Лицо удачи

– Конечно, – согласилась Трифонова. И сразу заговорила об опасности: – Я слышала, площадку скоро застроят. Вон, смотри, уже какие-то блоки привезли. Вроде кафешка-стекляшка будет. Утром мы гуляли, ворота были настежь, и восточный человек распоряжался, где ставить бытовку. Я чего-то в этом роде и ждала. Тут явно пара зданий раньше стояла, да? А то двор ненормальный: с трех сторон на дороги смотрят дома, а с этой мы с питомцами через сетку.

– Серьезно? Опять? Задолбали уже и взяточники в управе, и новые хозяева Москвы из автономных республик! – сердито воскликнула Вера. – Ладно, тут гуляет шикарный риджбек Гера. А его «папа» работает в мэрии. Так что, если кто-то из наших предложит тебе подписать бумажку, мол, единственная в районе площадка для друзей человека, не отказывайся. Мы всегда направляем петицию, а он под глас народа отбивает это место. У чиновника свой интерес. Гера такой свирепый, что с ним по улицам не походишь. Тем более, жена выгуливает, хрупкая дама, не очень с кобелем справляется. Здесь все знают, в одиннадцать утра и в одиннадцать вечера – время Геры. Не терпит других собак, так мы и не приближаемся.

– Ого, какие сложности, – удивилась Катя.

– Ничего, наш спаситель особых подвигов не совершает, – желчно начала противоречить самой себе Вера. И показала на современный бетонный куб через дорогу: – Напротив что стоит?

– Представления не имею. Странно, что ни одного окна на улицу не выходит. Забор вокруг глухой. А в вывеске, по-моему, букв двадцать разных, и они ни во что вменяемое не складываются.

– Во-о-от! Умница, зришь в корень. В девяностые снесли четыре дома на той стороне и два на этой. Там появилось единственное строение, в нем неизвестно какая организация. А тут ничего не построили. Расчистили площадку, огородили. И сразу, заметь, тщательно обсадили ее изнутри кустами и деревьями. То есть с самого начала задумывался не временный пустырь. Соображаешь, что к чему? – заговорщицки прищурилась Вера. – Получается, наш мэрский служащий не такой уж герой. Ребята покруче, чем он, не дают тут ничего возводить из соображений безопасности.

– Нашей? – испугалась Трифонова.

– Ага, мечтай. Своей, разумеется, – победоносно сообщила Вера. И понизила голос почти до шепота: – А то и государственной. Но местные собачники назначили обычного клерка благодетелем и помогают ему, собирают подписи. Он и доволен. Видела бы ты, как по-царски его жена принимает благодарности, когда отсюда за ночь исчезают громадные плиты и бытовки. Говорю же, раз в год минимум пытаются хоть угол земли оттяпать, начинают чего-то завозить.

– Слушай, так интересно, – вырвалось у Кати. Ей все, что касалось сопротивления всяческим злодеям, тогда казалось очень увлекательным.

– Я тут родилась, живу и буду жить, меня не проведешь, – веско сказала новая знакомая. – И папа мой тоже. А его родители переехали сюда, в новую квартиру от завода, в пятидесятом. Тогда рабочие были для власти людьми. Кстати, о семье…

И девушка быстренько поведала, что сначала они жили впятером. Потом родители отца умерли. И бабушка со стороны матери тоже. Дедушка завещал свою квартиру ей, единственной внучке. А пока жив, сдал жилплощадь и переехал к ним. Но зять с тестем не ладят, все время ругаются из-за денег. И прогулки с Латиком – это отдых от мужицких дрязг и истерической готовности матери сорвать злость на дочери. Ладно, дело житейское, можно выдержать, если на работе нервы не мотают. Но начальник отдела, в котором ложится костьми за честь своего предприятия Вера, ничего не смыслит в проектировании. Назначили по блату жалкого троечника. А его заместительница – тупая проститутка. Давала прежнему шефу, дает и этому. Ревнует его ко всем молодым сотрудницам.

– Особенно ко мне, – вздохнула собеседница. – Придирается, распекает за ерунду. Обидно, потому что как специалист эта фря ногтя моего не стоит.

