Змеиный крест

– Ну да.

– Это так далеко… – выдохнула девушка, откидываясь назад на мягкую спинку. – Свет, как же далеко…

– Порталом все близко, – бодро отрапортовала Хелки.

– У тебя есть портал назад?

– Нет, конечно, – Хелки засмеялась, словно Алана сморозила какую-то глупость. – Портальных проемов мало, нам два дали всего – туда и обратно. А сама я создавать их не умею. Да и на территории Приюта нестабильный создать нельзя, не уверена, что даже кто-то из директоров может.

Мелькнувший было луч надежды испарился. За Черными землями, не меньше десяти дней пути! Что бы ни происходило с мамой, Алане было не успеть.

«Она любила меня, заботилась обо мне и хотела меня спрятать, таково было ее решение!» – напомнила себе Алана, но легче не стало.

ЮОРИЯ

Леди Юория нетерпеливо мерила комнату шагами. От высокого узкого окна – и до столбиков, держащих бархатный балдахин, двадцать семь шагов, и обратно. Дядя должен был прибыть уже вечером, а сказать ему было нечего – отчет о неудаче она бы предоставить не рискнула. Его короткое письмо было пропитано недовольством ее действиями, и женщина понимала: как только он узнает, что единственный возможный свидетель для императора как сквозь землю провалился, причем сделал это через портал, он отправит ее обратно в Скальный замок доживать оставшиеся годы среди неплодородных земель, угрюмых людей и крика чаек. Юорию передернуло: то удаленное место было настоящей тюрьмой, и она скорее дала бы изрезать свое красивое лицо, чем снова оказалась бы запертой среди грубых стен.

Но герцог Даор Карион был беспощаден. Он не станет торговаться. Его голос, острый как клинок и мягкий как бархат, скажет ей убираться прочь – и тогда останется лишь последовать его приказу. Она представила, как сидит в корявых стенах и ждет вестей от дяди, и как он, более не заинтересованный в ней, не пишет. Умозрительное отчаяние было таким осязаемым, что Юория остановилась и присела на кровать в растерянности. Должен же быть какой-то другой выход!

Леди Юория повидала достаточно на своем недолгом веку. Еще когда она была совсем девчонкой и прибыла в замок дяди второй раз, уже без матери, он предложил ей следить за черноторговцами, занимавшимися незаконной торговлей, продажей рабов и контрабандой, на правах его глаз, и Юория, всегда стремившаяся представлять из себя больше, чем глупо оступившаяся Лита, с радостью согласилась. Деловая хватка Юории, возможно, не была слишком крепкой, и в политике она разбиралась не слишком хорошо, но благодаря родовому имени и страху глав банд перед черным герцогом, даже самые отчаянные и безумные бандиты относились к ней как к королеве. Довольно быстро Юория обзавелась целой сетью информаторов, не боясь вести дела и с худшими разбойниками, не признающими даже власти императора: и они, дрожа перед именем Карионов и охваченные жаждой золота, тоже легко соглашались на любые ее задания. Даже среди привыкших к убийствам и пыткам бывалых бандитов Юория со временем снискала славу страшного человека: неуязвимая благодаря протекции дяди, она творила все, что хотела, отличаясь при этом неумеренностью в своей жестокости. Стоило кому-то проявить к ней хоть каплю неуважения, зачастую случайно, и она с легкостью мановения руки расправлялась с целыми семьями. Слава об этой легкости неслась впереди Юории Карион, черной розы девяти земель, красивейшей и опаснейшей женщины Империи. Ей легко и охотно платили долю от вырученных грязных денег – и Юория с улыбкой приносила их дяде. Денег у Даора всегда было столько, что принесенное ей золото он не считал. Чаще всего, он оставлял в ее ведении половину, и так Юория всего за три года не только построила себе собственный помпезный замок, но и обзавелась личной армией наемников. Людям наказанных ею кланов Юория предлагала принести присягу на крови, суля горы золота и безопасность, и, конечно, стоя рядом с освежеванными телами своих недавних товарищей, они соглашались. Воины Юории не носили одежд с гербом Карионов и по сути были абсолютно свободны в действиях: все знали, кому они подчинялись, но никто не заикался о связи с черными герцогами.

В атмосфере бесчестья и продажности, жестокости, преступных махинаций Юория чувствовала себя как рыба в воде.

Еще в самом начале пути дядя сказал ей, что ему все равно, как она будет добиваться поставленных целей. Когда она заигралась, уязвленная грубостью шутки выжившего из ума торговца опасным наркотиком фатиумом, герцог Даор спокойно объяснил ей, что вырезать крупные кланы целиком нельзя, что глав торговых семей можно убирать только в том случае, если им на смену уже подрос кто-то достойный, иначе она теряет ценный ресурс, который он мог бы использовать в будущем. А затем поинтересовался, удалось ли ей найти нужных людей. Юории тогда удалось – и Даор был доволен.

