстром, никогда не смолкающем ритме, вовлекая в него струны моей души, заставляя их резонировать в такт.

Я посмотрела на Бранко, пытаясь понять, чувствует ли он то же самое, но парень снова уткнулся в атлас, нервно хмурясь. И в дальнейшем, чем ближе мы продвигались к своей цели, тем более встревоженным, даже испуганным он становился. Поэтому скоро я оставила все попытки поделиться с ним своими впечатлениями и наслаждалась ими одна.

А насладиться было чем. Москва поразила меня до глубины души. И пусть я, не раз видевшая её в кино и на фотографиях, примерно знала, чего ожидать, но реальность во стократ превзошла все эти ожидания. Я смотрела на возносящиеся в небо величественные здания, на бесконечные разноцветные потоки машин, на людей, которых в таком количестве раньше не могла и представить, на огромные светящиеся экраны над улицами… Но больше всего меня поразило метро, в которое мы с Бранко спустились, отойдя несколько кварталов от автобусной остановки. Это был совсем другой мир. Да, тоже часть Москвы, её беспокойный живой ритм ощущался и под землёй, но здесь к нему добавилась новая мрачная нота – протяжная и таинственная, как завывание ветра в бесконечных чёрных туннелях.

Я так вертела головой и хлопала ресницами, что даже Бранко вынырнул из своей нервной прострации и прошипел мне, чтобы подобрала челюсть с пола, а то она поражает воображение окружающих больше, чем моё родимое пятно и побитая физиономия. Челюсть я подобрала, но мысленно дала себе клятву, когда-нибудь вернуться в московское метро и пройтись по этим сияющим залам и лестницам без спешки, без страха привлечь к себе ненужное внимание. Вернуться в своём праве.

Из метро мы поднялись уже в совсем другую Москву. Вокруг больше не было однотипных многоэтажных зданий, рек машин и сияющей тут и там рекламы. Это походило скорее на Оазис с его малоэтажными домиками и узкими переулками между ними. С одной разницей: здесь каждый домик огораживался от мира высоким забором.

– Это ещё Москва? – на всякий случай уточнила я, прислушиваясь к тишине, от которой, оказывается, уже успела отвыкнуть.

– Москвее некуда, – фыркнул Бранко, – хоть и далеко не центр. Это Черешнино, самый дорогой район столицы.

Черешнино? Неожиданно я вспомнила приют, весенний двор перед школой, скамейку, Яринку на ней и её отца рядом. Это ему она тогда рассказывала про своего немолодого «жениха», про то, что он живёт в Черешнино. Последнее было неправдой, и сказала подруга так только затем, чтобы подразнить охочего до халявы папашу надеждой на богатого зятя.

– Твой друг богат? – спросила я Бранко, который был бледен, теребил подол рубашки и вообще выглядел неважно.

Он отозвался сразу, с каким-то болезненным смешком:

– Друг… да, богат. И весьма влиятелен, поэтому я и решил ехать к нему. Уж тут можно быть спокойными за нашу с тобой безопасность. И за приватность телефонных разговоров.

– Тогда чего ты так дёргаешься? – Я решила, что могу, наконец, задать Бранко этот вопрос – его нервозность начинала меня серьёзно беспокоить.

– Просто не думал, что когда-нибудь мне придётся обращаться к нему, – неопределённо буркнул он. – Пошли.

И мы пошли. А идти пришлось прилично, но я не скучала: уж не знаю насчёт престижности района Черешнино, но красивым он был, без сомнения. Похоже, местные жители вовсю соревновались друг с другом в том, кто построит дом ярче и вычурнее. И, чем дальше мы отходили от метро и углублялись в зелёную тишь улочек, тем грандиознее становились здешние постройки. Если сначала они напомнили мне уютные, но небольшие домики Оазиса, то уже скоро это сравнение никуда не годилось. Теперь вокруг возвышались самые настоящие особняки, фазенды, поместья, замки! Я забыла, что нужно контролировать свои эмоции, и снова шагала с раскрытым ртом, вертя головой во все стороны и вытаращив глаза. К счастью, вокруг никого не было: лишь изредка мимо нас проезжали бесшумные, сверкающие и вытянутые, как пули, автомобили, за абсолютно непроницаемыми окнами которых не было видно водителей.

Время от времени при взгляде на очередное поражающее воображение жилище какого-нибудь оригинала, я, не в силах сдержать эмоций, издавала восклицания вроде «Ого!» или «Ничего себе!», но мой спутник не спешил разделить со мной восхищение. Теперь он выглядел не просто нервным или испуганным – несчастным. А когда мы, замедлив шаги, вдруг остановились возле кованых ворот, за которыми каменная дорожка уводила к сияющему в отдалении белому дворцу, он решительно повернулся ко мне и сказал:

– Дайка, будь добра сохранять спокойствие и невозмутимость, что бы ты здесь ни увидела и ни услышала.

Сказать, что такое предупреждение меня напрягло, значит очень преуменьшить! Сразу вспомнились первые дни в Оазисе со всеми его сюрпризами и новостями. Впрочем, похожего тут было много – та же сверкающая обёртка, под которой неизвестно что.

Но ни о чём спросить я не успела. С другой стороны ворот к нам приблизился плечистый мужчина, затянутый в чёрную форму охранника, с такой же чёрной дубинкой на поясе. И Бранко шагнул ему навстречу.

– Добрый день. Хозяин дома?

Охранник не торопился с ответом. Он стоял, запустив за ремень брюк большие пальцы рук, и разглядывал нас с явным пренебрежением. Его взгляд скользнул по моему лицу, задержался на разбитых губах, неторопливо поползл по телу, и я впервые порадовалась тому, что на мне надето это нелепого фасона платье, полностью скрадывающее силуэт. Видимо, решив, что я не заслуживаю особого внимания, охранник перевёл взгляд на Бранко, присмотрелся к его ушам, к носу и бровям, где были ясно видны проколы от пирсинга, и его рот брезгливо скривился.

– Хозя-яи-и-ин? – наконец лениво переспросил он и манерой растягивать слова вдруг очень напомнил мне Белёсого. – Смотря, о каком хозяине речь.

– А у тебя их много? – вкрадчиво поинтересовался Бранко, особо выделив обращение на «ты», и охранник зло прищурился, но серб не дал ему ответить. – Если всё-таки хозяин один и он здесь, то иди и скажи ему, что приехал Джурич. Просто Джурич. Он поймёт.

Ещё секунду охранник оставался на месте, и на его лице отображалась мучительная борьба с самим собой. В итоге он всё-таки решил проявить осторожность и не хамить странным гостям, не зная, кем они могут оказаться. Коротко кивнул и скрылся в крохотной будочке, что лепилась к стене у ворот.

Выскочил он из неё уже совсем другим человеком. Рот, совсем недавно искривлённый гримасой откровенного презрения, теперь улыбался во все тридцать два зуба. Ноги семенили крохотными шажками, а спина подобострастно изгибалась.

– Прошу вас, сударь! И барышня!

Ворота распахнулись, и я вслед за Бранко ступила на выложенную разноцветными камнями дорожку.