Свидания во сне. Роман

Он не дал мне договорить и закрыл рот новым поцелуем.

– Никто не будет против. Я тебе уже говорил, что всё будет так, как я решил. Ланочка, любимая, верь мне и расслабься, – он смотрел прямо в глаза и был серьёзен.

Я таяла под его взглядом и, чтобы опять не броситься на него с поцелуями, повернулась к витрине с кольцами. Выбирала долго, перемерив почти все, лежавшие на чёрном бархате под стеклом, пока не остановилась на тонком с вставленным в золотую корону жемчугом. Продавец, пожилой узбек, уложил колечко в красную коробочку и пожелал нам счастья и любви. Надевая кольцо на безымянный палец моей правой руки прямо перед входом в магазин, Бердах тихо произнёс: «Теперь ты от меня, милая, никуда не денешься, я тебя окольцевал». Не в силах больше себя сдерживать, я бросилась к нему и повисла на шее, вытирая украдкой набежавшие слёзы.

Перед самым отъездом мы ещё раз прошлись по базару Чорсу и купили несколько сортов кишмиша,[22 - Кишмиш – сушёный виноград, изюм.] кураги[23 - Курага – сушёные абрикосы.] и курта,[24 - Курт – высушенные шарики домашнего солёного сыра.] пышные ташкентские праздничные лепёшки-патыр[25 - Патыр – слоёные лепешки, испечённые на курдючном сале.] и заказ-самсу.[26 - Заказ-самса – так называют в Ташкенте самсу большого размера, испечённую в тандыре.] С самсой пришлось повозиться, заворачивая её в целлофановые пакеты и бумагу в несколько слоёв. Сверху я обернула куль с едой своей шерстяной шалью, лежавшей все дни в Ташкенте в сумочке.

Всю дорогу в аэропорт Бердах был серьёзный и сосредоточенный, чем удивил меня, – за три дня я привыкла видеть его улыбающимся.

– Бердах, о чём ты думаешь? – спросила его в зале ожидания.

– А? Да так, ни о чём серьёзном, – не сразу ответил он на мой вопрос.

– И всё же, скажи. У тебя такой вид, как будто ты готовишься к важному разговору, – мне хотелось узнать у него, наконец, говорил ли он обо мне с родителями.

– Проницательная ты моя! – любимый поцеловал меня в макушку.

– Так ты ещё ничего матери с отцом не говорил о нас? – не отставала я.

– Они и без меня всё знают. У них глаза и уши сидят в одном отделе с тобой.

– Сапаргуль? – я не удивилась.

– Она – дальняя родственница, вечно возле мамы нашей вертится.

– Значит, она обо всё докладывает?

– Стучит как дятел. Но это и хорошо, мне не нужно рапортовать по вечерам, как отцу, – Бердах рассмеялся.

– А папа ваш отчитывается? – удивилась я.

– Ты, разве, нашу маму не встречала? Это же генерал в юбке. Командует всем семейством, сидя дома у телефона. Фатимка до сих пор шагу ступить не может без её разрешения.

Теперь мне было понятно, почему подруга на базаре, узнав, что мы с Бердахом думаем о свадьбе, всполошилась. Стало грустно. Я посмотрела на колечко, поблёскивавшее на безымянном пальце, вздохнула и подумала, что, возможно, его место никогда не займёт обручальное.

Неожиданная болезнь

Наш городок встретил снегом и морозом. Прилетев из бархатной осени в зимнюю стужу, почувствовали на собственной шкуре разницу между пустыней и оазисом. Путь от самолёта до выхода занял минут пять. Мы бежали по заснеженному промёрзшему асфальту, мечтая о тепле машины. У ворот аэропорта ждал братишка Бердаха Байрам, притопывая на месте от холода и кутаясь в длинный тулуп. Для брата он держал наготове ватный чапан,[27 - Чапан – стёганый на вате зимний халат.] в который Бердах закутал меня. И всё равно у меня зуб на зуб не попадал, а голова замёрзла, превратившись в ледяной шар. Каждый звук отдавался внутри отвратительным звоном, вызывавшим острую боль. Хотелось скорее добраться до дома и зарыться в пуховые подушки и одеяло.

В три часа утра болела не только голова, ломило всё тело, тошнило и першило в горле. Еле дойдя до плиты и поставив греться чайник с водой, ругала себя за то, что без шали побежала к машине из самолёта, не взяв даже шарф у Бердаха, чтобы завязать голову. Порывшись в аптечке, нашла аспирин и выпила две таблетки, почти не надеясь унять адскую боль в теле. Прополоскала раствором пищевой соды и соли горло, едва сдерживая рвоту, и залезла под перину, надеясь уснуть. Сон не шёл.