Слушательница приуныла. Есть на свете счастливые люди? Хотя бы довольные не только собой, но и близкими? Существуют в реальности те, кого начальство ценит? Хотя бы не обижает понапрасну? Скучно. У всех одно и то же. И ответила Трифонова неохотно:

– Борись, терпи или уходи. Другого не дано.

По законам возникновения женского приятельства настал ее черед заявить, будто она сбежала в Москву, потому что родственнички достали. Но бабушка с младенчества ей внушала: «Не говори о семье плохо, даже если рассержена или обижена. Мы – свои. Мы желаем друг другу добра. Сами поругаемся, сами помиримся, сами все забудем. А чужие в сто раз хуже, но развлекутся нашими проблемами, осудят и век будут про нас гадости рассказывать».

Катя спорила с ней до потери голоса. Дескать, если в семье все ангелы, она права. А если тираны, эгоисты, дураки? Не понимают, не жалеют друг друга? «Мы же не такие», – сердилась бабушка. Девочка в бунтарском возрасте не была в этом уверена. Но, повзрослев, на родных не жаловалась. Ей было стыдно. Вот она – умная, честная, порядочная, ладит со всеми. Только родители у нее сволочи. И как же ей удалось вырасти образцовым человеком? Назло тем, кто воспитывал, что ли?

Дальнейшее было предрешено. Молчание Кати Вера расценила бы как гордыню. Решила бы, что напрасно открыла страдающую живую душу высокомерной гадине. И прекратила бы знакомство, чуть сдвинув время выгула. Катя сама недавно так отделалась от мальчика, который теоретически мог причинить ей боль. Пора было расходиться.

Она искала взглядом Журавлика. А в поле зрения Латика как раз попал грузовик, над кузовом которого был натянут брезент. Он был единственным в поздний час на скользком асфальте и медленно ехал от одного светофора к другому, потому что все равно не успел бы на зеленый. Русский черный терьер молча побежал за ним вдоль сетки ограды, которая как раз вдоль дороги от перекрестка до перекрестка и была натянута. Великолепие этого плавного движения завораживало: казалось, Латик не отставал и не вырывался вперед ни на сантиметр. Грузовик затормозил на светофоре. Собака остановилась. И продолжила то ли бежать, то ли лететь, когда он тронулся. Упершись в сетку на углу, Латик коротко взвыл и проводил долгим взглядом то, за чем стремился.

– Что это с ним? Никогда за транспортом не гонялся. Иногда облаивает маленькие такие машинки, снегоуборщики. Да и то, по-моему, водителя предупреждает, чтобы не распускался, – озадачилась Вера.

– Он не гнался, он сопровождал этот самый транспорт, – не сразу откликнулась Катя. – Неужели есть генная память в таком виде? Родился в городе от чемпионов породы, живет себе в хорошем доме. А однажды замечает нечто, очень похожее на автозак, и несется вровень с ним, будто только этим и занимался.

– Между прочим, у меня дед и папа с мамой коммунисты, – горячо бросила Вера. – И при советской власти в стране не воровали. А кто воровал, тот надолго садился. И шпионов, и диверсантов всяких было полно. Империалисты хотели Союз уничтожить, чтобы их трудящиеся не понаделали революций в своих странах.

– Я поняла, – усмехнулась Катя. – Только, знаешь, разговор был о генетике. Русских черных терьеров выводили для ГУЛАГа, для Сибири. Они – конвоиры и охранники заключенных. Собаки не разбираются в приговорах. Кто политический, кто уголовник, им все равно. Это факт. И еще есть впечатление: Латик так целенаправленно, мощно, красиво двигался за этим странным грузовиком. Ты тоже им любовалась. Скажи, при чем тут идейные убеждения твоих родственников? Вот при чем? Моя бабушка свою жизнь описывает незатейливо: родилась при Сталине, в школе училась при Хрущеве, замуж вышла при Брежневе…

– Так и мои бабки-дедки такие же, – обрадовалась новая знакомая.

