Носчик шкур

Девид осторожно пятился к дому. К тому же ему померещились хлюпающие звуки. Девид решил, что это наваждение нахлынуло на него. Но звук повторился. Кто-то лазал в подполе дома, а теперь пытался выбраться через лаз. Девид вытянул шею, желая увидеть опасность как можно раньше.

В лазе дергалось нечто мохнатое и грязное. Оно уставилось на Девида и тихонько выдохнуло рычащим голосом:

– Деви-и.

6

Он бежал через непролазные кусты, высокую траву и был рад, когда обогнув дом, очутился у темного проема приотворенного окна. Он запрыгнул внутрь и затворил окно. Только по шелесту, некой возне, Девид сообразил, что не один в комнате.

Темная фигура пыталась зажечь свечу.

– Пришел. – говорила Бабетта в полголоса. – И правильно, Уил. Нечего пугать бедных лисиц. Им и так достается от охотников. Будь они прокляты все.

– Меня Девидом зовут. Помните? Ди… мьен я…

– Девид? – удивилась хозяйка. Пламя на спичке наконец-то вспыхнуло ярче. Свеча загорелась, потрескивая в ночном воздухе. – Уил, это не ты?

Дрожащий огонек пополз выше. Бабетта испытующе разглядывала Девида, прежде чем вернуть свечу на стол.

– Что ты за дурман в дом приволок?

– Я? Не…

– От машины до сюда запахом дурманным так и веет. Ты его в тыкву засунул. Признайся, а то хуже будет!

– Это от духов… – начал оправдываться Девид. Слабый язык говорил неровно с неприятным акцентом, будто рот вяжет от ягод.

– Чертополох? – в ответ – короткое мычание.

– Скажи-ка, Девид, а что ты у меня забыл? – грозно прыснула Бабетта, надвигаясь вперед.

– Мне переночевать…

– Нет, это я еще утром слышала. Ты неспроста ко мне забрался. Почему?

И не дождавшись ответа от осунувшегося, перепачканного, сутулого уже не похожего человека существа, добавила более ласковым и от этого более пугающим тоном:

– Нам можешь довериться.

– Кому это «нам»? – осипшим голосом шепнул Девид.

– Я да Уил. Больше никого тут нет.

– Барон? – Девид сглотнул и попятился от Бабетты.

– Барон вечно шляется за моим мужем. Еще при жизни от него ни на шаг не отходил. А как тот вернулся. Так совсем ополоумел, везде за ним. Даже на чердак. Этот не прочь и шкурой чужой побыть. Дуралей подхребетный… Я ведь знаю, какой сегодня день. И чем он отличается от других в году. День всех святых! – прикрикнула вдруг Бабетта. – День, когда мертвые ходят по земле. «Мертвые»! – завопила, потрясая кулаком, Бабетта. Девид споткнулся о кушетку и повалился на нее.

Зубы его стучали. Блестящие глаза таращились на старуху. За ее спиной в комнату вползала черная тень. Шаль с руки Бабетты бесшумно упала на пол.

– Ты. – она пошла на Девида. – Ведь убил свою жену! Иначе, почему бежишь от нее?

– Нет… нет – донеслись слабые всхлипывания в ответ.

– Тогда почему она стоит там, за дверью? Она ведь желает тебя!

– Ведьма!

Девид нащупал мягкий клубок спутанных нитей, веревку на кушетке и бросил ее в Бабетту. Затем выскочил из комнаты, опрокинув старую хозяйку. Она выругалась, закряхтела и поднялась. Торопливые шаги стучали по лестнице.

– Черт! – ругнулась старуха, потирая ушибленную спину.

Девид был уже на втором этаже. Дверная щель в спальню испускала слабый свет. Девид смело ворвался в комнату. Кровать, шкаф, лампа на столе, догорающая маленьким красным огоньком. Девид затворил дверь и поискал, чем ее можно подпереть. Кочерга стояла рядом у дверного косяка. Ловко уперев ее в дверную ручку и в пол, Девид затаился, вслушиваясь в звуки по ту сторону двери. Скрипели доски. Не просто дрожащие ноги поднимались к двери, а некто тяжелый с притаптыванием на каждой ступеньке.