Каждые несколько месяцев она представала перед дядей, чтобы рассказать ему о положении дел во вверенной ей области. Обычно он мерил ее тяжелым и холодным взглядом, пригибающим к земле, кивал и без вопросов отпускал. Она пыталась завести с дядей разговор о чем-то еще, как-то показать, что сама она не была лишь полезным ресурсом, но его не интересовали ее мысли, он говорил ей выйти, и Юория подчинялась, прикусив язык: дядю лучше было не злить. Она с трепетом думала, каким бы он мог оказаться в гневе, какой огонь скрывается за непроницаемой маской спокойствия. Ей казалось, что жар этого пламени так силен, что жалкая страстность приносивших ей драгоценности мужчин рядом с ним выглядит бледной искрой на фоне пожара. Какими властными должны были бы быть его движения, как сам он должен был бы измениться глазами, подходя к ней, с какой непреодолимой силой он схватил бы ее за плечи!

Юории хотелось, чтобы Даор хоть чуть-чуть приоткрылся ей, тогда она смогла бы… проявить участие. Стать ему интересной. Если бы он только посмотрел на нее, по-настоящему, увидел горящий в ней отблеск своего жара, то вряд ли остался бы равнодушным. Никто из мужчин, с которыми она играла как кошка с мышами, не оставался!

.

Однажды Юория набралась мужества и спросила, почему Даор не взял ее на воспитание после смерти ее матери, оставив в Скальном замке на попечении глупых слуг. Даор оторвал взгляд от бумаг, которые изучал, и посмотрел на нее. Едва уловимое недовольство промелькнуло в его глазах.

– Ты была мне не нужна и ничего из себя не представляла, – ровно ответил он. – И единственным плюсом твоего существования в тот момент, единственным, что спасло твою жизнь, когда я мог использовать твою смерть, являлась возможность заключить династический брак при необходимости. Какой бы ты ни была – ты женщина-Карион.

Юория почувствовала подступающие предательские слезы, но проглотила их, гордо вскинув голову. Она красиво и возмущенно откинула назад свои шелковые волосы и так гордо, как могла, сказала:

– Я предлагаю вам, дядя, самому жениться, если понадобится подобным образом образовывать выгодный союз.

При упоминании женитьбы черный герцог лишь усмехнулся, и Юории показалось, что он смотрит с интересом. Поэтому она набрала полную грудь воздуха и продолжила с пылом:

– А меня я предлагаю вам отпустить. Сделать свободной.

Повисла тишина. Огонь потрескивал в высоком камине, сложенном из острых друз светлого кварца, и где-то далеко за окном пронеслась стая черных тревожных птиц. Юория смотрела на закат, догоравший за хребтами гор, и его багровое марево расплывалось в ее полных гордых слез глазах. Она знала, что солнце последними лучами золотит ее нежную кожу, делая похожей на прекрасную Пар-оольскую деву.

Даор неспешно отложил перо, закрыл серебряную чернильницу со звонким щелчком и поднялся из-за стола. Он подошел к племяннице, ступая по голым плитам почти неслышно, и она замерла, завороженная его хищными движениями. Герцог остановился всего в нескольких шагах от нее. Юория ждала, что сейчас вспыхнет та искра, что разжигает пожар, но дядя неожиданно согласился с ее наглым предложением:

– Значит, хочешь свободы, – холодно сказал он ей, и услышав тон его голоса, Юория тут же пожалела, что вообще открыла рот. – С удовольствием подарю тебе ее. Цена ее невысока: роди девочку. Мне все равно, от кого она будет. Я назову ее Юорией, и ты будешь мне больше не нужна.

– Ч-что? – не поверила она ушам.

Дядя повел пальцами, и тяжелые шторы цвета пепла с шелестом закрыли алевший вдалеке закат. Юория вздрогнула и обернулась к нему, ища повод решить, что он пошутил. Но Даор был серьезен.

– У тебя есть месяц на то, чтобы забеременеть, – продолжил он все так же холодно. – По истечении этого срока, если самой тебе не удастся, я на одну ночь подарю тебя любому из черноторговцев, желающих поучаствовать в данном действии. А их, черная роза, будет немало.

Юория даже не успела ему возразить, упасть в ноги, умолять – черный герцог открыл портал и исчез, оставив ее, сломленную и дрожащую, обдумывать сказанное.

Юория хорошо слышала повисшее в воздухе продолжение истории: она родит девочку и умрет, а ее дочь получит ее внешность и имя, и будет иметь возможность заключать династические браки и вносить изменения в родовые книги.

