Лето придёт во сне. Приют

И тогда, чтобы отвлечь их внимание от Дэна, я, наконец, заговорила, громко и вызывающе:

– Я сама попросила эту книгу! Потому что, сударыня, то, что вы нам рассказывали про… про мужчин и женщин, про телиге… теле… в общем, это совсем не то, что я знала до приюта. Чушь полная! И рассказывать вы не умеете! Вот я и хотела разобраться сама.

Агафья и Вадим Никанорович безмолвно вытаращились на меня, а Дэн добавил:

– А я счёл, что девочка имеет полное право знать правду, раз уж через каких-то пару лет ей предстоит ублажать старика.

– Денис, если ты ещё раз откроешь рот без моего на то распоряжения, – тихо, но угрожающе произнёс воспитатель, – я не посмотрю, что ты уже солдат, сниму ремень и всыплю тебе по первое число!

– Как вы вообще познакомились?! – снова взвилась Агафья. – Что у вас может быть общего?

На этот раз Дэн не посмел ослушаться Вадима Никаноровича, но я уже приблизительно поняла, в каком направлении нужно врать, и ответила почти без задержки:

– Денис бегал на стадионе. А я раньше, до приюта, тоже очень любила бегать, вот и спросила, откуда он. Подумала, а вдруг тоже, как я, из свободной деревни? У нас все были очень сильными и могли бежать без остановки хоть…

– Избавь нас от пропаганды вашего безбожного образа жизни! – перебила меня Агафья. – То есть ты сама подошла к незнакомому парню, который на несколько лет старше тебя, и стала задавать вопросы? Воистину, можно изъять человека из дикости, но дикость из него не изымешь!

– Денис, так всё и произошло? – спросил Вадим Никанорович, и Дэн кивнул:

– Мне было любопытно с ней пообщаться, всё-таки я в первый раз встретил кого-то из дикарей, а она рассказывала интересные вещи.

Агафья обвиняюще ткнула в него пальцем:

– И ты небось решил, что с такой девочкой будет куда легче проделать… всё то, что написано в твоей мерзкой книжонке?!

Дэн снисходительно усмехнулся:

– Сударыня, если бы мне хотелось именно этого, неужели я не нашёл бы кого-нибудь покрупнее?

– Денис! – возмущённо воскликнул Вадим Никанорович, но тут же без всякой паузы согласился с Дэном: – Агафья Викторовна, а ведь действительно… девочка очень мала, не выглядит даже на свои двенадцать лет. Возможно ли допустить…

– О, уверяю вас, возможно! – ядовито усмехнулась Агафья. – За свой стаж работы в приютах я повидала всякое, и поверьте мне – двенадцать лет – это не минимальный возраст, в котором девочки подвергались растлению.

– Я понимаю, но… – воспитатель искоса поглядел на Дэна, – из всех своих воспитанников Дениса я бы заподозрил в таком в последнюю очередь. Он талантливый ученик, подающий надежды спортсмен и на учениях показал себя исключительно с хорошей стороны.

– Думаете, я ждала от Дарьи чего-то подобного? – фыркнула Агафья. – Она всегда была скромной девочкой, неплохо училась, а в последнее время с успехом выступала в церковном хоре. Но нужно ли вам объяснять, сударь, что именно из таких вот тихих омутов и следует в первую очередь ожидать чертей?

Вадим Никанорович помолчал, задумавшись, потом глухо произнёс:

– И всё-таки это очень серьёзное обвинение. Как видите, дети всё отрицают.

– Ещё бы они не отрицали! – Агафья метнула на меня уничтожающий взгляд. – Это не повод им верить. Сейчас я отведу Дарью на медицинский осмотр. Впрочем, я уверена, что физически она невинна, но ведь ни для кого не секрет, что есть и другие способы развратить девушку – было бы желание. А после мы поставим в известность директора, как это и нужно было сделать с самого начала. При всём моём к вам уважении, сударь, это не то дело, которое можно уладить между собой.

– Но вы ведь понимаете, – Вадим Никанорович глубоко вздохнул, – что даже самого того факта, что такая книга попала к девочке из рук Дениса, достаточно для сурового наказания?

Агафья вздёрнула бровь:

– А вы считаете, что этот юноша его не заслуживает? По-моему, таким, как он, молодым да ранним, самое место в колонии! Впрочем, решать всё равно не нам. А теперь я должна сопроводить девушку к врачу. Буду благодарна, если подождёте.

У так называемого между нами «женского доктора» я уже была, когда только попала в приют и проходила обследование в клинике. Но что тогда, что сейчас, сам визит не произвёл на меня впечатления. Я не почувствовала ни страха, ни стыда, всё это без следа растворила в себе чёрная непомерная утрата. В прошлый раз я потеряла родителей, а сейчас теряла друга, а вместе с ним всё то хорошее, на что могла надеяться в будущем. И мне некого было винить в этом, кроме себя.

На какой-то миг, когда после осмотра врач подтвердила мою девственность, во мне зародилась надежда на более-менее благополучный исход, но, увидев, как Агафья в ответ скептически поджала губы, я окончательно упала духом.

