Людолов. Мужи Великого Князя

– Сделаю, батька! – старый друг кивнул.

Владимир тяжело вздохнул, прогоняя сонную одурь и дурное настроение, и поднялся на встречу неизбежному.

2 глава.

Лошадиное копыто ухнуло в лужу по бабки, подняв тучу брызг. Рука в кожаной перчатке ласково натянула повод.

– Что там? – отрывисто спросил всадник.

Это означало, что одному из его сопровождающих надлежало немедленно ускакать вперёд и разузнать, почему длинная колонна лошадей и повозок, направляющих в княжий терем остановилась. Один из конников уже рванулся было, когда причина затора открылась сама собой.

Княжий терем стоял на крутом холме, к нему вела и без того разбитая дорога, а теперь раскисшая по случаю дождя.

У одной из телег подломилось колесо, худая кляча не смогла вытянуть груз для празднества князя и теперь, вновь и вновь, съезжала вниз по коричневой жиже на разъезжающихся, подламывающихся от усилий ногах. Люди внизу, у подошвы холма, спешно расступались, уводя свои телеги на обочину, опасаясь, что застрявшая телега сорвется, и тогда столкновения и порчи товара – не избежать. Кто-то побежал помочь попавшим в беду.

Всадник раздумывал ровно три удара сердца, после чего слега ударил шпорами коня. Огромный дистрэ, которому большинство здешних кляч едва доставали до середины плеча, с места взял в галоп, подняв настоящую волну грязи. Огибая крупные препятствия, не обращая внимания на в страхе шарахающихся людей, боевой конь вмиг доскакал до катящийся к низу повозки.

Смерды заголосили, а всадник снова легонько тронул шпорами бока коня и слегка натянул узду. Могучий зверь легко воспарил в воздух, будто невесомый, легко перепрыгнув и телегу, под перепуганные взгляды смердов и их клячи. Алый плащ его наездника воспарил крыльями, открыв красно-жёлтую котту с гербом (скрещенные меч и молот высекающие семь звёзд), длинный франкский меч и кинжал, притороченные к золочённому поясу, и так же быстро опал, когда конь коснулся копытами земли. Словно запрещая копошащимся вокруг смердам, глядеть на недостойную их красоту. Не здешней была и кольчуга, что покрывала руки всадника до запястий. Опытный купец легко бы определил, что бронь сделали у франков, причем в лучших оружейных! Кольца в кольчуге, в отличие от кольчуг привычных, в которых воевали большинство местных ратников, были разными: при одном размере, кольца на груди и плечах, там куда чаще приходился вражеский удар, были из более толстой проволоки, на подоле же и по бокам – из самой легкой и тонкой, но так же – достаточно прочной.

Копыта дистрэ ухнулись в грязь, вызвав дрожь земли, как удар тарана о ворота, всадник легко развернул всхрапывающего коня, повёл его боком, быстро догнав телегу, затем, наклонившись, схватил, словно тисками, клячу под узду и, сразу же, остановил падение телеги. В таких руках, что были у него, силы было на трех таких смердов, а в его коне – на целое стадо такой полудохлой запряжной скотины. Телегу уже развернуло боком по дороге, а лошадь вот-вот должна была свалиться в канаву. Коснувшись шпорами боков, чужеземец направил своего здоровенный коня вперед и, без труда, выволок телегу с измученной лошаденкой на ровную на дорогу.

– Спасибо, боярин! Ай, спас, помог… – бухнулся рядом в холодную жижу смерд.

– Молчать, – отрывисто с тяжёлым выговором сказал всадник. – Упирать пофозка с дорога. Жифо! Иначе бить! Больно бить!

«Боярин» продемонстрировал впечатляющего размера плеть. Слова всадник говорил отрывисто, не по-местному резко, будто лаял. Смерды ни слова, ни говоря более, бросились за работу, в страхе косясь на грозного всадника, коий брезгливо кривил губу, на не по-местному выбритом, надменном лице, наблюдая за их возней.

