Погребенная во льдах

Приор Леонард удивленно воззрился на друга.

– Ах, ну да! Разве я об этом не сказал? Дело в том, что мой гонец очень спешил и не успел, наверное, толком все рассказать. Пострадавший – бенедиктинский монах из Першора, который прибыл из своего аббатства с поручением. Мы ведем с ними переговоры о пальце святой Эадбурги, мощи которой, как тебе известно, находятся у них. Этот брат должен был доставить сюда палец святой в раке. Он благополучно доставил раку в нашу обитель несколько дней тому назад. Монах прибыл к нам в ночь на первое число этого месяца и остался, чтобы присутствовать на службе, когда мы водворяли раку.

– Тогда как же вышло, – изумился Кадфаэль, – что всего пару дней спустя его подобрали на снегу раздетым и умирающим и принесли к вам? Неужто в этой обители так невнимательны к гостям, Леонард?

– Но он ушел от нас, Кадфаэль! Позавчера он сказал, что ему надо отправляться в путь рано утром, и ушел сразу же после завтрака. Уверяю тебя, он был снабжен всем необходимым. Мы знаем не больше твоего, как вышло, что его избили совсем рядом с нашим монастырем, а он, сам видишь, пока что не в состоянии что-либо объяснить. Никому не известно, где он находился вчера с рассвета и до ночи, но, конечно, не там, где его нашли, иначе пришлось бы не лечить его, а отпевать.

– Как бы то ни было, по крайней мере, вы знаете, кто он таков. Как много вам известно? Он назвал свое имя?

Приор пожал плечами. Что может сказать о человеке его имя?

– Его зовут Элиас. Мне кажется, хотя он этого и не сказал, в монастыре он недавно. Молчаливый человек, видно, не любит говорить о себе. Он с тревогой следил за погодой. Мы сочли это естественным, так как ему предстоял нелегкий путь домой, но сейчас мне сдается, дело было не только в этом. Он что-то говорил о людях, которых оставил возле Фоксвуда, по пути из Клеобери, – там он встретил этих беженцев из Вустера и уговаривал пойти вместе с ним, но они решили продолжать путь к Шрусбери через холмы. Элиас сказал, что среди них верховодит решительная девушка.

– Девушка? – Кадфаэль замер, навострив уши. – Там была девушка, которая всеми верховодила?

– По-видимому, да. – Леонард заморгал, удивившись такому любопытству со стороны Кадфаэля.

– А он не сказал, кто еще был с ней? Не было речи о мальчике? И о монахине, которая их опекала? – Он с горечью осознал неточность такого определения – ведь тон задавала девушка!

– Нет, больше он ничего не рассказывал. Но я думаю, Элиас о них беспокоился, ведь как только он добрался до нас, пошел снег. А эти холмы, открытые всем ветрам… Ему было о чем беспокоиться.

– Ты полагаешь, он мог на обратном пути отправиться на их поиски? Чтобы удостовериться, что они благополучно перебрались через холмы и вышли на прямую дорогу к Шрусбери? Для него это был бы не такой уж большой крюк.

– Возможно, что и так, – сказал Леонард и умолк, озабоченно нахмурившись и глядя на Кадфаэля в ожидании разъяснений.

– Да, любопытно было бы знать, не нашел ли он их и не вел ли сюда! – брат Кадфаэль говорил как бы сам с собой, а сбитый с толку приор терпеливо ждал.

Кадфаэль между тем размышлял, что же стряслось с беженцами, если его догадка верна. Их единственного защитника избили до бесчувствия и бросили, сочтя мертвым, но где же эти трое? Однако нет никаких доказательств, что это те самые злополучные Хьюгонины и молодая монахиня. Множество несчастных, и среди них девушки, бежали из разоренного Вустера.

Упрямые девушки, которые задают тон? Ну что же, насколько ему известно, они рождаются не только в замках, но и в хижинах, и их немало в семьях простых землепашцев. Женщины так же различаются между собой, как и мужчины.

– Леонард, – наконец прервав свои раздумья, сказал Кадфаэль, перегнувшись через стол, – ты не получал от шерифа весточку, в которой говорится о двух знатных детях из Вустера, юной девушке и мальчике, ушедших в сопровождении монахини из тамошнего монастыря и потерявшихся?

Озадаченный приор со встревоженным видом покачал головой.

– Нет, я не помню такого послания. Ты хочешь сказать, что это… Да, брат Элиас определенно испытывал беспокойство. Ты думаешь, что путники, о которых он говорил, те самые пропавшие?

Кадфаэль поведал ему всю историю – о побеге Хьюгонинов, об их поисках, об отчаянном положении их дяди, которому угрожает тюрьма, если он дерзнет пересечь границу владений короля. Леонард слушал со все возрастающим беспокойством.

– Действительно, возможно, что это они. Если бы только бедный брат Элиас смог заговорить! – воскликнул он.

– Но он уже кое-что рассказал. О том, например, что оставил их в Фоксвуде и что они хотели перебраться через холмы и идти в Шрусбери. Это означает, что им нужно было перебраться через склон Кли, к Годстоку, а там они очутились бы на землях Уэнлокского аббатства.

