Лето придёт во сне. Приют

Михаил Юрьевич чуть улыбнулся:

– От Дэна, от кого же ещё. Тогда он и решил, что вас всё-таки нужно забрать из приюта, до этого сомневался.

– А почему, – во мне вновь всколыхнулась забывшаяся обида, – почему он сомневался? Даже перестал с нами общаться…

– Видишь ли, – Михаил Юрьевич задумчиво прищурился, – Денис сам ещё почти ребёнок и до недавних пор весьма романтизировал… э-э-э… нашу деятельность. А когда понял что к чему – испугался. Не за себя – за вас.

Выходит, тогда я всё правильно поняла. Когда Дэн в первый раз уехал на учения, там он общался с кем-то из других. И они ему рассказали что-то такое, от чего он решил уберечь меня и Яринку. И что это могло быть? Впервые в моей душе всколыхнулось опасение, но тут же пропало. Терять же всё равно нечего, верно?

– Денис очень переживает за тебя, – поделился Михаил Юрьевич, – когда он узнал, что ты попалась с книгой, то, не задумываясь, пошёл сдаваться.

Забыв о наказе не проявлять эмоций, я вскинула голову и приоткрыла рот.

– Сдаваться? Разве это не Агафья про него вынюхала?

– Смотри в стол! Вовсе нет. Денис сам признался своему воспитателю, а тот уже рассказал ей.

– А Дэн откуда мог узнать, что она меня поймала?

– Так от меня. Ваша Агафья очень оперативно сообщила мне о твоём грехопадении, а я при первой возможности связался с Денисом.

Ах, ну да… Я словно наяву услышала сухой Агафьин голос: «С прискорбием должна вам сообщить о недостойнейшем поведении вашей избранницы, но будьте уверены – она уже понесла строгое наказание, и мы обязательно найдём остальных виновных…» Значит, Дэн, поняв, как я влипла, не задумываясь, взял вину на себя, хоть и не мог не знать, что для него, в силу возраста, наказание будет намного строже.

В груди зародилось ласковое тепло, глаза намокли. А ведь я уже забыла, как это приятно, когда о тебе кто-то беспокоится вот так, как старший о младшем. Дэн, где же ты сейчас? Но второй раз спрашивать об этом у Михаила Юрьевича, я не решилась. И он заговорил сам:

– Должен признать, что ваша ночная вылазка в церковь и послужила причиной того, что мы подумывали вас тут оставить. Дерзость хороша в разумных пределах, а не когда ею бравируют, подвергая опасности себя и друзей.

Я виновато понурилась, а он продолжал:

– Но, с другой стороны, то, как упорно вы шли к цели, заслуживает уважения. Ты как-никак добилась своего, сумела убедить Дениса продолжить ваши встречи. А он, прямо скажем, тот ещё упрямец. Так что думаю, если за вас хорошо взяться, толк выйдет. Поэтому я здесь.

В приступе самобичевания я призналась:

– Вы правы, лезть ночью в церковь было очень… неумно. Нас ведь там охрана поймала.

Михаил Юрьевич поднял брови, и я сбивчиво рассказала ему историю своей второй встречи с Белёсым.

– А, этот! Тогда нет ничего удивительного в том, что он вас отпустил. Он узнал тебя, а может, и твою подружку. А поскольку волей обстоятельств этот человек сейчас сотрудничает с нами, то он просто не мог поступить иначе.

Поймав мой вопросительный взгляд, Михаил Юрьевич снисходительно объяснил:

– Тот компромат, который вам с Денисом удалось получить на него прошлым летом… Кстати, отличная работа! Так вот, он оказался слишком хорош, чтобы этим не воспользоваться. К сожалению, люди в наши ряды попадают и таким образом.

Я несколько секунд обдумывала услышанное. И мне совсем не понравилось то, что другие использовали тот случай, а вместе с ним мой страх и моё унижение, для своей выгоды.

Кажется, я насупилась, а может, и покраснела, потому что голос Михаила Юрьевича смягчился:

– Боюсь, к такому тебе придётся привыкнуть. Не всегда получается играть чисто. Впрочем, ещё не поздно передумать и остаться.

Я испуганно замотала головой. Остаться? Да лучше прыгнуть с крыши как сестра Нюры! Ах да, на крышу теперь не подняться, лестницы обрезали, а ещё…

Меня тряхнуло нервным ознобом, пальцы непроизвольно вцепились в край столешницы.