– Сир Рудольф, с вами всё в порядке?! – его стремительно догоняла кавалькада всадников. Это только бедные странствующие рыцари путешествуют в строго одиночестве – для знатного рыцаря в его путешествии было бы невозможным куда-то ехать без оруженосцев, конюхов, охотников, повара и конечно, небольшой вооруженной свиты. Один из сопровождающих держал полотняное желтое знамя с вышитым на ним двуглавым черным орлом. Рыцарь невозмутимо нашел говорящего – своего старого верного слугу.

– Хох.

– Не сомневаюсь в силе Буцефала и вашей, но стоило ли так рисковать из-за каких-то смердов?

– Они загораживали нам дорогу, – ответил на родном языке рыцарь.

– Мы могли бы сами…

– Кроме того, – перебил его сир Рудольф, посмотрев в пасмурное небо, – Мне скучно, Уго. Но я еще раз убедился, что мой покойный отец был прав.

Их отряд двинулся вверх по склону, и слуга поехал рядом, отставая всего на пол корпуса.

– В чем же ваш благородный лорд-отец был прав?

– В том, когда советовал раз в десятилетие – выжигать дома смердов до голой земли! В противном случае они, как видим, от достатка, становятся ленивыми и нерасторопными тварями.

Он не торопливой рысью направил коня вверх по склону, больше не обращая внимания на суетящихся людей.

На вершине кручи стояла крепость, и к ней вела только одна дорога. Сама круча, будто клык стремительно врезалась в реку, поэтому с трёх сторон была окружена водой.

На самый верх само по себе забраться было непросто, о чём свидетельствовало недавнее происшествие, но на вершине взору гостя этих земель, открывалась крепость. Рыцарь фыркнул, разглядывая непривычные его глазу черты чужого оборонительного сооружения. Неглубокий ров, потом вал, а над ним ряды частокола из толстенных брёвен – все это не производило впечатления надежного замка. Но, зато, красноречиво говорило о том, что хозяин его – никого не боится, полностью полагаясь на крепость меча и своих воинов. Изъезженную дорогу, стискивали башни, однако ворота были открыты. Рикс Вольдемер ожидал гостей.

Рудольф фон Оуштоф ещё издалека услышал заливистые трели, скривился, Буцефалу тоже не понравились язычески завывания, судя по-нервному пряданию ушами. Но выбора не было, долг есть долго, и они въехали внутрь крепости, показав страже посольскую грамоту.

Местные шуты кривлялись и кувыркались в своих нечестивых нарядах. Рядом с ними выплясывали уже люди получше, возможно даже купцы. Одному из них поднесли ковш, наполненный доверху отнюдь не водой. Купчина выпил его до дна, пролив половину на чёрную бороду, бросил шапку, оголив потную лысину, захохотав, и опять пустили в пляс. Глядя на это, Рудольф укоризненно покачал головой – вот они недавние христиане! Возможно, он был бы более суров, если бы не помнил своих сервов, которые тоже на святых праздниках отплясывают языческие танцы. Отец, оно, конечно, говорил, но особо лютовать Рудольф себе не позволял, а на причуды смердов смотрел сквозь пальцы. Иные пасторы это сурово осуждали, другие, как пастор Альберт, спутник Рудольфа в его посольской миссии, говорили, что сервы – люди глупые и немощные, и не зачем от них многого требовать. Главное же, как считал сам рыцарь, чтобы они, сервы, платили положенные подати и церковную десятину, а об остальном позаботиться молящееся и сражающееся сословие. Он, Рудольф, считал себя добрым хозяином, а о душах сервов и телах позаботятся те, кому по рождению и положено ходить с крестом на одежде.

Языческие дудки, конечно, не сравняться с церковным хором, но… они играли весьма забавно. Оуштоф, потрепал Буцефала по шее мол: «да мне тоже не нравятся эти варвары, но я их терплю». После чего решительно спрыгнул с коня и повёл его к конюшне, чтобы задать овса. Самому, не доверяя в таком деле каким-то слугам. Буцефал – это не какой-то мерин или рабочая кляча – это друг и товарищ, и перекладывать заботу о нем на кого-то, кто может сделать это хуже, рыцарь не собирался.