Вернувшись в воспитательскую, кроме Вадима Никаноровича и Дэна, мы застали там и Пётра Николаевича, красного и запыхавшегося. Уже сам тот факт, что директор, презрев неудобства, которые доставлял ему лишний вес, сам поспешил сюда, да ещё так быстро, не сулил ничего хорошего.

Взрослые принялись что-то горячо обсуждать и спорить, но я их не слушала. Я смотрела на Дэна, пытаясь мысленно докричаться до него и сказать о том, как я виновата и как мне жаль. Он тоже глядел на меня, и от его взгляда хотелось зажмуриться, потому что в нём не было ни злости, ни обвинения, только жалость и печаль. Дэн прощался со мной.

– Агафья Викторовна, – вдруг сказал Пётр Николаевич, – присутствие девочки обязательно? Мне кажется, что её можно отпустить, она тут скорее пострадавшая сторона.

– Ну это ещё надо выяснить! – вскинулся воспитатель Дэна. – Девочка призналась, что сама попросила книгу у Дениса.

– Девочке нет четырнадцати лет, с юридической точки зрения она ни за что не несёт ответственности, – мягко напомнил директор. – В любом случае её наказание будет оставлено на усмотрение Агафьи Викторовны. А вот с юношей всё намного сложнее. Не забывайте, что нам ещё предстоит узнать, каким образом к нему попала эта книга.

– Я отведу воспитанницу, – Агафья поднялась и шагнула ко мне. – Идём, Дарья.

Я беспомощно посмотрела на Дэна, он коротко кивнул. А когда передо мной уже открывалась дверь, вдруг громко позвал:

– Дайка!

Я обернулась и замерла, не обращая внимания на шипение и тычки Агафьи.

– Дайка, помни, – быстро сказал Дэн, – я никогда не хотел от тебя того, что думают они. Ты мне – сестрёнка.

О плохих вещах лучше не рассказывать долго. Дэн не смог себя оправдать, и через несколько дней его перевели из приюта в колонию для несовершеннолетних.

Глава 18

Михаил Юрьевич

Мой голос одиноко летел под купол церкви, туда, где косые лучи заходящего солнца пробивались сквозь витражи, рассыпая по стенам разноцветные блики. Девочки-певчие молча расходились, шёпотом прощаясь друг с другом и бросая на меня осторожные взгляды. Я пела уже долго, очень долго, понимала, что теперь весь вечер будет болеть горло, но не могла остановиться.

Сразу после того, как фургон с закрытыми решёткой окнами увёз Дэна, Агафья разрешила мне вернуться в церковный хор. Возможно, тому посодействовало ходатайство Марфы Никитовны, а может, сама Агафья решила, что с меня достаточно наказаний и пора всё возвращать в прежнее русло. И только тогда, снова взойдя на клирос, я поняла, как мне этого не хватало. Теперь пение стало моей отдушиной, моим самовыражением, способом дать выход бесконечной тоске. Плакать у меня не получалось, я не хотела больше показывать свою слабость, ругаться и бунтовать уже не было смысла. И оставалось только петь. И делать это, по словам Марфы Никитовны, я стала куда лучше, чем раньше. Наивная преподавательница думала, что просто пришло моё время «раскрыться», но я-то знала, что это непролитые слёзы хрусталём звенят в моём голосе, не находя другого выхода.

И чаще всего пела я теперь медвежью колыбельную. Её слова, особенно припев, чуть-чуть успокаивали меня, помогали поверить, что зима – не навсегда. И мне достаточно, как тому медведю, просто впасть в спячку. И проснуться уже посреди солнечного лета…

– Просто ложись и спи, лето придёт во сне, – пела я, закрыв глаза, почти веря в такие моменты, что так и будет. Надо лишь чуть-чуть подождать, отключиться, не думать ни о чём. Уснуть…

Но когда у меня это почти получалось, всегда находился тот, кто будил.

Как и в этот раз.

– Дашенька! – окликнула Марфа Никитовна, и пришлось замолчать. – Пора закрывать церковь, спускайся.

Я послушалась. Я теперь всегда и всех слушалась, совсем как до встречи с Дэном. Ведь если нет никакой возможности что-то изменить к лучшему, зачем навлекать на себя неприятности? Нет, я не боялась новых наказаний, но мне была глубоко противна мысль о том, что опять придётся смотреть в лицо Агафье и что-то ей отвечать.

Агафью я старалась избегать, как только могла, а когда приходилось находиться с ней в одном помещении, старалась не поднимать глаз. Но даже при одном звуке голоса воспитательницы или запахе её духов на меня накатывала волна душной ненависти. Я не испытывала ненависти ни к Петру Николаевичу, решившему судьбу Дэна, ни к полицейским, навсегда забравшим его от меня, ни к Настусе, с которой всё началось. Только к Агафье. Именно она – сухая, невозмутимая, бесчувственная – стала для меня теперь средоточием зла.

Когда я вышла на улицу, приют уже погружался в сумерки, солнце почти спустилось за лес и золотило лишь верхушку колокольни. Это было красиво. Я невольно задержалась на миг, задрав голову и, как всегда, глядя на сияющие в вышине колокола, вспомнила, как была там, наверху, надо всем моим невеликим миром. Но теперь в этом воспоминании не было ни следа прежней радости, ни предвкушения новых. Всё утонуло в тоске по Дэну и в чувстве вины перед ним.