Весь тот месяц она писала черному герцогу письма и умоляла его передумать, она клялась ему в верности, все глубже и глубже погружаясь в пучины отчаяния и проклиная себя за то, что вообще заикнулась о себе, попытавшись поразить его своим свободолюбием. Герцог Даор не отвечал. Она с непонятно откуда взявшимся волнением представляла себе, как он открывает ее письма и несколько раз перечитывает их, а его губы кривятся в той усмешке, что ее так пугала.

Юория забеременела к самому концу срока, ненавидя себя за это и отдавшись дяде на милость, и лишь избавив себя от необходимости совокупляться с теми, кому он мог бы ее швырнуть как девку для утех. Вернувшийся герцог потрепал ее по щеке и с улыбкой предложил прервать беременность, если она захочет остаться черной леди Юорией Карион. Она поливала слезами его сапоги, благодаря, и внутри нее рождалось новое для нее, незнакомое прежде чувство безграничной преданности и любви.

И когда он коснулся ее живота, впервые подойдя так близко, что его головокружительный запах, запах холодного ночного воздуха, окутал ее, Юория всем телом подалась его рукам навстречу. Боль, пришедшая следом, была такой сладкой, что она пыталась уловить его пальцы и обхватить их губами, чтобы заполнить откуда-то взявшуюся пустоту, куда более мучительную, чем потеря ребенка. Даор отстранился, не давая ей приблизиться, дразня и мучая, и оттолкнул Юорию от себя. В том, что происходило с ней после его ухода, она не признавалась никому: те растянутые сладкие часы, полные яркого и острого удовольствия, причиняемого себе самой с мыслями о том, кто мог и втоптать ее в грязь, и возвысить одним лишь своим решением, прикосновением, словом…

Юория просила дядю о встрече, но он, как и всегда, не считал нужным ей отвечать.

Она скучала так же отчаянно, как раньше боялась.

Когда он вновь появился, такой же режущий взглядом, как раньше, Юория напрасно пыталась заговорить с ним, напрасно пыталась встретиться глазами. Она была готова, скромно потупившись, объяснить свое поведение в прошлую их встречу, она заранее продумала, как заломит руки и признается ему, и как потом платье с широким вырезом соблазнительно осядет к ее ногам бесполезной тряпкой, и она останется перед ним обнаженной, сдаваясь на его милость снова, ожидая ее, готовая принять все, что герцог посчитает нужным сделать.

Но Даор Карион ничего не спросил. Выслушав очередной отчет, черный герцог уведомил, что сохранил ребенка в ледяном артефакте, намекнув Юории на неустойчивость ее положения и предложив более не забывать об этом.

Вместе со страхом в Юории все сильнее разгорался азарт. Она понимала, что Даор сделал это, чтобы исключить неповиновение с ее стороны в будущем, но ей нравилось иногда думать, что с помощью сложных чар самый сильный мужчина, которого она знала, пытается сохранить ее, Юорию, рядом с собой. Все тогда обретало смысл: он не хотел отпускать ее и лишь ждал, что она дотянется до него, сможет понять, что ей делать, и сделает все для него, доказав свою безусловную преданность. И Юория старалась больше и больше, пыталась обрадовать герцога Даора любым возможным способом, готовилась к каждому его появлению, продумывая все до мелочей. От немногословного, но чуткого до ласки Олеара она узнала, что герцог любит сухое гранатовое вино долгой выдержки – и на столе, за которым он сидел, всегда стоял бокал с лучшим гранатовым вином, что ей удавалось достать. Один из воинов герцога как-то сказал ей, что музыке герцог предпочитает тишину, и она распустила музыкантов, которым раньше приказывала играть во время своих отчетов и после них. Герцог не любил холода и сырости – и замок к его приходу начинали протапливать за сутки.

Юория самозабвенно искала, чем может усладить и взор Даора Кариона. Он, казалось, не обращал внимания на обстановку, не замечал изменения цвета стен, мебели, занавесей, освещения. Во время доклада он смотрел только на племянницу. Так она объясняла себе, почему во время его появлений старается выглядеть так роскошно, как может, а втайне надеялась на то, что его равнодушный взгляд все же остановится на ее гладких как шелк волосах или острых ключицах, игриво прикрытых тончайшим кружевом. Юория мечтала, что черный герцог Даор разглядит, наконец, что она представляет из себя, и оценит и ее красоту, и ее преданность.

Но он был все так же безразличен к ней. К ней! Покорявшей мужчин движением плеча и бедер, к ней, признанной красавице, черной розе, ночной фантазии каждого черноторговца всех девяти земель!