– Думаешь, это нормально? Люди хотели власти, добивались ее разными средствами, жили и умирали во власти. Интересно им было, круто, материально ни в чем не нуждались. И знать не знали о существовании этой сначала девочки, потом женщины, теперь старухи. А она ими свою единственную несытую и небогатую жизнь меряет.

– Кать, весь народ так жил.

– И ты намерена продолжить? А я не собираюсь тратить время на обсуждение правителей. Любых, понимаешь? Не хочу повторять ошибки собственной бабули. Еще спросят внуки, чем занималась, о чем думала? И я им выдам про политику государства времен моих детства, юности, зрелости. Нет, у меня вся жизнь – личная. И пусть власть будет мне за это благодарна. Ладно, заболтались мы. Латик косматый, а Журавлик, наверное, до костей промерз.

– Да, да, – обескураженно промямлила Вера. – Нам тоже хватит на сегодня воздуха и физической нагрузки.

Они разошлись. Катя была уверена, что больше потомственную левачку никогда не встретит. И ошиблась. У той было какое-то звериное чутье на нее. Выводила ли Трифонова собаку на полчаса раньше или позже, Вера с Латиком появлялись на площадке через несколько минут. Решалась побродить с Журавликом по улицам, а не топтаться в загоне, обязательно догоняли. Уму непостижимо было, как они целый год ухитрялись не видеться.

«Я ничего ей о себе не рассказывала, почему она не отстает?» – недоумевала медсестра. Она уже боялась, что охотники за спрятанными деньгами Андрея Валерьяновича вместо мальчика с букетом подослали к ней девочку с кобелем. Они даже могли поверить, что Катя не брала записную книжку Голубева. Что она запомнила пароль – Антон Каменщиков – только из-за романтической истории персонажа. Но Кирилл вырвал из поддельной записной книжки листок с этим именем, заставил ее сконцентрироваться на нем. А вдруг она вспомнила то, что было написано в оригинале? Они не знали, что Трифонова следила за Кириллом и видела, как драли из кухонной стены вентиляционную решетку. И думали, что идиотка представления не имеет, зачем кому-нибудь может быть нужен адрес мифического Антона. Но проверить, не всплыл ли он в ее голове, было разумно. В конце концов, других способов найти клад умершего пенсионера у мерзавцев не было.

Но впасть в панику Кате мешали два обстоятельства. Во-первых, Кирилл очень торопился затащить ее в постель. И очень скоро начал изображать ревность, чтобы выспрашивать про Андрея Валерьяновича и его записную книжку. Катя была уверена, что те, кто подослал молодого наглого любовника, целый год следили за ней после его неудачи. И одновременно выясняли, с кем еще знался Голубев в последние месяцы жизни. Никого не вычислили и решили снова приняться за несчастную медсестру. Значит, они должны были спешить еще больше. А их якобы сообщница медлила, не интересовалась Катиным прошлым. Гигантских собак все боятся. И далеко не каждый соглашается отпустить своего питомца к махине, которая, если не загрызет, то раздавит. Маленький храбрый друг Журавлик для Латика и Веры был неожиданным чудом. Она наслаждалась прогулками и радовалась, что ее псу наконец-то есть с кем играть.

Наконец Катя пришла к выводу: Кирилл и его подельники не имеют отношения к нашей встрече. Дело в самой девице. Кто знает, что представляют собой нынешние коммунисты? Хотя и о прежних у меня смутное представление. Может, для них признание в аполитичности есть высшее проявление искренности? Объяви я себя шлюхой, алкоголичкой, наркоманкой, моя новая знакомая еще могла бы предположить, что выдумываю или шучу. Но лгать о своем недоверии к любой власти никто не станет. Значит, говорила чистую правду. Откровенничала похлеще, чем она про своих родственников и начальство. Потому что ей это ничем не грозит. А на таких, как я, людям до сих пор очень хочется донести. Команды ждут. Частная собственность на квартиру, на дачу со всеми вытекающими правами людям нравится. Частное нежелание любить власти – почему-то нет. Ну и страсти кипят на собачьих площадках родины.