– Но это тяжелый путь, – в ужасе запричитал приор. – И на следующую ночь был сильный снегопад.

– Но ведь полной уверенности у нас нет, – осторожно напомнил ему Кадфаэль, – это всего лишь предположение. Четверть Вустера бежала во время этой бойни. Я лучше пойду, посижу около нашего подопечного, сейчас нет времени на бесплодные домыслы. Ведь только он может дать нам новые сведения, а кроме того, этого брата принесли к воротам вашей обители, и, раз он здесь, мы должны сделать все возможное для его спасения. Иди к повечерию, Леонард, и помолись за несчастного, а я сделаю то же самое у его постели. Если же он заговорит – не беспокойся, я буду бодрствовать и не пропущу ни слова.

Во второй половине ночи раненый впервые пошевелился. Кадфаэль давно привык спать, приоткрыв один глаз и навострив уши. Вот так он дремал и на этот раз, примостившись на низеньком табурете у изголовья кровати. Голова его была опущена, руки сложены на груди, а локтем он опирался о деревянную спинку кровати, чтобы сразу проснуться при малейшем движении Элиаса. Разбудил его какой-то звук, и Кадфаэль наклонился к кровати, затаив дыхание. Дело в том, что Элиас вдруг вздохнул глубоко и свободно, и вздох этот прошел по всему искалеченному телу. Больной застонал от внезапно пронзившей его боли. Ужасный хрип в горле смягчился, и он впервые глубоко втянул воздух – правда, с трудом, но жадно, как голодающий набрасывается на пишу. Кадфаэль увидел, как по лицу несчастного пробежала сильная дрожь и распухшие губы приоткрылись. Раненый высунул кончик воспаленного языка, чтобы облизать их, но у него ничего не получилось. Однако рот брата Элиаса остался открытым, и послышался долгий вздох, перешедший в стон.

У Кадфаэля возле жаровни, чтобы не остывал, стоял кувшин с вином, подслащенным медом. Он влил несколько капель в приоткрытый рот Элиаса и с радостью заметил, что неподвижное лицо с отсутствующим взглядом внезапно исказилось судорогой и бедняга с трудом сделал глотательное движение. Когда Кадфаэль дотронулся до губ раненого, они снова с жадностью приоткрылись. Так капля за каплей Кадфаэль вливал в рот раненого приготовленное питье, пока тот не перестал глотать, вероятно утолив жажду. Теперь, когда в тело несчастного проникло тепло и изнутри, и снаружи, холодное предсмертное забвение постепенно сменилось сном. Кадфаэль подумал, что при хорошем уходе через несколько дней Элиас сможет прийти в себя. Но вспомнит ли он все, что с ним произошло, – это другой вопрос. Брат Кадфаэль видал людей, выживших после подобных ранений головы, которые вспоминали каждую мелочь своего детства и далекого прошлого, но ничего не помнили об обстоятельствах, из-за которых совсем недавно оказались на краю гибели.

Он забрал остывший кирпич, лежавший в ногах раненого, и, взяв на кухне другой, уселся на табурет, чтобы продолжать бдение. Теперь, несомненно, Элиас дышал ровнее, но сон его был очень беспокоен, со всхлипами, стонами и дрожью, внезапно пробегавшей по исхудалому телу. Раза два Элиас делал мучительные попытки что-то сказать, но издавал лишь какие-то нечленораздельные звуки. Кадфаэль наклонился к изголовью, чтобы не пропустить что-нибудь важное, но до утра не услышал ни одного внятного слова.

Возможно, привычные звуки, сопровождавшие распорядок дня в монастыре, доходили до какого-то уголка сознания страдальца, напоминая ему о монашеской жизни. Так, когда зазвонил колокол к заутрене, брат Элиас внезапно затих, веки его затрепетали, но тут же закрылись даже от приглушенного света. Горло раненого напряглось, губы попытались что-то произнести. Кадфаэль наклонился еще ниже, приблизив ухо к его рту, искаженному от попытки что-то сказать:

– …безумие, – как показалось Кадфаэлю, произнес Элиас. – Через Кли, – горестно продолжал он, – в такой снег… – Повернув голову на подушке, раненый с усилием прошептал: – Такая молодая… своевольная… – Тут он снова начал погружаться в глубокий сон и, приложив последнее усилие, сказал слабым голосом, но совершенно ясно: – Мальчику надо было пойти со мной.

Это было все. Элиас вновь затих, и брат Кадфаэль уловил его уже более ровное дыхание.

– Брат Элиас, похоже, будет жить, – сказал Кадфаэль, когда приор Леонард зашел после заутрени осведомиться о больном. – Но его нельзя торопить.

Молодой монах, пришедший сменить Кадфаэля у постели раненого, был полон рвения и очень внимательно выслушал указания.

