Три ошибки полковника Измайлова, или Роковое бордо. Полина и Измайлов

– Не желаешь – не навещай. Там масса симпатичных оригиналов. К некоторым на досуге заглядывают Кант, Ландау, Байрон. И они охотнее, чем ты, делятся впечатлениями. Только за ходом моей мысли минуту последи, пожалуйста. Илья успел сделать два больших глотка, выкурить сигарету, еще глотнуть, разбить бутылку, оценить эффект замедленной съемки. И захотел спать. Но после этого он прошел десять метров до подвала, распутал проволоку, закрутил ее изнутри, улегся на пол. То есть он совершал довольно сложные действия в полубессознательном состоянии.

– И как он в ночную рубашку не облачился? – задумчиво бросил Измайлов. – Я был бы не прочь понаблюдать за обнаружившим его слесарем.

– Не сбивай, Вик. Шутки шутками, а Соколов единственный, кто может описать действие того снотворного. Сначала я подумала, что Валя устроила цветовой разнобой, чтобы поутру сразу вызвать в себе и в Саше агрессию. Странно, учитывая, что у них кто-то ночевал.

– Твой кто-то мог уйти, а потом вернуться. У него, или у нее были ключи домработницы, – гнул свое Вик.

– Во-первых, не факт, что были. Во-вторых, Саша или Валя могли не вынуть свои из замка. Тогда никто дверь не открыл бы. В-третьих, я все равно не могу вообразить Валю, таим образом готовящуюся к завтрашнему пробуждению. Но тем любопытнее мне было. А теперь мне кажется, что она стелила постель, срезала бирки, одевалась ко сну под действием лекарства, плохо соображая.

– Ну и?

– Ну и я успокоилась и больше бельевую тему не поднимаю.

– Мне положено возликовать и поздравить тебя. Но даже себя поздравить с окончанием сегодняшнего вечернего кошмара, сил нет. Ты явилась в квартиру Косаревых, довела Бориса до истерики, ткнулась в шкаф в спальне, в который перед тобой и Бадацкий, и Сурина, и Минина заглядывали, обнаружила на дне срезанные бирки, заподозрила Валентину в сознательном устройстве себе и мужу цветового кавардака и день занимала этим голову?!

Я его понимала. У Вика в отделе много сотрудников, но он выделяет Юрьева и Балкова за способность вгрызаться в ситуацию и склонность к неустанному анализу. У Бориса все происходит мгновенно на интуитивном уровне. Сергей собирает полнейшие сведения и долго их обмозговывает. Если мнения ребят совпадают, Измайлов уже не берет в расчет другие версии, разве что свою собственную. Но он нетерпелив и часто злится на Балкова за копание в мелочах вроде, чем позавтракал подозреваемый в день убийства, или на каком автобусе свидетель добирался до своей двоюродной бабушки. Моя же манера анализировать полковника сильно раздражает. Куча эмоционального и словесного хлама, в которой я увлеченно роюсь, его угнетает. Он говорит, что не вынес бы моей чистосердечной помощи, не извлекай я из убогих залежей нечто неожиданное, явно случайно там очутившееся. И, главное, я не умею показывать ему лишь это, а перетряхиваю все подряд с подробными комментариями к воспоминаниям, сплетням, догадкам, впечатлениям – все должно быть озвучено. Иногда Вик серьезно предлагает мне записывать измышления, а его знакомить лишь с выводами. Но я нуждаюсь в слушателе, что же тут поделаешь. А ему порой интересен взгляд со стороны. Так и маемся.

На сей раз терпение полковника, действительно, кончилось.

– Ты, наверное, неимоверно устала сегодня, Поленька, – вкрадчиво предположил он. – Шутка ли, столько мук приняла из-за бирок. Почти решила вопрос, допустимо ли лечь в синей пижаме на желтую простыню, чтобы с рассветом быстро озвереть, не насилуя свой мирный нрав.

– Не надо толкать меня в спину, сама уйду.

– Я не настаиваю, – еле слышно и весьма неуверенно сказал полковник.

Я взяла свою хлебницу и покинула покои Измайлова, сохраняя осанку. Позвоночник был во мне единственным, что еще подчинялось воле, вернее, не противилось ей. Остальное пребывало в полном раздрае. Но не показывать же этого Вику. Он привык видеть, что я в тонусе. Нельзя лишать человека полезной привычки ни с того, ни с сего.

