Хранительница ароматов

В тот вечер за ужином я спросила отца:

– Почему мы здесь, папа? Почему на нашем острове нет других людей?

Отец отложил вилку.

– Люди лгут, Эммелайн, – произнес он, – а запахи – никогда.

Он, кажется, думал, что это все объясняет.

– Все люди? – упорствовала я. – А как же Джек?

– Даже Джек, – бросил отец, и лицо его так потемнело, что расспрашивать дальше не хотелось.

Но именно тогда я поняла, что никогда не расскажу отцу о тропе, ведущей к утесу. У него есть свои секреты, а я имела право на свой.

Время шло. Приближалась еще одна весна. Мне исполнилось двенадцать, мои ноги и руки росли, как молодые деревца, сильные и стройные. Когда мы ходили к лагуне, я уже могла ловить моллюсков, стреляющих вверх водяными брызгами: сама раскапывала песок и находила дожидающиеся там раковины. Умела разводить костер с помощью сверла с дугой и куска сухого мха, а острым ножом могла выковырять моллюска из раковины быстрее, чем вы успели бы сосчитать до двух. Моя корзина для фуража всегда была полна, как у отца, и все чаще я наполняла ее самостоятельно, возвращаясь с Клео после приключений в лесу.

Мы с Клео привыкли бегать по стволам поваленных деревьев. Я раскидывала руки, чтобы сохранять равновесие, а ее копыта и так ступали уверенно и твердо. Но хотелось подниматься выше и выше. И я стала карабкаться вверх по стоящим деревьям, ветка за веткой, притворяясь Джеком – охотником за запахами. Иногда, зацепившись высоко за вечнозеленую ветку, окруженная нежным постукиванием ее иголок, я улавливала дразнящий запах чего-то необычного. Например, теплого пекущегося хлеба, где-то далеко-далеко. Или обнаруживала слабый след неприятного черного запаха, оставленного лодками. Кусочки истории, которую мой отец никогда бы мне не рассказал. Мир, который мне никогда не суждено увидеть. Я поднималась в воздухе, чувствуя, как ветви прогибаются под моим весом. Все это беспокоило, создавая ощущение одиночества, еще большего, чем прежде, но когда я наконец спускалась вниз, меня ждала Клео.

Отец научил меня подрезать Клео копытца и расчесывать ее. Мне нравились ритмичные движения моей руки по ее сильной спине, ее зубы, покусывающие меня, пока я работала. Так заканчивался каждый день. По ночам я слышала, как она блеет в своем сарае; отец объяснил, что козы в загоне любят прижиматься друг к другу, независимо от погоды. Я ждала, пока он уснет, а потом спускалась по лестнице в ее сарай и обнимала козочку, чтобы успокоить ее. Иногда там и засыпала, а просыпалась только с рассветом.

В такие ночи нарастало беспокойство, что между мной и отцом накопилось слишком много тайн. Но было нечто особенное в том, чтобы положить голову на бок Клео. Ее теплое и маленькое тело дарило мне ощущение полноты жизни. Это заставляло верить, что в мире есть больше, чем два человека. Поэтому я молчала.

Запахи

В то лето, когда мне уже исполнилось двенадцать, мой отец стал замкнутым, ничего не рассказывал, хотя до зимы было далеко. Он больше не спрашивал, что мы с Клео обнаружили во время наших поисков, и никогда не рассказывал, чем занимался, пока нас не было. Внезапно я осознала, что уже очень давно, возвращаясь домой, не видела на столе его корзину, полную фуража.

Но я была счастлива с Клео и рассудила, что отец не скажет, что происходит, даже если его спросить. И вот однажды, войдя в хижину, я увидела его стоящим перед открытой дверцей дровяной печи с ароматической бумагой в руке. На столе стояла пустая бутылочка, к пробке которой все еще прилипало кольцо из красного воска.

– Что ты делаешь? – спросила я.

Он закрыл дверцу печки и тяжело опустился на скамью у стола.

– Они уходят, – пробормотал он.

– Что?

– Запахи. Они исчезают.

– Дай мне понюхать, – попросила я, подумав, что причина в его носе.

Но это было не так. Когда отец поднес ароматическую бумагу к моему лицу, я ничего не почувствовала.

– Как давно она вне бутылки? – уточнила я, пытаясь применить научные принципы, которым он меня научил.

– Это не имеет значения, – сказал он. – Ничего не изменится. Я проверяю их уже несколько недель. Верхний ряд практически исчез.

Моей первой реакцией была обида из-за предательства: он открывал бутылочки без меня. Затем пришло осознание более глобального – запахи покидали нас.

