Капитан Темпеста. Дамасский Лев. Дочери фараонов

– Собака! Скотина! И ты осмелился явиться ко мне без единого пятнышка крови на груди! Сбросьте в море это ничтожество!

По счастью, те, кому была поручена эта печальная миссия, не осмелились связать приговоренного по рукам и ногам. Будучи прекрасным пловцом, он благополучно добрался до берега и спасся.

Прошло много лет, прежде чем брат дал о себе знать. Когда отец понял, что сын жив, то велел ему вернуться в замок и помирился с ним. Спустя несколько недель Осман, так звали моего брата, с честью принял смерть на палубе корабля, победно отразив атаку противника.

– А отец? – спросила герцогиня.

– Он трагически последовал за ним в могилу несколькими месяцами позже. Отец напал на поселок, где, как он знал, жил очень богатый грек, владелец несметных верблюжьих стад. Вместе со своими людьми он ворвался в дом и в комнату, где находился хозяин с молодой красавицей-женой и слугой. Они отчаянно отбивались от аркебуз и ятаганов нападавших.

Отец был уверен в легкой победе и взял с собой всего несколько человек. Остальные занимались богатой добычей.

Грек был убит. Отец с поднятой саблей бросился на женщину, поскольку не щадил никого, но ее слезы и необычайная красота, видимо, подействовали на него, и он на миг застыл в нерешительности. Этот миг и стал для него роковым: женщина быстро подняла с пола пистолет с дымящимся запалом и выстрелила в упор прямо ему в грудь.

Женщина быстро подняла с пола пистолет с дымящимся запалом и выстрелила в упор прямо ему в грудь.

Он упал замертво. Пуля попала в сердце.

– А женщина спаслась?

– Не знаю.

Хараджа снова закурила сигарету, осушила еще один бокал кипрского вина и улеглась на диван, положив руку на темноволосую голову юного капитана.

– Меня забрал к себе и удочерил дядя, который прославился своими героическими делами в Средиземноморье, храбро сражаясь с венецианцами и генуэзцами. Сначала меня поместили в гарем, но потом, когда дядя увидел, что там я совсем зачахла, он взял меня на борт адмиральского корабля. Он понял, что я натура деятельная, и научил меня командовать и управлять кораблями. Тогда во мне и пробудились отцовские инстинкты. У меня в жилах текла кровь пирата, и пусть я была женщиной, его устремления стали мне близки. Я быстро сделалась правой рукой дяди и сопровождала его во всех походах по Средиземному морю, соперничая с ним в храбрости и, не стану скрывать, в жестокости. Это я после абордажа мальтийской галеры велела привязать всех выживших к якорям и утопить в море. Это я истребила все население Шио, не пожелавшее мусульманского ига… Шио! Лучше бы я не ступала на эту землю!

Хараджа резко встала, лицо ее исказила ярость, глаза сверкнули, ноздри задрожали. Сжав руками виски, она глубоко вдохнула ароматный воздух зала, потом откинула назад длинные волосы, уронив при этом на пол нитку жемчуга, которая их украшала, и глухо проговорила:

– Я сражалась в сухопутном войске, а моряки нас поддерживали. Я никогда раньше не видела такого красивого, сильного и храброго юноши. Настоящий бог войны! Там, где было опаснее всего, сверкала его сабля и гребень его шлема, и никакие кулеврины или аркебузы не могли его остановить. Он смеялся над смертью и спокойно бросал ей вызов, словно сам пророк дал ему какой-то талисман, который сделал его неуязвимым. И я влюбилась! Я очень сильно любила его, но он не понял моей любви, вернее, не пожелал понять. Слово «любовь» для него было пустым звуком, он жаждал только славы. Сколько бессонных ночей я провела, какое испытала отчаяние из-за него!

Я увидела его только много дней спустя, под стенами Фамагусты. Разлука и средиземноморские шторма не погасили пламени, что сжигало мое сердце. Я говорила с ним, я долго смотрела в его глаза, но он не залился краской, даже не вздрогнул.

А ведь он знает, что я его люблю, вернее, любила… Он как был, так и остался ко мне равнодушен. Я для него всего лишь одна из тех женщин, которые даже взгляда не стоят. Я! Хараджа, племянница великого адмирала! Ненавижу его! Ненавижу! И теперь хочу, чтобы он умер!

Из ее сверкающих глаз выкатились две горючие слезы. Гордая, жестокая и кровожадная племянница паши плакала.

Герцогиня, пораженная таким всплеском отчаяния, смотрела на нее и силилась понять, кто же был тот мужчина, что так глубоко ранил сердце женщины, которая, казалось, вообще была не способна любить.

– Хараджа, – сказала она, помолчав, взволнованная отчаянием, отразившимся на лице турчанки. – О ком ты говоришь? Кто тот воин, что не понял твоей любви?

– Кто? Кто?.. Ведь ты его убьешь, правда?

– Кого?

– Его!

– Кого – его? Я не знаю, кто он.

Хараджа подошла к герцогине, положила ей руки на плечи и страшным, диким голосом произнесла:

– Тот, кто победил Метюба, лучшего из бойцов флота паши, сможет сразить и того, кто считается лучшим клинком мусульманского войска.

– Я все еще не понимаю тебя, Хараджа.

– Ты хочешь, эфенди, получить того христианина?

– Да, ведь я сюда послан, чтобы освободить его и доставить к Мустафе.

– Я тебе его выдам, но только тебе и с двумя условиями.

– Какими?

– Первое: ты вызовешь на поединок Дамасского Льва и убьешь его.

Герцогиня вскрикнула от удивления:

– Мне убить Мулея-эль-Каделя?

– Да, я так хочу.

– Но ты же знаешь, Хараджа, он мой друг, я тебе говорил.

Турчанка пожала плечами и высокомерно усмехнулась:

– Может быть, ты боишься, эфенди?

– Хамид-Элеонора не боится ни шпаги, ни мусульманской сабли. Я это уже доказал.

– Тогда убей его.

– И под каким предлогом я разорву нашу старую дружбу и вызову его?

– Под каким? Мужчина всегда найдет какой-нибудь повод, а тем более мужчина-воин, – сказала Хараджа, залившись визгливым смехом.

– Я в долгу перед Мулеем-эль-Каделем.

– Что за долг? Я готова заплатить.

– Для этого не хватит никакого богатства. Это долг признательности.

– «Признательности»? – с издевкой передразнила Хараджа. – Пустое слово, мой отец его даже знать не желал. Либо освобождение христианина и смерть Дамасского Льва, либо ничего. Тебе выбирать, эфенди. Хараджа не знает жалости.

– Ты не назвала второго условия, – сказала герцогиня.

– Ты вернешься, доставив христианина.

– Для тебя это важно, Хараджа?

– Да. Даю тебе минуту на размышление.