Однажды над городом. Роман

– Ты лучше скажи, как там в Москве, как москвичи поживают, что нового?.. И там, как в Баку, на всё продуктовые талоны? Неужели и в Москве с продуктами туговато?

– Да я особо по магазинам не хожу, чаще в столовках питаюсь, – Аслан попытался быть немногословным, дабы не развивать избитую тему – продуктовый дефицит.

– Да и у нас не легче, бастуем и на площадях прохлаждаемся, независимость требуем. До сих пор не могу понять, от кого независимость. Как в цех не зайдешь, одна картина – неработающие станки и гробовая тишина, все на митинг ушли, как на фронт. Горлопанят, бездари, тьфу… противно, сволочи, страну разваливают. Обидно, ведь мы во всё это так верили и за всё это сражались.

Аслан слушал старого фронтовика краем уха, взгляд парня то и дело отвлекался на портрет Арифа. Мысль, что его уже нет, никак не желала ужиться в сознании парня.

Заметив невнимательность парня, Виктор Степанович догадался о причине рассеянности молодого человека.

– На Ахмедова нашего смотришь? – развернувшись к портрету, Виктор Степанович по фамилии назвал своего умершего друга. – Он никогда не любил фотографироваться. Плохо, некрасиво постарел мой друг. А был самый из нас, друзей, яркий и весёлый. Вот что война с людьми делает. Не приведи Господь кому такое пережить. И за что? За один промах, который изменил всю его жизнь.

Виктор Степанович задумался, но пауза была недолгая:

– Кто знает, уйди он на фронт вместе с твоим дедом Имраном, выжил бы он? Твой дед погиб, не добравшись до линии фронта, под Моздоком угодил под авианалёт. Всех накрыло одной бомбой, всю машину. А так хоть кто-то остался в живых и не напрасно, всех вас поднял, все отучились, стали людьми. А Ариф так и остался сидеть в парикмахерах вплоть до самой пенсии. Не промахнись он тогда, всё было б иначе, получил бы после войны достойную работу согласно образованию, он же до войны успел закончить нефтехимический. Штрафбат в биографии – пункт нелицеприятный, особенно в послевоенные времена.

Старый фронтовик вновь углубился в воспоминания, которые, вероятно, причиняли ему душевный дискомфорт. Мужчина вынул из кармана носовой платок и приложил его к глазам.

– Он не рассказывал тебе, как это произошло? Как он промахнулся? – придя в себя, спросил растроганный фронтовик. – Говорят, он с тобой о войне много говорил, другим, я думаю, это было неинтересно.

Аслан пожал плечами:

– Мы часто говорили о войне, даже когда я еще был совсем маленький. Мама вспоминала, как он мне рассказывал всякие истории, когда я ещё не умел говорить. А про тот злополучный самолёт, даже когда я уже подрос, мы мало что из этого обсуждали. Помню, он говорил, что тогда сильно испугался, поэтому и промахнулся.

– Испугался? – Виктор Степанович почти рассмеялся. – Ариф испугался? Глупости! Не верю! Слыхал я об этой байке, правда, с ним я это не обсуждал, не любил он это вспоминать, и уговор у нас об этом был – не ворошить старое. Но все равно не верю я в это… чепуха, чушь… Ариф, хоть и был мягким человеком, но когда надо было постоять за себя или за друга, этот парень менялся, становился жестче, даже где-то беспощадным, в нем уживались разные противоречивые качества. И еще он был очень справедливым. Именно этим качеством он мне больше всего нравился.

Мужчина, тяжело вздохнув, продолжил:

– И потом, самое главное – Ариф был лучшим стрелком в институте, отличник стрельбы из крупнокалиберного оружия, он не мог промахнуться.

Виктор Степанович неожиданно улыбнулся, вероятно, что-то вспомнил.

– Если не Ариф, я с твоим дедом вряд ли бы дружил, хотя мы все выросли в одном тупике, на Кубинке. Твой дед Имран был упрямым и своенравным, прямо как я. Мы с ним всю дорогу вечно спорили. Даже до драк доходило.

– Почему, о чём же вы спорили? – умиляясь, спросил Аслан. – Неужели это того стоило?

– Честно скажу, сейчас уже можно, времена другие… Он всегда был недоволен советской властью: то ему было не так, сё ему было не так… – вечно возмущался.

– А чем именно, что ему не нравилось? – Аслану было крайне интересно, он мало что знал о родном дедушке.

– Хорошо помню наш с ним последний спор. За пару месяцев до начала войны сидим мы у родителей Арифа во дворе, едим кабаб и пьём вино. Чёрт меня дернул высказаться о нашей бронетехнике, что, мол, наши танки самые лучшие в мире и немцам несдобровать, если война начнётся. И твоего деда покойного понесло… Как сейчас помню, сцепились мы с ним тогда не на шутку. Покойный Ариф то и дело просил нас не кричать, мол, соседи услышат, что подумают, мы же друзья.

Виктор Степанович потёр пальцами лоб. Вероятно, это движение пальцев помогало ему вспоминать забытое, при этом мужчина по-доброму улыбался.

– Помню, как Имран кричал: «Балда! Как могут наши танки быть лучшими, когда ещё в первую мировую у нас их вовсе не было! На ровном месте лучшее не возникает, для этого надо иметь техническую базу, собственные наработки, немцы это дело начали задолго до нас!.. И броня у наших танков по сравнению с германской бронёй – шелуха». «Глупости! – кричал я ему в ответ. – Пусть только сунутся, тогда посмотрим, у кого шелуха». А он мне вопрос: «А каким лезвием ты бреешься? Отечественным? Ан нет, германским… И я помню, как ты долго за ним гонялся, искал и за какие деньги потом купил».