В отличие от полковника меня совершенно не волновала пропажа ключей из сумки Илоны. Я сразу решила, что правды про них не добьешься. Сама домработница могла посеять, а теперь сочла за лучшее не афишировать этого. Ведь из-за ее невнимательности Косаревым пришлось бы менять замки. И стащить ключи не велик труд. Я однажды наблюдала, как шкодливая рука мужчины среднего возраста аккуратно расстегнула молнию на моей сумке, нырнула внутрь и вынырнула со всем, что поместилось в горсть. Спросила: «Зачем вам носовой платок и помада»? Он нервно разжал кулак и выскочил из троллейбуса – двери как раз открылись. И еще одна вероятность не исключалась. Если Илона и в самом деле проштрафилась, Вале ничто не мешало ее уволить и забрать ключи. Возможно, Лиля и Аня знали об этом, поэтому хитрушка после гибели хозяев явилась на удачу ко мне. Не так-то просто найти работу через агентство. Я, доверчивая, уши развесила, а ведь она могла и в записной книжке Вали на мой адрес наткнуться, и в разговорах дома фамилию подслушать. «Ты – чудовище, – сообщила я себе. – Так плохо о людях даже мизантроп Балков не думает. Не надолго же хватило твоей веры в непорочность первого впечатления. Не говори Вику об этом варианте, хватит с него постельного белья. Пусть надеется, будто что-то человеческое в тебе еще осталось. Опомнись. Отбери Валя у Илоны ключи, они были бы у Косаревых дома. Не в тайник же под паркетом, который грозился найти и вскрыть Егор Бадацкий, их спрятали».

Тайник волновал мое воображение около часа. Забираясь под одеяло, я сказала себе: «Посоветуй завтра Измайлову разобрать в квартире Косаревых полы и вспороть все матрасы, подушки, кресла, диваны в поисках неизвестно чего». Представила себе его лицо и заснула, тихонько хихикая.

Глава шестая

Утро настало серенькое и какое-то милое. То ли из-за высокой просини, кое-где просвечивающей на стыках войлочных облаков, то ли из-за подновившего за ночь сугробы чистого снега. Мне хорошо бегалось и дышалось, поэтому я совершила бросок через сквер до метро, чего обычно зимой не делаю. Я самозабвенно трусила по утоптанной ранними трудягами дорожке и вдруг впереди увидела Вика. Он покупал что-то в газетном киоске. Вот-вот сядет в служебную машину и укатит. А мне так захотелось пожелать ему удачи. Недавно Измайлов доказывал, будто я выдумываю преступление за преступника. Сам же душегуб в большинстве случаев действует спонтанно и, если что просчитывает заранее, то приблизительно. Времена, мол, такие – средств умерщвления много, способных здраво свидетельствовать людей мало, и вообще громадный современный город – лучший сообщник. Убийство Косаревых с этих позиций было старомодным, то есть задуманным, спланированным и подготовленным. И тогда на пробежке мне казалось, что раскрываться оно должно в тиши кабинета в духе Шерлока Холмса. И что Вику об этом необходимо сообщить.

Измайлов уже засовывал в карман сдачу – никак не приучу важно извлекать подаренный мною роскошный бумажник – и поворачивался спиной. А мне до него оставалось одолеть расстояние длиною в одноэтажный бетонный магазинишко. Я прикинула, что если оббегу его сзади, успею вылететь ему навстречу. Завопив: «Вик, подожди», я ринулась на задворки. Возле двери в подсобку возлежал громадный пегий кобель кавказской овчарки. Мое шумное и резкое появление он воспринял, как попытку бесплатно получить то, что надлежало покупать за свои кровные с другой стороны. Зверь зарычал, упруго вскочил и подпрыгнул. С перепугу мне почудилось, что его косматая безухая башка с оскаленной мордой взмыла надо мной на полметра. Заслонив руками лицо, я развернулась, и лучший из охранников впился клыками в мою пятую точку. Худшие иногда в таких случаях стреляют без предупреждения, но попадают не всегда. Все произошло так неожиданно и быстро, что я заорала: «Фу, скотина, фу», когда он на секунду разжал челюсти. Этого мига мне хватило, чтобы ощутить, как мерзко пахнет у него из пасти, отскочить за угол и услышать сочный щелчок продравших воздух зубов.

Полковника Измайлова и его машины уже не было, к метро спешили полусонные люди, мое мягкое место горело, и душа наполнялась недоумением. Я пробежала немного в направлении дома и поняла, что не могу – больно. Потирая обиженную псом часть тела, кое-как дохромала до квартиры, стянула брюки, убедилась в целости плащевки. А затем с изумлением обнаружила четыре лениво кровоточащие симметричные ссадины на коже. Еще раз осмотрела материал – ни дырочки. Набрала рабочий номер Настасьи:

– К операции готовишься? Прости великодушно, что отвлекаю…

Молча, выслушав краткий отчет о моих злоключениях, Настасья десять минут обзывала меня такими словами, которыми я на обратном пути «кавказца» не осмелилась наградить.