– Что? – напрягся Михаил Юрьевич.

– Здесь… на всей территории… камеры. – Я чуть прокашлялась и заставила голос звучать почти нормально. – В прошлый раз, когда мы ночью лазили за забор, не все камеры были настоящие. Муляжи. А теперь их заменили. Нас охрана увидит!

Михаил Юрьевич помолчал и вдруг улыбнулся почти безмятежно:

– Что же, считайте это последней проверкой. В церковь же вы пробраться смогли.

– Но… – я чувствовала растущее отчаяние, – от нашего корпуса до церкви совсем недалеко и камер мало, а до забора…

– Вот и хорошо. – Экс-жених продолжал улыбаться, и сейчас я его за это почти ненавидела. – Сможете убежать – замечательно, не сможете – выходит, не ваше это. Не судьба. Думайте. Я в вас верю.

И, не дав мне ответить, Михаил Юрьевич оглянулся на скучающую за стеклом Агафью и заговорил уже другим, холодным тоном:

– Теперь последнее. Твоя воспитательница будет спрашивать, зачем я приходил и о чём мы разговаривали. Ты должна усыпить её бдительность, поэтому отвечай, что я решил дать тебе ещё один шанс и теперь буду строго следить за твоей успеваемостью и поведением.

А он умный человек. Тут я снова могла только кивнуть, потому что с Агафьей лучшей тактики и не придумаешь. Пусть она считает, что теперь, когда меня оградили от тлетворного влияния Дэна, я буду изо всех сил держаться за свой последний шанс – возможное замужество – и снова стану тихой послушной Дашей.

– Пожалуй, на этом всё. – Михаил Юрьевич поднялся. – Что же, будем надеяться на скорую встречу, Дайка. Удачи.

Я не успела ответить, он уже широко шагнул к двери, потянул её на себя, впустив внутрь звуки, доносящиеся из коридора школы, и сразу ушёл, сухо кивнув встрепенувшейся Агафье. Она было двинулась за ним, но, поняв, что с ней не собираются что-либо обсуждать, недовольно поджала губы.

Я продолжала сидеть за столом. Мне нужно было хотя бы чуть-чуть времени, чтобы заставить картину своего мира измениться согласно только что полученным новостям. Но Агафья не пожелала дать мне его:

– Дарья, уснула, что ли? Выходи.

Пришлось встать. Ноги дрожали.

– Что сказал тебе сударь? – Воспитательница нетерпеливо притопывала носком туфли, сверля меня глазами.

– Он сказал… – Голос тоже дрожал. – Он сказал, что хочет дать мне последний шанс. Что станет следить… И если я смогу исправиться, то не откажется от меня.

Агафья покачала головой:

– Святой человек. Ты хоть понимаешь, как тебе повезло? Другой на его месте не только не захотел бы тебя больше видеть, но и вообще разочаровался бы в женщинах. Из-за тебя!

Я сжала зубы. Повезло мне? Разочаровался бы он в женщинах, ну надо же… Интересно, она сама верит в то, что говорит?

Подняв голову, я впервые со дня порки посмотрела своей воспитательнице прямо в глаза. Глаза эти были холодными, как стекляшки, пустыми и непроницаемыми.

– Сударыня, – медленно начала я, прекрасно осознавая, что лучше бы промолчать, но не в силах остановиться, – в чём мне повезло? В том, что меня возьмут поиграться, а потом выкинут? Вы же это знаете? Вы не можете не знать, как всё бывает. Что ни у одной из нас не будет детей, да и муж будет недолго, только пока не надоедим. А потом мы всё равно окажемся на производстве, в общежитии. Почему вы не хотите, чтобы мы сразу отправились туда? Вам обязательно нужно сначала отдать нас старикам?

Агафья чуть подалась назад, как от порыва ветра, её глаза беспомощно, совсем по-детски распахнулись, губы дрогнули… Но продолжалось это долю секунды, она почти сразу стала прежней, закрылась, закаменела, вернула на лицо привычную для всех маску отрешённости. Но я успела увидеть, какой она может быть, какой она, возможно, была до того, как навсегда отгородилась этой маской от мира. А потом, словно желая загладить свой промах и наказать меня за то, что заставила его совершить, Агафья стремительно шагнула ко мне, подняла руку…

Я не пошевелилась, даже не прикрыла глаза, подумала только, что Михаил Юрьевич был прав, когда говорил о том, что дерзость хороша лишь в разумных пределах.