Человек из Назарета

– Прошу тебя, Метелл, рассказать мне за обедом все, что ты знаешь о добродетели. Здесь же я должен заявить: у правителя нет иных забот, кроме забот управления. А начинаются они в семье. Император Август лишен удовольствия иметь свору сыновей и дочерей, которые только и мечтают, как бы половчее сорвать с него корону. Конечно, пришлось кое-кого и утихомирить. Но я люблю кровь не больше, чем император Август. Все, что мне нужно, – это мир и покой.

Они перешли во фригидарий, зал более прохладный. Метелл немного поплавал в бассейне, пока Ирод, тяжело отдуваясь, сидел и, поглощая виноград ягоду за ягодой, плевался косточками в стоящего сбоку от него раба. После этого, насухо вытертые, умащенные дорогими маслами и одетые в широкие тоги, хозяин и гость перешли в зал для приемов, где их прихода ожидало юное население сераля, принадлежащего царю, неподвижное, словно мебель. Чертыхаясь и прихрамывая, Ирод сел на место. Внесли кувшины с вином, фрукты, сдобренные специями колбаски, вертела с птичьей мелочью, оливки, корнишоны, поджаренный хлеб с сыром и прочие деликатесы, способствующие разжиганию аппетита.

Устроившись поудобнее, Метелл спросил:

– А что, палестинцы все так же больны своей историей? Их трудно убедить в том, что история, как и весь остальной известный нам мир, есть лишь одна из провинций Римской империи.

– Как я завидую твоим зубам, Метелл, – проговорил Ирод, с восхищением глядя на гостя. – Какие они сильные и красивые! Это ужасно, когда начинаешь терять зубы. – Сказав это, он обратил внимание на одну из женщин сераля: – А это что? – показал он на большой синяк, украшавший ее бедро. – Опять дрались? Вы дождетесь, что я принесу большой бич и отделаю вас всех, маленькие злобные сучки!

– Исаак, – задумчиво произнес Метелл. – Авраам. Моисей… Язык сломаешь, произнося эти имена.

– Пророки появились раньше римлян, – сказал Ирод. – Стоит об этом помнить. Царь Соломон, чей храм я перестраиваю, был уже немолод, когда Ромул и Рем еще сосали свою волчицу.

– Мы, римляне, не против местных религий, – покачал головой Метелл, – пока они не начинают конфликтовать с нашей верой в божественное происхождение императора. А жрецы этих религий обыкновенно оказываются весьма полезными для римского государства. Они ведь, как и мы, стремятся к жизни размеренной и спокойной.

– Обожествление императора не имеет никакого отношения к истинной религии, – проговорил Ирод, глядя с прищуром на крохотного жареного воробья, которого разделывал своими жирными пальцами.

– Ты говорил о пророках, – уточнил Метелл. – И до нас доходят эти разговоры. Расскажите-ка мне о пророках, ваше величество!

– Пророки… – ухмыльнулся Ирод. – Пророк – это человек, который предсказывает явление бога во всей его мощи и ярости. Он уверяет, что бог уничтожит грешников, и, если они не хотят этого, им следует перестать грешить. Пророк напоминает грешникам, что такое грех. Обличает их, клянет, требует прекратить и все такое прочее…

– А бог для них – это какое-нибудь бородатое, плохо промытое племенное божество?

– Да не стоит все это принимать всерьез, господин мой Метелл, – покачал головой Ирод. – И ты прекрасно это знаешь. От пророков – никакого вреда. В Палестине они всегда водились. Сами были святыми, а потому требовали святости и от других. Не бей свою жену. Не ешь свинину. Держи ногти чистыми. Никакого вреда, никакой опасности для римлян, если это именно то, о чем ты думаешь.

– Тогда чем пророк будет отличаться от того, кого называют мессией?

– Мессия? – задумчиво переспросил Ирод, глядя с прищуром на ягодичные мышцы двенадцатилетней девушки, которую для него отыскали в пригороде Дамаска. – Мессия очень сильно отличается от пророка. Во-первых, пророков существовало множество. Мессия же пока не появлялся – ни один. И не появится. Это всего лишь сон, не более того, господин мой.

Метелл пожелал узнать, что это за сон.