Дядя не мог не иметь любовниц. Он был ослепительно красив той темной красотой, от которой захватывало дух: правильные аристократичные и мужественные черты лица, холодные как лед черные глаза, белая кожа, тяжелые длинные волосы цвета воронова крыла, которые он почти никогда не собирал; он был высок и широкоплеч, двигался быстро и уверенно. Все в его внешности кричало о его высоком происхождении и текущей в его крови магии.

Юория не раз слышала, как восхищенно шептались знатные дамы за его спиной. Как они обсуждали очередную дуэль, из которой он вышел победителем, как и обычно, одним точным ударом в горло на месте убив рискнувшего бросить ему вызов красного генерала. Как на его одежде даже не осталось капель крови. Как он небрежно вбросил меч в руки удивленному секунданту и удалился, и как вечером появился на приеме императора такой же невозмутимый, как и всегда.

Однажды Юории удалось соблазнить одного из его личных охранников, и тот поведал, что у дяди иногда появлялись женщины из благородных, но когда она попыталась найти их, оказалось, что ни одной уже нет в живых. «Мотив, которым ты руководствовалась, расспрашивая Лиолана и тем отправив его на смерть, не имеет смысла, Юория, – сказал ей дядя в следующую их встречу. – Не позволяй этому стать проблемой». Сбивчивых извинений униженной Юории он, как и обычно, не дослушал.

Извинений герцог Даор никогда не любил. И сейчас, когда она провалилась, отступив от данного ей приказа, Юория понимала, что единственное, чем она может смягчить свою вину и даже, возможно, убедить дядю в своей дальновидности, было ей недоступно. Портреты Аланы дочери Ласа были у каждого вольного наемника, у каждого трактирщика, у каждого бродячего торговца всех девяти земель. Она допросила мать приемной матери мерзавки, но старушка, несмотря на смертельную дозу пузырчатки, не смогла ответить, где ее внучка. Единственная, кто знал об этом наверняка, была объявлена предательницей и болталась в петле на потеху воронам и ничего уже не могла поведать. Вестер после измотавшего его больше, чем кухарку, проникновения в разум, выразился ясно: она рассказала обо всем только дочери. Идиотка! Как можно было не кричать о таком на каждом углу! Как можно было не рассказать об этом половине деревни!

АЛАНА

Алана все время думала: мама знала, что выбраться из Приюта было нельзя? Поэтому отправила ее сюда, усыпив, чтобы ее глупая упрямая дочь не последовала за ней в пекло? Вила еще и подписала договор заранее. Балгар сказал, что разорвать его без одобрения директоров приюта нельзя, а директорам не пристало общаться со слугами.

Десять лет!

Беспомощность и неопределенность сводили с ума. Помогал лишь змеиный крест: каждый раз, когда девушка вспоминала, что бросила родных в Зеленых землях и отсиживается за высокими безопасными стенами, она сжимала его так сильно, что снова чувствовала хранимое им мамино тепло – и только тогда ненадолго становилось легче.

В ведение Алане отдали одну из отдельно стоящих далеко от основных корпусов кухонь, и она разложила свои немногочисленные вещи в простеньком примыкающем к ней помещении, там же, где стояла простая, но удобная кровать за занавесью из кожи. Алана исправно выполняла свою работу: варила громадными кастрюлями супы и каши, запекала тазами жаркое, замачивала травы и фрукты в кипятке, процеживала и разливала по кувшинам свежее молоко, терла в пюре разнообразные овощи, вялила тонко нарезанное оленье мясо. Куда отправлялась приготовленная еда, кухарка не знала: в какой-то момент готовые блюда просто исчезали со специального стола, а через некоторое время в шкафах обнаруживалась пустая и абсолютно чистая посуда.

Слуг было много, никак не меньше пятидесяти человек – и это только из тех, кто пришел на общее собрание в день ее принятия на службу. Все они жили разрозненно, обычно пересекаясь только утром, когда распределяли поручения на день. В основном это были мужчины и женщины старше пятидесяти лет на вид, ровесников Аланы не было совсем. Многие из них, как они гордо рассказывали, служили в Приюте десятилетиями, не возвращаясь в родные земли. Поначалу это здорово удивляло Алану: разве не рождаются у слуг дети? Но одна из ухаживающих за фруктовыми деревьями женщин объяснила, что заводить детей в Приюте было запрещено: слишком велик был риск родить ребенка-уродца в атмосфере изменяющихся законов пространства. Она же рассказала, что слугам нельзя было вступать даже в разовые отношения с послушниками: за такое послушников скидывали «вниз» или выгоняли из Приюта, а слуг отправляли восвояси. Алану, впрочем, эти правила не интересовали, брак – последнее, чего она хотела от места, в котором оказалась против собственной воли.