То ли от аспирина, то ли от одеяла стало очень жарко, в голове уже не звенело, а набатом гудели колокола. Вдруг послышались голоса из кухни. Дед с отцом спорили о чём-то, матерясь и стуча по столу, мама шикала на них: «Ланусю разбудите, тише вы, разбушевались!». Но двое продолжали ссору, звеня уже стаканами и бутылками, мама зачем-то стучала половником в кастрюлю, напевая знакомую песенку про двух гусей. Вместе они шумели и гремели как ненормальные. «Как они зашли ко мне, я же заперлась изнутри? Бред какой-то», – подумала вяло и провалилась в темноту, оглушённая какофонией, несущейся из кухни.

Вынырнув из липкого сна, и с трудом открыв глаза, не могла понять почему всё отвратительно звенит вокруг. Голова раскалывалась. Сообразив, что звонит телефон, попыталась встать, но сил хватило только на то, чтобы приподняться и вновь упасть на мокрую от пота подушку. «Мамочка, как мне плохо», – простонала и сделала ещё одну попытку подняться с постели. На дрожащих ногах, держась за стены и мебель, доползла до прихожей и сняла трубку, сразу же оглохнув от маминого истеричного крика «Лана, что там у тебя случилось? Ты в порядке?». Собрав оставшиеся силы, прошептала: «Мама, приезжай, кажется, я заболела». Сняла цепочку с дверей и, цепляясь за всё, что попадалось на пути, добралась до постели и рухнула, снова провалившись в темноту.

И опять шум из кухни. На этот раз разговаривали мама с папой и ещё кто-то чужой, не дед. Они не орали и не гремели посудой, а говорили обо мне спокойно, даже испуганно. Мне очень хотелось узнать, куда подевался дед, голос которого я отчётливо слышала ночью, поэтому позвала маму, чтобы спросить о нём. Из горла вырывались хрипы вместо слов, но мама, видимо, почувствовав, что я проснулась, сама пришла в комнату и присела на край дивана. Её прохладная поначалу ладонь на моём лбу сразу же нагрелась, став сухой и тяжёлой, и я мотнула головой, пытаясь скинуть руку. Острая боль пронзила мой мозг, в глазах потемнело и затошнило. Все завертелись – папа с мамой, мужчина в белом халате, – издавая звуки, как заевшая магнитофонная кассета, потом пропали.

Следующий раз я очнулась ночью. В большое окно без занавесок заглядывала полная луна, освещая комнату, заставленную кроватями и тумбочками. Рядом стояла капельница: в меня вливалась какая-то жидкость, равномерно капая и стекая по тонкому прозрачному шлангу вниз к толстой игле, прилепленной к вене лентой лейкопластыря. В голове ещё звенело, но не так сильно как раньше. Хотелось пить. Облизав сухие губы, попробовала позвать маму, и у меня получилось. Вместо мамы надо мной склонилась молоденькая медсестра.

– Пить, – прошептала я, поняв, что лежу в больничной палате.

– Вам пока нельзя. Скоро вливания закончим, и можно будет попить, я вам губы смочу водичкой, хорошо? – ласково проворковала девушка и действительно смочила губы ватным тампоном.

Жадно слизав капельки влаги шершавым языком, попросила ещё, но медсестра покачала головой, поправила одеяло и вышла из палаты. Лежать на спине было неудобно. Жёсткая с металлической сеткой кровать и жидкий ватный матрас казались мне орудием пыток средневековой инквизиции, а не постелью для больного человека. Попыталась пошевелиться, чтобы хоть как-то размять затёкшее тело. Кровать громко и противно заскрипела, мой мозг уловил каждый звук, утроив его и создав в голове страшный шум, вырубивший сознание.