Чуть погодя, помолчав, старик тихо добавил к вышесказанному:

– А насчет танков Имран оказался прав – немецкие танки в первые месяцы войны, действительно, оказались лучшими.

– А дед Ариф чью сторону в споре занимал? – не без интереса спросил Аслан.

– Ариф был другом для нас обоих. Да и дед твой был мне другом, в обиду никому меня не давал, я на нашей улице был одним-единственным русским мальчиком. Но на Кубинке всегда действовал непреложный принцип – если живешь в одном квартале, значит, свой и подлежишь помощи и защите. Твой дед был с жестким характером. Ему порой удавалось даже руководить не только Арифом, но и мной. Он мог любого убедить. Так, Имран смог уговорить Арифа пойти с ним на его первое свидание с Сураёй. А Сурая, в свою очередь, чтобы чувствовать себя увереннее, привела свою подругу, небезызвестную тебе Шаргию. Через полгода оба друга женились и пришли жить в ваш дом. Они в этих семьях были нужны. Отцы Сураи и Шаргии в один день были арестованы НКВД. Кто-то из этих извергов усмотрел в них турецких шпионов – долгая и тёмная история. В те годы подобных историй было много. Какая же ирония судьбы: эти мужчины тоже были друзьями и работали в одном конструкторском бюро.

Со стороны входной двери послышался голос Сураи. Женщина искала внука. Увидев за столом Виктора Степаныча, Сурая кивнула головой, поздоровалась. Виктор тяжело встал из-за стола и прошёл в прихожую. Они обнялись.

– Как ты, как твои ноги? – участливо поинтересовалась Сурая.

– Стареют, сестра, потихоньку, безжалостные годы съедают…

– Что не заходишь? Совсем забыл нас, – похлопывая Виктора по плечу, женщина одарила мужчину редкой для неё улыбкой. – Теперь, после известных событий, и вовсе забудешь.

– Теперь точно не забуду. Мы же все были друзьями, как можно?!

– Заходи, всегда будем тебе рады. Как тебе мой Асланчик? – задав вопрос, женщина с гордостью посмотрела на внука.

– На дедушку своего похож. У Имрана тоже были такие же умные глаза.

– Спасибо, Виктор, может, так оно и есть, – слегка замявшись, поблагодарила Сурая и тут же обратилась к внуку: – Не проголодался? Имей в виду, я готова тебя накормить. Виктор, и тебя накормлю, присоединяйся к Аслану.

Спасибо, сестра, я уже не тот едок, ем по часам, – старые друзья рассмеялись.

– Рада была тебя видеть, – ещё одна из редких улыбок осветила лицо Сураи. – Следи за своим здоровьем и передавай привет супруге, буду вас ждать, заходите, всегда вам рада.

Вернувшись за стол, Виктор Степанович, сокрушаясь в очередной раз, вздохнул.

– Она так и не простила его, сколько лет прошло, а она всё с обидой ходит, ни слова об Арифе не произнесла. А ведь именно твой покойный дед, как рассказывал мне Ариф, уговорил его остаться служить в зенитной батарее. Я уже говорил, что Ариф прислушивался к Имрану. Кто мог знать, что Арифа отправят служить на крышу собственного дома. Кто мог предположить, что в военкомате кто-то пропустит тот факт, что Ариф на Кубинке был только прописан и давно уже не проживал. Думаю, и Имран тогда посчитал – это удача, ведь его семья будет под присмотром друга.

– Разве вас всех не вместе призвали? – воспользовавшись паузой, с волнением спросил Аслан.

– Вот в этом-то вся загвоздка, что меня призвали осенью сорок первого, а ребят – в начале сорок второго. Помню, как они меня провожали, Ариф обнял меня и заплакал. Имран тогда ещё на него накричал, сказал, что он слабак и ревёт, как девчонка. Эх, Имран, Имран, напрасно он тогда так обидел его. И посему, сынок, я не мог быть свидетелем того разговора. Думаю, если тогда я был бы рядом с ребятами, твоя бабушка думала об Арифе иначе.

В комнату вошла группа мужчин – сотрудники Ахмеда по работе. Мулла оживился и бодро затянул соответствующую суру из Корана.

Как только мулла завершил прочтение Священного Писания, Аслан, воспользовавшись моментом, незаметно вышел из комнаты.

***

В этом доме нужно было подняться на один лестничный пролёт выше, чтобы оказаться на открытой крыше.

Аслан открыл дверь и вышел на свежий воздух.

На крыше было как всегда: огромное небо, шум большого города и запах моря, до которого рукой подать. Но что-то на крыше уже было не так, что-то изменилось. Год назад Аслан уехал в Москву, обнадёженный тем, что Ариф всё так же будет сидеть на крыше и ждать его возвращения. Пустота подло обжила это место.

Крыша дома состояла из недостроенного пятого этажа. Возведенные, готовые для следующего этажа овальные колонны из бетона, скрепленные между собой арками и заполненные балюстрадами, представляли некое строение, напоминающее солярий.

Дом в центре Баку был построен в виде развернутой книги, обращенной покатым углом в сторону моря. Любой, кто имел возможность стоять на крыше этого дома, без сомнения, ощущал себя словно на корме корабля, рассекающего морские волны.

Аслан не решился сесть в кресло-качалку деда, но сел на корточки напротив бесхозно оставленного предмета. Дотронувшись до кресла, Аслан грустно наблюдал за тем, как раскачивается любимая вещь его близкого человека.