– Дурной сон, – ответил Ирод. – Примерно такой. Является человек – неизвестно откуда. Проповедует как пророк. Грехи там, раскаяние и прочие вещи. Но у него есть, так сказать, доказательства принадлежности к царскому роду. У него в жилах течет царская кровь, и он может это подтвердить. Как и любой из священников, он толкует Священное Писание, но придает ему совершенно новый смысл. Выворачивает наизнанку, так сказать. Что-то добавляет от себя, чтобы слова Писания стали другими, впрочем – не слишком изменились. Кто-то видит, как он ест свинину, что совершенно противоречит еврейским законам, но он потом появляется с каким-нибудь никому не известным древним текстом, скажем, от пророка Нахшона, сына Аминадава, где сказано, что свинину можно есть в период, когда у кузнечиков мор, если ветер дует с запада, а тамариск расцвел раньше времени. А еще он говорит, что пора строить новое царство, и народ ему верит, а потому следует за ним, чтобы разрушить старое.

– И как происходит разрушение, ваше величество? – спросил Метелл. – Откуда он берет армию?

– А его армия уже здесь, – покачал головой Ирод. – И не надо никого искать. Это – народ. Он забывает старые связи, предает старых правителей. Слепо верит в новое… А не заняться ли нам обедом? И как бы хотел развлечься господин мой Метелл? У нас здесь не хуже, чем в Риме. Могу предложить борьбу обнаженных девушек с очень длинными ногтями. Или, может, петушиные бои? Это будет потише, чем борьба, поскольку мы вырезали петухам голосовые связки, и они теперь дерутся молча.

– Спасибо! – отрицательно покачал головой Метелл. – А что, много нынче разговоров о приходе мессии?

– Не больше, чем обычно, – ответил Ирод. – Но и не меньше. Ожидание мессии – часть еврейского образа жизни. Семейное развлечение. Если мать семейства понесла, все ждут: родится мальчик, станет мессией; родится девочка – будет матерью будущего мессии. Поэтому семьи у евреев такие крепкие. Есть чем заняться.

– А если семья крепка, то крепко и государство, – кивнул Метелл.

– Дурные сны – невеликая плата за то, что мы имеем, – сказал Ирод и, подняв руку, пальцы которой были украшены тяжелыми кольцами, подал сигнал главному музыканту, тощему сирийцу с длинной бородой, и тот направил свой оркестр, звенящий цимбалами, флейтами, трубами и единственной, но громкой свирелью, в пиршественный зал.

Ироду же помогли взгромоздиться на носилки.

– Меня отнесут, – проговорил он. – И все из-за этой чертовой боли в икрах. Нет совершенства в мире – только отболели зубы, как заболели ноги! Это и называется старостью. Может, тебе тоже носилки? Или пройдешься пешком?

Метелл отрицательно мотнул головой:

– Пешком. Только пешком.

И они отправились. Обед был, как вы можете предположить, весьма обильным, и накрыт всего на двоих, хотя прислуживали обедающим человек двадцать под присмотром юного, но умелого мажордома в золоченых одеждах, который незаметно хлопал в ладоши, когда требовалось принести свежие салфетки, прохладной воды или подать новую порцию заливных телячьих мозгов для знатного гостя, прибывшего из самого Рима. Сами представьте, какие блюда могли бы подаваться на этом царственном банкете, и будьте уверены – все они были там, и подносили их, склонившись низко, обнаженные юные рабы с оливковыми телами. Ирод ел немного, хотя обильно потел; по рукам его и ногам пробегала судорога, он тяжело вздыхал, ругался и тяжелой ладонью, увешанной золотом, бил подававшего еду раба, который, как царю показалось, слишком громко дышал. Метелл украдкой наблюдал за ним. В этом и состояла его миссия – понять, насколько здоров или нездоров царь и как долго он еще сможет прожить. Ирод уверенно правил в Палестине, но после его смерти страна могла впасть в хаос, и римляне не могли допустить беспорядков в самой восточной части своей империи.

Этим вечером видения прошлого вдруг явились Ироду Великому: те, кого по его приказу убили, предстали перед ним, и среди них – его первая и любимая жена, Дорис, смерть которой была горькой необходимостью. Все эти тени прошлого неслышно двигались вокруг, шелестели в кустарнике, окаймлявшем террасу, выглядывали из-за стола и тут же растворялись в воздухе, стоило царю бросить внимательный взор в их сторону. А кто-то из них пел, и столь отчетливо, что Ирод легко распознавал голоса и, повернувшись к источнику пения, вдруг тяжело вздыхал и издавал стон. Через силу улыбнувшись Метеллу, Ирод извиняющимся тоном сообщил, что чувствует себя скверно, что завтра будет все хорошо, что его врачи – отменные тупицы, достойные только плетки… Метелл улыбался в ответ, ел, но почти ничего не говорил. Похоже, не стоило терзать царя разговорами о пророках и мессии. Это вредно для здоровья.

