Я, мой муж и наши два отечества

Время шло, и я как никогда хотела, чтобы каникулы поскорее закончились и начались бы уроки по русской литературе…

Эля с кошкой. Село Покровское, 1950 г.

Эльвира Филипович в новенькой ушанке и со своим рисунком,

с. Покровское, 1950 г.

В отличие от прошлых лет, когда задерживалась у Мамы на месяц и более, на этот раз я появилась в школе уже первого сентября. И… узнала, что Николай Степанович и Мария Семеновна уехали в Башкирию, на его родину.

Каким же скучным показался мне урок по русской литературе, который вела педагог со стажем и с грамотой от Артемовского РОНО, знающая свой предмет, добрая и справедливая на оценки и вообще хороший человек. У меня по русскому всегда было отлично. Учительница меня хвалила, но меня эти ее похвалы не волновали совершенно. Проходили «Войну и мир» Толстого, и я будто живьем видела князя Андрея. Это же он, Николай Степанович! Учительница очень хвалила мое сочинение, говорила, что образ князя Андрея у меня получился весьма выпуклым и романтичным. Князь Андрей – Николай Степанович – был со мной в тот учебный год постоянно. Был – и не было его. Я старалась его нарисовать. По памяти. Но получалось какое-то страшное с большущими глазами неземное существо. Совсем не он! Бабушка мне посоветовала пока рисовать портреты с картин. Я рисовала красавиц.

Я абсолютно ничего не знала ни о нем, ни о Марии Семеновне, которая тоже стала близкой моей душе.

А в июне я снова поехала к маме в экспедицию. На этот раз в Нижний Тагил. Пересадка в Москве. Остановилась я у маминой подруги – геолога Анечки Китицыной. Знала я ее еще со своего детства в Покровском-Стрешневе. Была она высокая, стройная, красивая. Со временем пополнела, но стать прежняя, будто королева. А проживала она на улице Малой Пироговской, вблизи Новодевичьего монастыря, в деревянном домике с покореженными покатыми полами, с единственным окном в горнице, выходящем на улицу, по которой ездил трамвай номер 29. Из окна видны были только колеса трамвайные и только ступни идущих по тротуару пешеходов. А в самом домике кроме перекошенных сеней были две маленькие комнаты. В одной, с окном на улицу, важно, весь заваленный сверху рулонами с геологическими картами, стоял шкаф, и напротив него – массивная кровать с деревянными резными спинками, где спала Анна Сергеевна. Другая комната, окошком в поросший лопухами дворик, была еще меньше первой. В ней помещался складной обеденный стол, и у стола под окошком стояла узкая коечка, где спала мама Анны Сергеевны, тщедушная, хроменькая, с детской улыбкой на постаревшем лице, добрая сердцем Елизавета Михайловна. И она, хорошо знавшая мою Бабушку и бывавшая у нее в гостях в Покровском-Стрешневе, предложила мне жить в ее комнате. Места много: можно или на столе постелиться, или сдвинуть стулья. А одеял разных полон чулан… Я очень обрадовалась: смогу посмотреть Москву. Однако сперва решила закомпостировать билет за три дня до отъезда и поехала на Казанский вокзал. У кассы, как всегда, толчея. Достоявшись до заветного окошечка, прошу кассиршу дать мне билет на такой поезд, чтобы Башкирию проезжали бы днем. «Вас будут ждать в Уфе?» Я в ответ что-то промямлила, и кассирша быстро швырнула мне билет, сказав, что в столице Башкирии поезд будет днем.

Снова в памяти моей ожили воспоминания: вдохновенный взгляд почти черных очей на худощавом лице, зачесанные назад густые черные волосы… Он самый интересный, самый благородный во всем мире – Чацкий, Онегин, князь Андрей… И он же Демон, такой страшный и такой влекущий… И мне вдруг показалось, что здесь, на Казанском вокзале, среди непрерывно движущейся в разных направлениях массы людей я вдруг увидела его собранную, летящую походку, его устремленный взгляд, зачесанные назад черные волосы. Я даже хотела крикнуть ему, но человек, напомнивший мне моего любимого учителя, тут же исчез, будто стал невидимым. Я огляделась вокруг и поняла, что стою у самого входа в ресторан. Даже не знаю зачем, зашла внутрь ресторана… А дальше процитирую запись из собственного дневника.