– Когда он начнет шевелиться, – деловито сказал Кадфаэль, – дай ему вина с медом – вот увидишь, теперь он будет пить. Сиди рядом и записывай все, что он скажет, мне это понадобится. Сомневаюсь, что тебе придется что-нибудь еще для него делать, пока я буду спать. А если брат Элиас начнет потеть, следи, чтобы он был хорошо укрыт, но все время протирай лицо: это принесет несчастному облегчение. Даст Бог, он будет крепко спать. Для него сейчас сон – лучшее лекарство.

– Ты хорошо ему все объяснил? – тревожно спросил Леонард, когда они вместе вышли. – Он справится?

– Он прекрасно справится, а нашему подопечному нужны только время и покой.

По дороге из лазарета Кадфаэль позевывал и думал, что хорошо бы сначала позавтракать, а потом как следует выспаться. После этого надо будет еще раз сменить повязки на голове и ребрах раненого, а также смазать все мелкие ссадины, которые грозят нагноением, и тогда можно будет решать, как дальше лечить брата Элиаса. Может быть, заодно удастся еще что-то узнать и насчет пропавших детей.

– А брат Элиас заговорил? Сказал что-нибудь членораздельное? – продолжал расспрашивать Леонард.

– Он упомянул о мальчике и о том, что это безумие – пытаться перейти через холмы в такой снегопад. Да, я думаю, что он встретил Хьюгонинов с монахиней и попытался привести их сюда. Но юная леди не захотела, она рвалась продолжать намеченный путь, – сказал Кадфаэль, размышляя об этой девушке, которая отважилась идти по холмам зимой, да еще в такое смутное время. – Молодая и своевольная, – повторил он слова Элиаса и подумал о том, что невинные души, как бы неразумны и несносны они ни были, нельзя оставлять в беде. – А теперь накорми меня, – попросил Кадфаэль, вспомнив наконец о своих нуждах, – а потом покажи, где мне прилечь. Пропавшими займемся позже. Но я тебе скажу, Леонард, что? можно сделать прямо сейчас. Если у вас окажется постоялец, направляющийся сегодня в Шрусбери, поручи ему передать Хью Берингару, что у нас есть первые вести о тех, кого он разыскивает.

– Я непременно это сделаю. У нас тут купец из Шрусбери, торгующий тканями, – он как раз спешит к Рождеству попасть домой. Этот человек отправится в путь сегодня, после трапезы. Пойду, передам ему твое поручение немедленно, а ты скорее иди отдыхать.

До наступления ночи брат Элиас во второй раз открыл глаза, и хотя заморгал от света, но больше не стал их закрывать, а, наоборот, вдруг широко распахнул – и странный взгляд, которым он обводил комнату, выражал изумление. Только когда приор из-за плеча Кадфаэля наклонился к больному, по глазам Элиаса стало видно, что он узнал Леонарда. Губы его раскрылись, послышался хриплый шепот, полный надежды:

– Отец приор?..

– Ну-ну, брат, – ласково проговорил Леонард. – Здесь, в Бромфилде, ты в безопасности. Отдыхай и набирайся сил. Тебя крепко избили, но сейчас ты среди друзей. Ни о чем не беспокойся… Скажи, что тебе нужно.

– Бромфилд, – прошептал Элиас, нахмурившись. – У меня было поручение в этот монастырь, – он встревожено пытался приподнять голову с подушки. – Рака… она не пропала?..

– Ты донес ее в целости и сохранности, – успокоил его приор Леонард, – Она здесь, в алтаре нашей церкви, и, когда мы водворяли ее на место, ты вместе с нами отстоял всенощную. Вспомнил? Брат, ты хорошо выполнил свое поручение и сделал все, что от тебя требовалось.

– Но как… У меня болит голова… – Слабый голос прервался, темные брови сдвинулись от тревоги и боли. – Почему мне так тяжело? Как все это случилось?

Они осторожно рассказали ему, как он покинул их монастырь, направляясь домой в свое Першорское аббатство, и как его принесли обратно избитого и израненного. Элиас радостно ухватился за название Першор, так как помнил, что жил там и отправился оттуда с поручением. Он доставил палец святой Эадбурги в Бромфилд, избегая опасного пути через Вустер. Даже здешний монастырь он постепенно вспомнил, но все, что случилось потом, совершенно выпало из его памяти. Не помнил он и о тех, кто так бесчеловечно с ним обошелся. Кадфаэль, склонившись над Элиасом, мягко напомнил:

– Ты больше не встречал девушку и мальчика, которые хотели перебраться через холмы в Годсток? Как это ни глупо, девушка хотела идти дальше, и младший брат не смог ее отговорить…

– Что это за девушка и мальчик? – озадаченно спросил Элиас и еще сильнее нахмурился. Лицо его приняло мученическое выражение.

– И монахиня – ты не помнишь монахиню, которая была вместе с ними?

Он не помнил. Попытки что-то вспомнить напрягали его, неудача вызывала ужас и отчаяние, представляясь помутненному разуму Элиаса виной. Это явно читалось в его затравленном взгляде, он страдал от того, что не мог вспомнить попутчиков и обстоятельств своего ранения. На лбу у бедняги от напряжения выступили капельки пота, и Кадфаэль осторожно вытер их.