Через неделю ранним утром меня перевели из реанимации в терапевтическое отделение. Я еще не ходила, но чувствовала себя получше и знала до мельчайших подробностей, что происходило вокруг меня в эти дни, от мамы, которая ждала в палате с термосом куриного бульона. Она рассказывала мне обо всех событиях, не упуская ни одну мало мальскую деталь и давая по ходу оценки поведению врачей, медсестёр и знакомых. В то утро мама примчалась ко мне сразу же после разговора со мной по телефону, вырвав и отца с работы. Застав меня в бреду, они вызвали карету «Скорой помощи». Врач, не мешкая, повёз меня в больницу с подозрением на двустороннюю пневмонию. В приёмном покое дежурный врач предположил инфекционный менингит, чуть не отправив этим диагнозом саму маму в реанимацию, у которой тут же подскочило давление. Другой врач, вызванный из реанимации, подтвердил воспаление лёгких и увез меня на каталке, оставив родителей у стеклянной, запертой изнутри двери дожидаться новостей. Они и дежурили там, сменяя друг друга и посасывая валидол, чтобы успокоиться. Приходили родственники, друзья и даже соседи, чтобы поддержать их и узнать обо мне, но врачи никого, кроме мамы, в палату не пускали. «Прибежала из больницы к тебе за бельём, а перед дверью парень стоит и названивает, и названивает. Поздоровался со мной и о тебе спрашивает, мол, с работы, пришёл узнать, что с тобой случилось. Я ему и рассказала всё. Так он, узнав, что ты в Ресбольнице, говорит мне: „Вы не волнуйтесь, собирайте вещи, я вас отвезу и зайду к главврачу вместе с вами“. А сам бледный-бледный, как вот эта простыня. Пока я сумку собирала, он кому-то звонил и твою фамилию называл, говорил, чтобы проследили за твоим лечением. Уже в больнице узнала, что главврач – его родной дядя, а парень этот Бердах, ваш инженер, – рассказывала мама, пытаясь угадать мои мысли и зорко следя за выражением лица. – Он каждый день приходил и спрашивал как ты, однажды его врач даже к тебе пустил на минутку. Ты спала, а парень потоптался-потоптался, погладил тебя по волосам и ушёл. Хотела его спросить, что между вами, да потом передумала. Бердах – парень, сразу видно, хороший, воспитанный. И симпатичный». Я улыбалась про себя, моля Бога, чтобы мой любимый пришёл и сегодня.

Протирая руки и лицо влажным полотенцем, хватилась кольца с жемчугом, которое исчезло с пальца. Точно помнила, что оно было на руке, когда я говорила с мамой по телефону в то утро. Едва дождавшись в обед маму, влетевшую в палату с кастрюлькой и кулёчками, первым делом спросила о пропавшем кольце. Она не сразу поняла, о чём я говорю, потом, порывшись в чёрном дерматиновом кошельке, достала кольцо и протянула мне со словами: «Когда купить успела? Могла бы и похвастаться матери». Мне не хотелось пока раскрывать секрет с помолвкой в Ташкенте. Зная маму, можно было быть уверенной, что уже вечером полгорода будет говорить о свадьбе как о решённом деле. Поэтому я слукавила и сказала часть правды:

– В Ташкенте была на праздники и там купила. А показать не успела. Прилетела ночью, а утром ты меня в больницу уже привезла.

– В Ташкенте? – у мамы округлились глаза. – Чего ты там потеряла?

– Так, прогуляться захотелось, – вспомнив два прекрасных дня в любимом городе, почувствовала приятное тепло, разливающееся по телу.

– Вот сумасшедшая! Не ребёнок, а сущее наказание. Не могла мне позвонить и предупредить? Мы бы встретили в аэропорту с тёплыми вещами. Как раз на праздники мороз ударил, и снег выпал. Ты же, небось, фасонила и на голову ни шапку, ни платок не надевала, – она продолжала ворчать и возиться около тумбочки, расставляя посуду, чтобы покормить меня.

Я выпила и съела всё, что подсовывала мне заботливая мама, доставив ей огромное удовольствие. Посидев со мной ещё немного, она умчалась готовить ужин и обещала вечером прийти уже с папой. Только она вышла, тут же в палату вошёл Бердах, держа в руках коричневый бумажный пакет, из которого выглядывали краснобокие яблоки и розовые гранаты. Стесняясь поцеловать меня при женщинах с соседних коек, украдкой поглядывавших на нас, он только сжал мои руки в своих и стал расспрашивать о здоровье. Хотелось погладить его по выбритой до синевы щеке, прижаться к ней губами, но любопытные тётки, не отличавшиеся деликатностью, не догадались выйти в коридор и оставить нас наедине хотя бы на минутку. Заглянувшая медсестра попросила Бердаха выйти, пока она будет проводить процедуры, и он послушно ушёл, всё же умудрившись поцеловать меня в губы и шепнуть, что любит.

Целый месяц я провалялась на неудобной больничной койке, покорно подставляя мягкие места для уколов, помогая медсёстрам поймать мои тонкие неуловимые вены и с удовольствием поедая мамины супы и бульоны, ожидая с нетерпением обеденного перерыва, когда приходил Бердах. Следующий час был наполнен нежностью и лаской, которыми мы незаметно обменивались, сидя на кровати, и разговаривая на нейтральные темы о погоде, наступающих новогодних праздниках, новостях в управлении. Не знаю почему, но я ни разу не завела разговор о нашей помолвке. Наверное, слабый после тяжёлой болезни организм не желал новых встрясок и блокировал в моём мозгу эту тему. Не знаю. Может быть, я интуитивно чувствовала, что лучше сейчас помолчать, чтобы не нарываться на плохие новости. Как бы там ни было, планов мы не строили и о свадьбе не заикались оба. Иногда я замечала виноватый взгляд любимого на себе, но он тут же брал себя в руки и начинал шутить и балагурить, стараясь не глядеть в мои глаза. Сердце ёкало, чувствуя беду. И она пришла.