Подумала о емкостях в верхних ящиках, о мирах, которые они содержали. Одним хотелось летать, другим – плавать, следующим – оказаться в самых нежных объятиях, какие только можно себе представить. Мне всегда казалось, что, засыпая, я слышу, как они шепчутся между собой. Когда же в последний раз я их слушала? Теперь почти каждую ночь я провожу в сарае Клео. Возможно, ароматические бумажки молчат уже давно. Возможно, они удивлялись моему отсутствию. Может быть, поэтому и ушли?

– И ты собираешься… – начала я, указывая на дровяную печь.

– …сжечь ее, – закончил он, все еще держа в руке бумажный листочек.

Жестокость этой идеи потрясла меня.

– Но почему?

– Одни из первых ароматов, когда-либо созданных людьми, были для того, чтобы сжигать их, – сказал он. – Per fumare – через дым. Такой способ поговорить с богами. Я хотел отправить этот запах туда.

– А что, если мы найдем способ вернуть их? Разве Джек не хотел бы, чтобы мы попробовали?

Отец покачал головой:

– Это невозможно.

Его лицо стало отстраненным, будто он сдался, хотя в тот момент я еще не имела представления ни о причине этого, ни о состоянии отца. Я знала только, что ему больно.

– Тогда давай и впрямь сожжем ее, – сказала я.

Мы подошли к печке, открыли дверцу и замерли, глядя на огонь. Отец молчал и, казалось, на мгновение ушел в себя. Затем бросил листок внутрь. Мы смотрели, как пламя охватило его края и превратило их в свет, а затем в пепел. Поднявшийся дым был голубым, таким чистым, что превосходил цветом небо, воду и глаза моего отца. А потом возник аромат.

Он был объемный, насыщенный и то пропадал, то появлялся, пульсировал с такой силой, которой никак нельзя было ожидать от ароматической бумаги. Это не было окном в мир, распахнутым лишь на краткий миг. Это был сам мир. Я закрыла глаза, и стены хижины исчезли. Я улавливала сладкий аромат свежескошенной травы и нежный шелест цветов – ярких и многочисленных, гибких и легких, осыпанных пыльцой и чудесных в своем постоянстве, как сама память. Они сливались в прекрасное единое целое, как перекликающиеся песни птиц. Было солнце, которое своим теплом вытягивало ароматы. Оно ощущалось на коже и окутывало меня так, как никогда не окружал жар нашей дровяной печи. Я стояла посреди всего этого, глубоко вдыхая. Никогда еще я не чувствовала себя такой наполненной.

Не знаю, как долго это продолжалось, только понемногу все уходило, пока не остались лишь свежесть дождя снаружи и слабый запах табака.

– Ох, – только и смог произнести отец, и его глаза наполнились слезами. Он потянулся к огню, словно хотел вытащить бумагу, но она действительно исчезла.

После случившегося мой отец изменился. Он всегда был очарован бутылочками, но потеря этого ароматического листка что-то сместила в нем. Напряжение в хижине росло, чувствовался его запах, тяжелый и насыщенный. Я наблюдала за глазами отца, блуждающими по верхним ящикам, независимо от того, что мы делали. Когда мы уходили за едой, он старался поскорее вернуться обратно, оставляя половину нашего потенциального урожая на берегу. Однажды днем что-то наконец сломалось, он достал еще одну красную бутылочку и откупорил ее.

– Ну что ж… – сказал он и открыл дверцу печки.

Процесс сжигания ароматического листка расслабил его на несколько дней, но затем все повторилось. Каждый раз это происходило все быстрее и быстрее, затишье становилось короче, напряжение росло. Не успела я опомниться, как верхний ряд исчез. Меня беспокоило, что произойдет, когда он пройдет через эти непостижимые верхние бутылки и обнаружит, что у него остались только старые версии нашей жизни.

– Почему бы нам не сделать новые ароматические листки? – предложила я. – Можно вынести аппарат наружу. Мы с Клео много гуляли, кое-что нашли и могли бы показать это тебе.

Я была готова выдать ему все свои секреты, даже утес с видом на весь мир. Но отец покачал головой.

– А что, если мы сделаем из одного из них новое хранилище для старого аромата? – указала я на третий ряд сверху. – Начнем все сначала?

Он посмотрел на меня, в его глазах появилась надежда. В тот момент я была для него Джеком – охотником за запахами, храбрым, умным и полным идей. И я по-прежнему оставалась Эммелайн – дочерью, которую он любил больше всего на свете.

– Хорошо, – согласился он. – Давай попробуем.

Он вынул из ящика бутылочку и мгновение подержал ее в руке. Затем вскрыл красную восковую печать отработанным, хорошо знакомым движением и вытащил бумагу. Запах был неуловим, как мы и предполагали, но теперь у нас был план. Мы вместе подошли к печи.

– Держи, – сказал отец, протягивая мне листок. Тот лежал у меня на ладони – легкий безмолвный хранитель тайны. У него оставался единственный шанс проявить себя, если только мы не сумеем поймать его снова.