В Кате, как на ринге, боксировали два сильных желания. Одно – гулять с Журавликом только во дворе и никогда больше не видеть, а главное, не слышать Веру-Веронику, начавшую по третьему разу рассказывать о щенячьем периоде жизни Латика. Второе – стараться не раздражаться этим трепом и бродить по улицам под защитой мощного пса. Кто рискнет напасть на нее, когда рядом черный терьер? Да и румяная хозяйка, на которой современная дубленка казалась тулупом, была ему под стать. Лупцевали потребности друг друга жестоко. Вмешаться Трифонова была не в состоянии, просто ждала.

Победила свобода передвижения. «За все надо платить, – мысленно вздохнула Катя. – Лучше научиться пропускать мимо ушей Верину болтовню, чем торчать за дурацкой сеткой, как в клетке. Ненавижу эту площадку. И во дворе стоять мне невмоготу. Потерплю». Терпеть оставалось недолго. Новоявленная приятельница описала ей детородный орган любовника своей знакомой. Вернее, некоторые его анатомические особенности. Поинтересовалась, какие ощущения та должна испытывать при соитии. При этом губы ее кривились в блудливой полуулыбке. Трифонова еще в общежитии догадалась, что это всего лишь признак смущения. Но ответила мрачно:

– Ощущения исключены. Твоя знакомая фантазерка. Мужик с таким инструментом не должен был дожить до совокупления. Он без пластики в туалет не мог бы ходить. И еще… Я на эти темы разговариваю с мужчинами-партнерами, а не с женщинами. Извини, проку не вижу.

– Погоди, ты «Секс в большом городе» смотрела? – приуныла Вера.

– Немного. Быстро надоело.

– Катя, но там нормальные живые бабы разговаривают друг с другом именно на эти темы, и весь мир следит, затаив дыхание. О чем нам, незамужним, еще думать и говорить? Мы так и будем дикими, если не научимся обсуждать постель.

– Какие, какие бабы? Живые? Там четыре темперамента – сангвиник, холерик, флегматик и меланхолик. Четыре женских роли – любовница, нимфоманка, жена, мать. Четыре трудовых модели – фрилансер, собственник, наемный работник, волонтер. Мужиков им тоже подгоняют соответствующих, типажных. Через пару серий ясно, кто что вытворит. Не говори они о пенисах, смотреть было бы просто тошно. А идея не зацикливаться на неудачах, верить в себя и двигаться из последних сил вперед – общая для всех американских сериалов.

Вера смотрела на нее с трогательной жалостью, как на убогую. Но сдаваться не собиралась:

– Кать, не злись. Я же пытаюсь найти, что тебе интересно. Думала, раз медсестра, то про патологию.

– А ты расслабься и не ищи. Говори о чем хочешь. Я буду отвечать что хочу. Разве это не общение?

– Согласна, – рассмеялась Вера-Вероника. – Тогда давай, что называется, обменяемся телефонами и адресами.

– Зачем? – изумилась Трифонова. Прозвучало грубо, но она вдруг сообразила, что нарвалась на обыкновенную липучку. Такие норовят сблизиться с любым человеком, который их не посылает подальше. Отделываться от нее надо было немедленно.

– Не волнуйся, я в гости без приглашения не хожу, – усмехнулась Вера. – Да и подъезды сейчас закрыты. Но, мало ли, что случится.

Магия этих слов подействовала на измученную страхами Трифонову впервые. Раньше она насмешливо спросила бы: «Каких подвохов ты ждешь от мира в ближайшее время?» Но мир показал, что бывает, успеешь крикнуть в трубку только: «Я дома. Несись ко мне с Латиком»… И Катя безропотно вбила свои данные в чужой телефон.

Так Вера начала позванивать в выходные, звать Катю с Журавликом в сквер неподалеку:

– А то мы с тобой по ночам на площадке стоим и мерзнем. Хоть сами походим, поболтаем.

Можно было гулять и чаще, но Веру приходилось слушать. А та занималась выявлением геев и докладывала о результатах:

– Смотри, вон, вон голубые, – шептала она спутнице, показывая на двух по-чиновничьи лощеных мужчин. Они быстро договаривали о чем-то в явной готовности разойтись.

– С чего ты взяла?