Глава 3

Рассказывают, что на десятый день месяца тишрей, во время великого праздника Йом-Кипур, который также зовут Шаббат Шаббатон, или Полный Шаббат, произошло нечто, от чего Захария потерял дар речи. Это был день отпущения и взаимного прощения грехов – ведь для того, чтобы заслужить прощение от Бога, ты и сам обязан простить всех, кто согрешил против тебя, причем сделать это от чистого сердца. И в этот день забывают о еде и питье, о плотских страстях, и каждый житель Израиля надевает новую кожаную обувь и пахнет сладко миром благовонным. Захария успел состариться, долгие годы служил он Богу, и в день, о котором я повествую, ему надлежало, к гордости и радости жены Елизаветы, которая была с ним одного возраста, исполнять в Храме Иерусалимском обязанности первосвященника. И вот, в полном облачении, он, слыша отдаленную музыку, подходит к Дому Всевышнего и оборачивается туда, где жена его Елизавета сидит с прочими дочерями Израиля, и он улыбается ей, а Елизавета отвечает ему улыбкой. Были они старыми и, к их горю, бездетными, но жизнь свою долгую прожили в любви и согласии.

И вначале в жертву принесли агнца, после чего, поскольку это был единственный день в году, когда первосвященнику дозволялось делать это, Захария прошел за занавесь, отделявшую Святая Святых Храма от его внешних покоев, и окропил священный огонь жертвенной кровью, добавив в нее щепоть благовоний. Когда же он совершал это под пение прихожан и священников, доносящееся из-за занавеси, то, к немалому своему удивлению, увидел вдруг возле алтаря юношу в простых одеждах – столь белых, что белизной своей они затмевали белизну одеяний первосвященника. Молодой человек был золотоволос, а кожа на его лице выглядела гладкой и чистой. С какой-то, как показалось Захарии, беспечной наглостью он чистил ногти маленькой заостренной палочкой, глядя на них с неким недоумением, словно только что получил ногти в пользование и пока не знает, как ими распоряжаться. Разгневанный, за малым не брызжа слюной, Захария шагнул к юноше, невольно разбрызгивая кровь из чаши, и заговорил:

– Кто ты? Что это? Как ты сюда попал? Кто пустил?

На эти слова первосвященника юноша отвечал спокойно на чистом наречии Священного Писания, и речь его звучала не просто правильно, а слишком правильно – так, словно был он иностранцем, который в совершенстве овладел чужим языком:

– Захария, священник Храма, разве не желал ты иметь сына от чресел своих? Ты и жена твоя Елизавета – разве не молили вы всю жизнь Господа, чтобы подарил он вам чадо? Теперь-то, наверное, вы уже смирились и ни о чем более не просите! Жена твоя слишком стара, и семя твое усохло.

Старик почувствовал, что сердце его вот-вот остановится.

– Да это же… – начал было он, – это же…

– Фокус? – улыбнулся юноша. – Фокус и обман? Ничего подобного, Захария. Не бойся. Поставь чашу, у тебя трясутся руки, и ты разбрызгиваешь кровь. Мне не нравится этот варварский обычай приносить в жертву животных – это жестоко, но со временем вы найдете более чистый способ выказывать свое почтение Господу. Теперь же внимай мне, друг мой! Твои молитвы были услышаны, и жена твоя, Елизавета, которой уже поздно иметь детей, все-таки понесет и родит тебе сына. Ты должен назвать его Иоанном – ты слышишь меня? Иоанном[4 - Иоанн – «Бог милостив» (евр.).]! Сердце твое возрадуется, он же будет велик перед лицом Господа. Власть плоти будет неведома ему, ибо с самого рождения будет он преисполнен Святого Духа и многих сыновей и дочерей Израиля обратит в сторону их Бога и подготовит путь для того, чтобы явился нам Господь во славе своей. Ты понимаешь меня? Понимаешь то, что говорю тебе?

– Мне не понять этого, – простонал Захария. – Ты лжешь. Слова твои – слова дьявола. Изыди, Сатана! В день искупления всех грехов сам отец греха явился в Храм, чтобы искушать меня. Прочь с глаз моих! Своим присутствием ты оскверняешь трон Всевышнего.

Юноша был не столько разозлен, сколько смущен словами первосвященника. Отбросив палочку, которой он чистил ногти, юноша погрозил пальцем Захарии и проговорил:

– Послушай меня! Имя мое – Гавриил. Я – архангел, и место мое – у престола Господня. Я послан сообщить тебе благую весть, и я сделал это. Ты же не имеешь никакого права называть меня Сатаной и сомневаться в моей правдивости, ибо устами моими движет Господь. А потому ждет тебя наказание: немота поразит тебя – вплоть до того дня, когда свершится воля Бога. Ты не поверил моим словам, так будь же и ты нем как рыба. И знай, глупый старик, в должное время сбудутся мои слова!

Захария попытался что-то сказать, но из его уст вырвалось лишь невнятное бормотание. Юноша же, архангел, кивнул с довольной улыбкой, но без злобы, после чего стал растворяться в воздухе на глазах задыхающегося от волнения священника. Как потом рассказывал Захария, последним, что исчезло перед его взором, были аккуратно вычищенные ногти архангела. Первосвященник почувствовал, что сердце его вот-вот остановится, а потому, отчаянно хватаясь за занавесь, вышел из внутренних покоев Храма наружу, к людям, и увидел волнение и крайнюю озабоченность в их глазах. Напрасно пытался он хоть что-то сказать – только мычание вырывалось из его рта. Священники окружили его, и он поспешил жестами показать, что с ним случилось, – даже, к стыду своему, стал размахивать руками, словно крыльями, и показывать рост явившегося ему юноши-архангела.

– Видение? – вопрошали священники, хмурясь. – В чем же его смысл и суть?

Ответом им было лишь мычание.

Захарию вывели из Храма, и снаружи, под колоннадой, он увидел жену свою, Елизавету, которая ждала его. Елизавета отметила в глазах Захарии неизбывную радость, которая боролась со страхом, и поняла, в чем ее причина. Ей, как женщине, мир истины и реальности был гораздо ближе, чем большинству мужчин. И ей совсем не показалось невероятным то, что в священном месте, куда даже первосвященнику закрыт доступ во все дни, кроме этого, единственного дня в году, либо сам Господь, либо его посланник говорил с ее мужем и вселил радость в его сердце. И Елизавета понимала причину этой радости. Потому что этому могла быть лишь одна причина. Она прошептала на ухо Захарии заветное слово, и он, промычав нечто нечленораздельное, закивал. Елизавета же повела его домой, вслед за ними устремились и прочие из тех, кто был в Храме, а какие-то сирийские солдаты в римских доспехах, попавшиеся им навстречу, начали смеяться и жестами показывать – эти еврейские ублюдки опять напились в своем так называемом храме.

Как только добрались они до своего жилища, Захария принялся не торопясь, ровными аккуратными буквами, записывать все, что с ним произошло за занавесью в алтарном помещении Храма. Елизавета прочитала записанное, кивнула и заговорила:

– Не будет ли греха на мне, если не поверю написанному? Блаженна я перед женами, ибо все надеются, но не ко всем приходит. Но зачем Господь избрал женщину, которой уже не время рожать? Он мог бы взять и девственницу! Воистину, Бог наш – веселого нрава, и, веселясь, он указал на меня! Я думаю, должно нам ожидать скорого прихода Мессии, ибо читала я в Писании, что дева понесет младенца и он явится в мир. Нам же дано иное – от нас пойдет не Мессия, а провозвестник его, предтеча. И правда твоя и архангела – имя ему будет Иоанн. Как хорошо, что успел ты записать то, что видел, и ничего не забыл. Я же стану слушать себя, и, как только явятся знаки того, что я понесла, то скроюсь я от посторонних глаз. И все эти девять месяцев стану я говорить за нас двоих. О, не нужно об этом писать!

И они радостно и с любовью протянули друг другу руки свои.

Обряд искупления на празднике Полного Шаббата обычно заканчивался следующим образом: брали козла отпущения, нагружали его всеми грехами, которые к этому времени накопились в душах людей, подводили к скалистому обрыву, находившемуся недалеко от Иерусалима, и сталкивали вниз. Козел летел с обрыва и разбивался о камни, заканчивая жизнь в боли и мучениях. Козлу давали имя Азазель, и имя это принадлежало демону, жившему в пустыне, о чем сказано в шестнадцатой главе Книги Левит. Римляне, задолго до времен, о которых я рассказываю, также использовали невинное существо как средство освобождения от грехов, хотя в их случае это был человек, а не животное. Перед римлянами стояла проблема – кого выбрать? Когда же речь шла о животном, такой проблемы не возникало. Но в день, когда Захарии явилось видение, избранный для жертвоприношения козел сбежал. Его охраняли в саду Иерусалимского Храма двое слуг и, когда, привлеченные шумом, доносящимся от Храма, они отправились посмотреть, что происходит, козел перегрыз веревку, которой был привязан, и исчез. Пришлось искать другого козла.

Глава 4