Эля Филипович, 16 лет. Сфотографировалась по просьбе тети Анечки Китицыной, 1951 г.

«6 июля 1951 г. …Билет я взяла уже к вечеру. Мне еще раз показалось, что я вижу Николая Степановича, и еще раз убедилась, что ошиблась. …Казанский вокзал очень красивый. Я осмотрела все залы и заглянула в ресторан. Я решила пройти к буфету, хотя денег не было… Вдруг меня окликнули: «Эля!» Голос знакомый. Его?! Померещилось! …Пошла дальше. Окликнули снова. Теперь уже в два голоса.

Николай Степанович и Мария Семеновна сидели за столиком, мимо которого я только что прошла. На их лицах радостное изумление. Я бросилась к ним… Потом сидела и что-то через силу жевала, хотя еще минуту назад была очень голодна. Я все удивлялась, радовалась, что это не мираж, что сидим мы за столом, и Н. С. говорит мне «Эличка» и ласково смотрит… Потом мы все втроем пошли гулять. Мария Семеновна, хрупкая, изящная, струнной походочкой впереди… А мы, будто пожилые, степенно сзади. У меня от нахлынувших чувств одышка сделалась, и я с трудом за М. С. поспевала. Говорили мы о Покровской школе, об общих знакомых, о моем будущем. Прошли всю Горьковскую, были на Красной площади, гуляли по набережной и все не могли наговориться… Когда спохватились назад ехать, был уже второй час ночи, и Н. С. взял такси до Казанского вокзала. Оно стоило 30 руб. Мне было очень стыдно, что я не смогла за себя заплатить сама, хотя Н. С. даже и не заметил этого.

Мы сели на свободной скамейке: я – по правую руку от Н. С., жена его – по левую. Вскоре Н. С. и М. С. стали дремать. А мне спать совсем не хотелось. Н. С. наклонил голову, и на пол упала его соломенная шляпа. Я ее подняла и положила себе на колени. Я как очарованная гладила шляпу и ужасно хотела коснуться его самого, гладить его черные волосы… А М. С. дала мне сторожить свою сумочку, раз уж я не сплю. Н. С. сидел, глубоко опустив свою прекрасную черноволосую голову. Тихо сидел. Даже дыхания не было слышно… Я смотрела и смотрела на него. Я его вбирала в себя глазами, чтобы хватило надолго. Спящий, он ко мне слегка приник. Я ощущала его тепло и боялась пошевелиться. Я только и желала, чтобы ночь эта длилась и длилась…»

Утро наступило грохотом переставляемых ведер с водой и неслышными тычками обмотанной мешковиною швабры в ножки сидений и в ноги сидящих на них спавших. Разом все в огромном зале зашевелилось. Проснулись и мои учителя. Николай Степанович вслух, будто про себя, тихо произнес: «Как же выросла! Русская красавица…» А Мария Семеновна, взяв сумочку, достала зеркальце, все, что требуется для наведения марафета, и стала усиленно охорашивать свое и без того красивое лицо. Николай Степанович готов был снова идти гулять по Москве, если я соглашусь, но Мария Семеновна сказала, что ей необходимо полежать, поспать, умыться… Узнав, что поезд мой только через два дня пойдет, Николай Степанович предложил встретиться сегодня же днем в 12 часов. А место встречи я сама назначила: музей изобразительных искусств, который в то время назывался Музеем подарков Сталину. Я уже там была позавчера, и мне очень было там интересно.

На Малую Пироговскую к Китицыным я приехала рано: Анна Сергеевна еще не уходила на работу. Я у нее спросила, можно ли мне пригласить к ним своих двух любимых учителей, чтобы отдохнуть и попить чаю. Она ответила, что, конечно, можно и еще отругала меня за то, что не пригласила их на ночь: матрацы и одеяла в доме есть.