В один из вечеров в больницу пришли девчонки из отдела, вернее, расчётный бухгалтер Сапаргуль и кассир Гульнара, отправленные остальными коллегами в качестве делегатов. Они долго сокрушались и удивлялись, где я так сильно простыла, ругали меня за беспечность, мол, шапку носить нужно зимой и панталоны тёплые, а не модничать в капроновых колготках и шёлковых шарфиках, прекрасно зная, что я – мерзлячка и зимой хожу как капуста, закутанная в сто одёжек. Но, видимо, им было приятно пожурить меня, и я приняла правила игры, виновато помалкивая и делая вид, что сама не понимаю, как меня так угораздило подхватить воспаление лёгких в морозные дни. Закончив сокрушаться, девчонки завели разговор о нашем главбухе. Оказывается, впервые за много лет ему не удаётся сбежать в санаторий, чтобы переждать холода, из-за того, что я вне планово заболела и угодила на больничную койку, а оставить вместо себя другую сотрудницу он боится. Вот и мучается между «хочу» и «не могу», вызывая девчонок к себе в кабинет по одной и пытая их на предмет надёжности и аккуратности. «Пока будет решать, кого оставить за главную, Новый год наступит, а там и ты на работу выйдешь», – подытожила Сапаргуль и перевела разговор на Бердаха.

– Приходит хоть навещать тебя милый друг-то? – с нарочитой небрежностью спросила она, внимательно наблюдая за моим лицом.

– Конечно, каждый день, – мне не хотелось врать.

– И как у него на всё время хватает?! – притворно-удивлённо воскликнула она, обращаясь к Гульнаре.

Я не понимала, к чему хитрая Сапаргулька клонит, поэтому молча ждала. И действительно, театрально выдержав паузу, она продолжила, наклонившись ко мне:

– У него сейчас столько работы – выше крыши. Большой шеф на пенсию уходит и Бердаха оставляет руководить управлением, в Ташкенте его кандидатуру уже утвердили, так что после праздников он станет нашим начальником.

Меня не смутили её слова, об этом Бердах говорил ещё в Ташкенте, так что удивить меня Сапаргульке не удалось, но я сделала большие глаза и притворилась, что впервые слышу эту новость.

– В выходные тоже нет ему покоя – возит нас с апашкой[28 - Апа, апашка – обращение к старшей по возрасту женщине.] по складам то в Ходжейли, то в Чимбай, а неделю назад в Куня-Ургенч на базар мотались покупать ткани. Я апашке говорю: «Куда торопитесь? Подождём до лета и потом свадьбу сыграете». Но её разве переубедишь? Упрямая как не знаю кто. «Хочу, – говорит – женить сына сейчас, чтобы к следующему Новому году уже внука нянчить».

Гульнара заёрзала на месте, недовольно поглядывая на товарку, однако промолчала. Я же сидела неподвижно, ожидая самого страшного, что дорогая коллега приберегла напоследок, чтобы добить меня окончательно.

– Да, совсем забыла, ты же не в курсе новостей последних. На прошлой неделе они свататься ездили в Тахтакупыр. Там апашкина сестра живёт, вот её младшую дочку и сосватали. Девушка – красавица, молоденькая, только восемнадцать исполнилось, учится в медучилище в Нукусе и живёт у апашки дома. Не знаю, что там и как получилось между ней и Бердахом, но, сама видела, – она на него чуть ли не молится, пылинки с него сдувает, да и он ласковый с ней. В общем, вот такие новости. Так что выписывайся поскорее и заказывай платье в ателье. По весне на свадьбу к новому шефу гулять пойдем.

Гульнара всё же не выдержала и добавила, осторожно погладив меня по руке:

– Лана апа, выздоравливайте и ни о чём не думайте. Сегодня одна новость, завтра – другая. И потом, говорят, Бердах ага[29 - Ага – уважительное обращение к старшему по возрасту мужчине.] не соглашался на свадьбу, может быть, всё это пока разговоры? – она выразительно посмотрела на улыбающуюся Сапаргульку.

– Ха, ты или я лучше знает, что у Алибековых дома происходит? Всё уже решено, и Бердах сам попросил мать поехать свататься в Тахтакупыр. Что тут может измениться? Разве можно идти против воли влюблённых? – ехидно добавила она, метнув на меня недобрый взгляд.

– Спасибо, что навестили. Всем нашим привет передавайте, – вяло попрощалась я, еле сдерживая слёзы.