Девид попытался пододвинуть к двери шкаф, но тот оказался неподъемным. Взгляд скользнул по кровати, и Девид остолбенел. Под мятым покрывалом угадывалась фигура человека. Одеяло обвязанное веревками, превратило ложе и в нем пленника в огромный кокон. В том месте, где у него должна находиться голова, виднелся спутанный в паутину клубок серых грязных волос. Черные глаза поблескивали в неровном свете. Втягивающий вязкий звук тихонько тронул натянутый воздух. Это больше походило на свист чайника, чем на вздох. Под постелью краснел огонек маленькой печки. Узкий дымоход выходил из-под кровати в дыру в стене.

Девид пал на пол, прячась от живых глаз. Под колено ему попался твердый маленький предмет, отчего принес неприятную боль в ноге. Этим предметом оказалась его зажигалка. Тут раздался стук в дверь. Кочерга со скрежетом съехала и зазвенела по полу.

В один миг Девид подскочил к окну и выпрыгнул в ночь.

– Стой! Куда же ты? – тяжело дышала Бабетта после каждого слова. – Дуралей, она же тебя заберет!

Старуха поспешила к окну. В ночи она ничего не увидела.

Она направилась обратно вниз, через тесный коридор к двери. Та незапертая поскрипывала от сквозняка. Оранжевый огонек фонарика из тыквы трепетался у порога. Пес Барон застучал лапами по дощатому полу и остановился у ног старухи. Та вытянула перед собой в темноту руку, сжала пальцы, словно, пыталась нащупать что-то в воздухе. Шерсть. Потом устало произнесла:

– Все будет хорошо, Уил. – и поплелась в ночь. – Каждому приходится платить, – рассуждала она, – как только время придет.

Бабетта стояла окруженная тьмой и вслушивалась в шелест деревьев. В стороне за садом раздался вопль полный ужаса. Один миг он звенел в воздухе и вдруг оборвался. Бабетта направилась туда. Вскоре перед ней открылся освещенный луной огород. Под деревом в стороне что-то чернело. Когда она подошла ближе, чернота скользнула в сторону и укрылась за кустами.

Девид бежал в дом. У крыльца он прихватил фонарик из тыквы. "Плевать на старуху!" Внутри царила тьма. Ни на кухне, ни в комнате света не было. Девид помчался в комнату, намериваясь забаррикадироваться в нем с помощью вонючей кушетки. От едкого дыма дурмана резало в глазах. Еще миг и Девид споткнулся и, громыхая как сверженная скала, укатился в дыру в полу. Мокрые смрадные объятия вцепились в него.

Первым Бабета учуяла не гарь дерева, а ненавистный запах подгоревшей тыквы. Она поспешила к крыльцу, ожидая найти возле него хеллоуинский фонарик и "погасить его к черту", как обмерла. Лицо ее исказилось. Горел дом. Резвое жестокое пламя плясало на стенах, крыше и ехидно улыбалось в огромных глазниках кривой тыквы на пороге.

В отсветах яркого пламени Бабетта вдруг предстала молодой, спокойной, не таким суровым и черствым человеком, каким все ее называли. Дым окутывал дрожащую худую фигурку. Ветер гудел и бил пламенем под ноги. И когда новый крик раздался в ушах, Бабетта упала на колени и зарыдала. Миг оцепенения перешел в безутешный плачь. Громко ревел дом, кричал, словно умирая от нестерпимой боли. И Бабетта рыдала вместе с ним, кривилась на земле в беспомощности и досаде.

Когда крик оборвался, Бабетта только тихонько вымолвила:

– Уил! Мой Уил!

Тут в порыве прошлой памяти, ослепленная неизведанным будущим, она бросилась в дом. Было ли у нее будущее и жизнь после кончины Уила, не скажет никто. С того зловещего пожара больше Бабетту не видели. Не видели и ее старого пса. Говорят, огонь все слизал, ничего не оставил. Но иные старики, что еще по молодости знавались с Бабеттой, поговаривают, что жива – живехонька она. Сбежала дальше в глушь. И мужа своего утащила. А про Девида никто и не знал. Как пришел он по-тихому, незаметно, так и сгинул.