Я от радости съела целых две тарелки супа и каши, проглотила две очень вкусные котлеты, выпила крепкого чаю, чтобы не спать, и уснула прямо за столом…

У входа в музей изобразительных искусств я была без пяти минут 12. Сразу же побежала в конец очереди. Она длиннющая… Оттуда, постояв какое-то время, помчалась к турникету, где запускали внутрь: может, они именно сюда, к самому входу придут… Прошло минут пять. Снова побежала в конец… Оттуда – опять ко входу… Так минуло два часа. Может, они прошли внутрь, а я не заметила?

Хожу по залам с бесчисленными и очень интересными и красивыми подарками Сталину. Узорчатые ковры, часть которых с портретами вождя. Вышивки гладью и крестиком, и на них тоже портреты Сталина. И огромное количество шелковых стеганых халатов и мягких домашних тапочек… А сколько картин и рисунков… И замечательное рисовое зернышко, на которое надо смотреть в микроскоп, чтобы увидеть многословное приветствие Славному Вождю и Генералиссимусу. Однако я на подарки уже не гляжу, а смотрю на бесконечный поток проходящих людей. И вдруг увидела его! Черные волосы, зачесанные назад, четкие, изящные движения. Я даже назвала его имя-отчество… Потом забежала вперед и увидела, что не он. Потом так же «увидела» их двоих, и снова это были совсем другие люди. И так еще и еще раз… Домой к Китицыным возвратилась уже вечером… От досады чуть не плакала.

Нижний Тагил оказался ужасно скучным, некрасивым и неприятно пахнущим сероводородом.

Я и Жан

И снова школа. Последний год… Мои одноклассники стали мне совсем родными. Наш десятый из всех выпусков был самым большим: девятнадцать человек. Хлопцы, даже самые мелкие, вдруг выросли, раздались в плечах, стали с интересом поглядывать на девчат. И уже было несколько пар, о которых знали, что готовятся ехать поступать в институты вместе. В основном это были Харьков и Сталино (теперешний Донецк). Несколько девчат собирались ехать в Киевский пединститут. А мы с Жаном мечтали поступать в Одесский университет, он на физико-математический факультет, а я – на литературный или факультет журналистики. Любовь мы не крутили: у меня не было в душе того пламени, что до сих пор меня обдавало жаром изнутри, когда вспоминала я нежно-мудрый взгляд темно-карих глаз из-под чернющих бровей Николая Степановича. Жан мне нравился как человек: добрый, красивый и умный. У него, как и у меня, по всем предметам были пятерки. Учителя нас называли хорошей парой, считали, что мы обязательно будем одной семьей. Мы с Жаном, однако, о любви никогда не говорили вообще, хотя я знала, да и девчата говорили, что нравлюсь ему. Тоже и моей Бабушке он очень понравился, когда однажды довез меня прямо до хаты на раме своего велосипеда. Бабушка тогда накормила нас лапшой со шкварками и сказала Жану, что будет рада видеть его у нас. А потом он познакомил меня со своей бабушкой, сухонькой старушкой с узким изморщиненным лицом и печальными глазами, которая угостила меня вкусным грушевым узваром и кукурузными лепешками. В маленькой горнице стояли деревянная, во всю стену, лавка и приставленный к ней накрытый темной скатертью стол. Под столом у Жана была фотолаборатория: фотобумага 9 на 12, красный фонарь, ванночки для проявителя и закрепителя. Фотоаппарат был старый, еще отцовский, со стеклянными негативами. У меня – почти такой же. При красном свете Жан выглядел еще красивее. Он то и дело молча взглядывал на меня, и мне казалось: вот-вот поцелует. Тогда бы и я. Но так и не поцеловал…

А потом начались экзамены. На математические письменные нас сажали в разные ряды, так, чтобы один из нас решал первый вариант, а другой – второй. Оба мы шли на медаль, я – на золотую, Жан – на серебряную.