– Немедленно привейся от бешенства, – велела подруга. И, звучно посопев, злорадно добавила: – И от столбняка тоже, не повредит.

– Не буду, – подала голос я. – Ты сама говорила, что от столбняка прививают, если в рану попала земля, а от бешенства, если звериная слюна. Но штаны не порваны. И потом, он не бешеный. Просто я слишком заполошно ворвалась на его территорию. Скорее уж у меня это самое.

– Сдохнешь, – припугнула Настасья.

– Ну и ладно.

– В страшных муках судорог.

– Скоро?

– Вот дура! Поль, почему у тебя все всегда буквально, а не образно? Поднабралась здоровья, называется. На свою задницу.

– Насть, почему так ходить больно?

– Жрать надо регулярнее и больше, амортизационный жировой слой наращивать. Вцепился, сволочь, в мышцу. Конечно болезненность выше. Все, я пошла, у меня резекция желудка.

– Ох, лучше укус, – признала я. – Ни пуха.

– Лучше не соваться в подворотни. И изредка головой думать, а не тем, за что тебя кобель тяпнул. Йодом хоть обработай. К черту.

«Все из-за Вика, – думала я, добросовестно прижигая саднящие отметины. – Неслась к нему, как угорелая, и вот результат. Вечером обязательно предъявлю претензии и покажу будущие шрамы. Нет, стану его избегать, пока не заживет. Потому что Настасьины комментарии по сравнению с его оценкой произошедшего – комплименты. А ведь забавно. Пес оправдан – у него сработал инстинкт. Зато Измайлов, вроде как виноват. Не почувствовал моего стремления к нему, не услышал оклика и топота, не спас. Глупое я существо. Что за привычка валить все на близких? Умные люди кого в своих бедах обвиняют? Власти! А чего от них требовать? Отстрела бродячих животных? Жалко „кавказца“, хотя ребенка мог загрызть насмерть. Да и до моего любопытного носа чудом не дотянулся. Отхряпал бы, по-другому запела бы, защитница городской фауны. Будоражащие мысли. Спокойнее дуться на Вика, которому любовь не открыла глаз на затылке».

Я могла бы долго продолжать в том же сентиментальном духе, но зазвонил телефон.

– Поля, мы собираемся навестить родителей Саши и Вали. Ты с нами? – спросила Лиля Сурина.

– Я?

– Значит, с нами. Заедем через час. Я звякну из машины.

Теперь у меня еще и в висках закололо. Неразлучной троице понадобилась попутчица? Я ни одного родственника ребят в глаза не видела, и Лиля об этом знала. Не случись контакта с бдительным зверем, мне было бы над чем поломать голову, считая минуты до звонка. А тут я вяло и трусливо спросила себя, не разумнее ли полежать до вечера. Ответила: «Безусловно, разумнее. Укладывайся, укрывайся пледом». И потащилась под душ, вспоминая, как Настасья отмахивается от предложений побездельничать: «На кладбище отдохну». Нет, не получалось у меня смиренно ждать, пока сыскари Измайлова назовут имя убийцы. Вчера я сказала Вику правду, дескать, сама не лезла, меня втянули. И продолжали втягивать. Впервые в жизни мне это не нравилось. Добровольные попытки Лили связаться со мной, визит Илоны, якобы посланной Валей за десять дней до гибели, сегодняшнее, в сущности, не предполагающее отказа приглашение выразить соболезнования родне убиенных складывались в цепочку неведомого назначения. Нас тревожит не неизвестность, а вариабельность будущего. Мне надо было сосредоточиться и как-то подготовить себя к грядущим испытаниям. Но я только старалась не задеть губкой, а потом полотенцем ссадины, осторожно натягивала одежду и гадала, выпить обезболивающее, или толку от него не будет. На корню рубит фантазию телесная боль, как ни крути.

Друзья Косаревых уложились в сорок минут. Стиснув зубы, я спустилась на улицу. Знала бы, что будет так тяжело, не согласилась бы. Егор угловато притулился на водительском месте, рядом с ним восседала суровая Лиля, Аня вжалась в заднее сиденье. Я попыталась аккуратно присоединиться к ней и поняла, что обречена улыбаться сквозь слезы. Куда только я не пыталась переносить тяжесть тела, даже на руки. И все равно, когда машину потряхивало, впору было стонать. Выручало то, что настроение у всех было омерзительным. Поэтому и мои непрерывные стенания в голос никого не смутили бы. Поскольку молчать я не могу ни при каких обстоятельствах, пришлось начинать разговор: