Человек из Назарета

Сам же Захария сильно возбудился при словах священника, и тогда Елизавета сказала:

– Нет! Имя ему – Иоанн.

Удивлению собравшихся не было предела, но священник, преодолев недоумение, посмотрел на Захарию, который взволнованно размахивал руками и натужно силился что-то произнести, и задал все-таки свой вопрос:

– Иоанн? Но разве в твоей семье и семье твоего мужа кто-то носит подобное имя? Если нет, то мы не можем назвать это дитя Иоанном.

– Когда мужу моему было видение в храме, именно это имя услышал он из уст архангела – Иоанн!

– Мы должны услышать слово, произнесенное отцом, – произнес священник, – но уста отца запечатаны!

Захария же, взволнованно жестикулируя и мыча, потребовал, чтобы принесли ему глиняные таблички и стилус, что Елизавета и сделала. Легенды рассказывают, что, как только младенец услышал собственное имя, то сразу же радостно завопил, хотя и нет у нас особых оснований верить в точность рассказываемого – с чего бы это Господу понадобилось заставлять его вопить, если в тот же момент уста Захарии отверзлись и он ясно и четко произнес:

– Зовут его Иоанн!

И вновь изумились собравшиеся, а некоторые пали на колени. Захария же, словно желая выговориться за все эти девять месяцев вынужденной немоты, стал велеречивым, как пророк. Младенец закричал снова, но отец, приказав ему замолчать, заговорил. Слова его лились гладко и торжественно, фразы звучали ясно и четко, словно Захария репетировал их все время, пока был нем.

И говорил Захария так:

– Благословен Господь наш, Бог Израилев, что посетил народ свой и принес избавление ему; и воздвиг рог спасенья нам в дому Давида, слуги своего…

Иоанн же все это время вопил так, словно дудел совсем в другой рог. Мать принялась качать и успокаивать сына, но тот только пуще раскричался. Захария же, уже не обращая внимания, продолжал:

– И возвестил Господь устами бывших от века святых пророков своих, что спасет нас от врагов наших, от руки всех ненавидящих нас, что сотворит милость народу своему, который станет служить ему без страха, в святости и правде перед ним до скончания дней своих.

Многим показалось, что Захария излишне многословен, но единственным протестующим оказался маленький Иоанн, который вновь завопил, после чего и священник, явно решивший не уступать младенцу в громкости, добавил звука:

– А ты, дитя мое, чей голос станет еще громче, как скоро ты обратишь свои силы к служению Господу нашему…

Многие улыбнулись этим словам, но не Захария.

– … и наречешься ты, дитя, пророком Всевышнего, ибо явишься первым пред лицом Господа приготовить пути ему, дать уразуметь народу его спасение в прощении грехов их, по милосердию Бога нашего…

Говорят, что последние слова свои, высказанные по поводу столь чудесного события, Захария уже не столько произносил, сколько пел, и действительно было что-то от песни в речи, что изрекал он своим ясным чистым голосом:

– …который посетил нас свыше, дабы просветить сидящих во тьме и тени смертной и направить ноги наши на путь мира и жизни вечной.

Закончив, Захария склонил голову в молитве. Младенцу же дали грудь.

Мария, возвращаясь с караваном в Назарет, не могла забыть эту фразу, «…посетил нас свыше», и она звенела в ее голове, словно колокольчик, подвешенный под шеей головного верблюда. Да, и ее посетят свыше, как и обещал архангел, но кто этому поверит? Гораздо больше веры было бы ей, если бы напали на нее лихие люди с большой дороги или солдаты, марширующие из Дамаска. Все бы поверили, и Иосиф бы поверил. А так? Чтобы Господь посетил ее и взял силой? Разве это не богохульство?

Вернувшись домой, Мария тихо сидела с Катсафом на коленях, двумя пальцами поглаживая кота под мордочкой. Кот урчал от удовольствия, Иосиф же говорил:

– Хитрости безмерной была твоя мать, знала, где найти самого доверчивого человека, самого большого дурака во всем Назарете!

Он топтался вокруг стола, который заканчивал, стонал и сжимал свои слабые кулаки. Мария же терпеливо ждала. Когда Иосиф устанет стенать, можно будет ему все объяснить.

– То, что случилось с Елизаветой, – чистая правда. Поезжай и посмотри сам.

– Я не сомневаюсь в том, что это правда. И я не об этом говорю. Я говорю о том, что это чудо вы используете, чтобы прикрыть… чтобы прикрыть… Но у меня нет никакого права гневаться. Я просто рад, что все понял вовремя. Теперь я пойду к ребе Хомеру и все отменю… да, отменю. Слава Богу, что я все узнал.

– Ты ничего не узнал, – покачала головой Мария. – Пройдет немного времени, и ты все увидишь собственными глазами. Пока же ты должен верить тому, что говорю тебе я. Сам ты ничего не узнал.

– Почему я должен тебе верить? – воскликнул Иосиф. – По-твоему, мужчина должен верить любой, самой дикой сказке, которую неверная женщина расскажет ему, чтобы прикрыть то, что была ему неверна? Прости меня, но я должен это сказать: не очень-то весело жить под одной крышей с ребенком, зачатым в грязи. Но есть еще такая вещь, как мужская честь…

– Еще мгновение, и ты назовешь себя рогоносцем, – смело заявила Мария, усмехнувшись.

– Ну уж нет, – отозвался Иосиф. – Оставим это женатым. Слава Богу, но сон закончился. Я отправляюсь в свою мастерскую, к моим верным ученикам.

– Верным? Это Иаков-то верный? Ворует у тебя дерево и инструменты, делает игрушки и за твоей спиной продает их детям!

– Как и всякая другая женщина, ты уводишь разговор в сторону. Но меня это не касается. Ты мне не жена. Я холостой, но не дурак!

– А ведь ты говорил о любви, – сказала Мария, – и делал это совсем недавно. Неужели от любви можно так легко отказаться? А ведь любовь – это надолго, если не навечно, а любовь и доверие всегда идут рука об руку. Ты говорил мне, что любишь Бога, хотя никогда его не видел. Вот где любовь и вера сливаются воедино. Почему же сейчас все не так?

– Потому что… – начал Иосиф, – потому что верить в Бога проще, чем верить…

Но Марию было трудно переспорить.

– Ты обручен с женщиной, которая станет…

– Не смей! – почти закричал Иосиф. – Не святотатствуй!

И, мгновение спустя, уже спокойнее (она же еще девочка, и девочка в беде – откуда ей знать значение этого слова – святотатство?), он произнес:

– Ни один мужчина в это не поверит.

– Но ты – не просто мужчина, – парировала Мария. – И я – не просто женщина. Мы избраны, и ты в этом убедишься. Жаль только, что Богу придется тратить на это свои драгоценные силы.

Иосиф пробормотал что-то невнятное, махнул рукой, еще раз обошел вокруг стола, который делал для Марии, для них двоих.

– Иди с миром, Иосиф, – сказала Мария. – Пусть горечь уляжется в твоей душе. Ты мне не веришь? Ну и пусть. Завтра ты вернешься ко мне и заговоришь по-другому. Я тебе обещаю.

– Ты обещаешь? Ты?

– Я имею право давать обещания.

С болью во взоре Иосиф глянул на Марию. Тело его словно свело судорогой, и он вышел. Мария же продолжала, улыбаясь, гладить кота, который урчал так, словно у него вот-вот разорвется сердце.

Той ночью Иосиф так и не смог заснуть. Он ворочался на своей постели, время от времени издавая глухой стон – да, он был глубоко уязвлен, но одновременно его терзало необъяснимое чувство вины. Он буквально воочию видел, как взбешенная толпа преследует Марию, забрасывает ее камнями, а она, рыдая и прикрывая ладонями вспухший живот, пытается убежать. Насколько закон позволяет сочувствие грешнику? С другой стороны, можно ли ее винить в том, что произошло? Если бы тогда, в молодости, тяжелые железные тиски не упали ему на низ живота и не повредили неизлечимо его мужское достоинство, он не стал бы тем, чем стал. Сейчас уже мало кто помнит о несчастии, произошедшем с ним, а если бы он стал заново рассказывать эту историю, вряд ли бы ему поверили. Раньше никто не подозревал о подлинных причинах его холодности с женщинами – Иосиф открыто примкнул к секте, которая настаивала на том, что истинное бытие человека есть бытие в духе, и демонстративно отвергала плотскую жизнь – даже есть и посещать отхожее место у них было принято со стонами ужаса и отвращения. Теперь же, если бы он принял ребенка, которого Мария понесла от незнакомого мужчины, в чем она, как видно, нисколько не раскаивалась а, напротив, даже гордилась этим обстоятельством, соседи, вероятно, отнеслись бы к этому с пониманием, – он бы повел себя как вполне нормальный мужчина. Дело в том, что хотя секта, в которой он состоял, и не была запрещена духовными властями, но члены ее почитались свихнувшимися. Любой здравомыслящий человек понимает, что вкусно поесть – это приятно, а периодический визит в отхожее место – это путь к здоровой жизни.

Но, Господи, как с этим жить? Это предательство, это бесчестие, скрывающееся под маской лицемерия! Хитрость, которая, впрочем, и не будет особой хитростью, если подумать. Так может ли он оттолкнуть Марию, бросить ее на растерзание толпе, вооруженной камнями? И Иосиф сделал то, чего обычно не делал, – он достал из шкафа кувшин с вином и, приложившись, долго пил. Ему хотелось спать. Вино было крепким. Иосиф надеялся, что вино отправит его в сон достаточно глубокий, чтобы там, во сне, разрешились все его ужасные сомнения и все в теперешней жизни стало бы для него ясным и определенным. И он уснул, и решение пришло.

– Иосиф! Иосиф!

– Кто меня зовет? Кто ты?

– Посланник Господа. Слушай меня, Иосиф!