Пока Буцефал с хрустом разжевывал овес, Рудольф похлопывал его по шее, придерживая узду, осматривал непривычную конструкцию княжьего терема. Он был целиком из дерева, разве что фундамент имелся каменный. Да, в этом ему было далеко до прекрасных замков великой Империи Запада. Но размерами терем им точно не уступал. Пятиэтажный, сложенный из гигантских брёвен, на вид ничуть не уступающих по крепости камню, он был раскрашен в три цвета: алый, синий и золотой. Карнизы и наличники были искусно вырезаны (наверняка тоже не обошлось без нечестивых языческих символов), раскрашены отдельно, образуя особый узор, а по углам каждого этажа и на коньке стояло множество резных фигурок из дерева: лебеди, петухи, лошади и драконы. Шпили-башенки устремлялись вверх и оканчивались небольшими маковками, покрытыми жёлтой черепицей. Всё это было чуждо и непривычно Рудольфу, но он не мог не признать, что было достаточно красиво.

– Уго, дар князю на месте? – не оборачиваясь, спросил рыцарь.

– Да, в ларце, мой господин.

Рыцарь удостоил слуга одобрительным кивком.

Дни рождения князя праздновались по три дня, и после празднования в стольном граде, все важных гостей приглашали в личное поместье князя. Важных-то важных, но пастора Альберта, спутника Рудольфа по посольской миссии, не позвали, оставив в Киеве, а вот византийские лицедеи наверняка будут в избытке…

3 глава.

Либо вино, либо пусть короткий отдых, пусть и с жутким сном, либо все вместе взятое, но что-то успокоила жалящих десну ос, до приемлемого гудения в челюсти, причем настолько что даже вид старшего сына не вызывал привычного раздражения – Владимир поудобнее расположился в троне, готовясь слушать.

Привычно скупой и сдержанный на эмоции Святополк, прямой как древко копья, привычно же первым взошел на резной, красный помост перед троном. Годы его не щадили – залысина от высокого лба полумесяцем поднялась еще выше, глубокая морщина на лбу, казалось, стала еще глубже. Вспомнилось как однажды людолов, будучи еще мальчишкой, дурачась с княжичами на речке, метнул влажной глиной, которая, волей случая, со смачным шлепкой попала на голову хмурого Святополка, закрыв все его и без того редкие волосы. Братья хохотали и долго дразнили его «лысым». А вот людолов лишь с трудом спасся бегством и его, Владимира, заступничеством – разъяренный молодой князь готов был зарубить его мечом. Теперь, чтобы залепить оставшиеся волосы на голове у Святополка – много глины бы не понадобилось, и только фигура князя Туровского, как и ранее, была стройной, подтянутой, сухой и строгой. Закусив на мгновение губу, он, словно вспомнив что-то неприятное, коротко поклонившись (это было больше похоже на кивок, но даже это не вызвало гнева, лишь неудовольствие), буркнул:

– С днем рождения, отец. Вот это – от нас тебе.

Помощниками князя выступили аж трое ляхов, судя по одежде. «Наверняка из свиты жены. Уже – спелись?! Быстро, однако, дочурка Болеслава*[18 - Болеслав Храбрый. Князь, а затем король Польши. Являлся тестем Туровского князя Святополка.] его своими окружает!» – вяло мелькнула догадка. Святополк сумел удивить – подарок оказался и впрямь дорогой: эмалированные парсуны его, Владимира, и его жены Анны. Великолепная, работа, дорогая вещь, всё бы ничего, если не та, кто была изображена на парсуне. Почему именно кесаревна Анна? Скрытый намёк? Упрёк? «Вряд ли… – решил про себя Владимир, – …Слишком сложно и витиевато для простого как дудка Святополка! Скорее уж женка его – что-то имела ввиду. Но вот что? А пес бы их, баб, разобрал!» Старый князь присматривался к старшему сыну – принял уже тот, что не будет Великим князем после его смерти? Или нет? Придется уступить – приде-ется. Сила-силу ломит – что Святополково желания супротив его, Владимира, воли? Ничто! Турову ни в жизнь не сравниться с Киевом и все будет так, как решил Владимир! И Болеслав – не поможет! У него сейчас бойня с немцами. И свою буйну голову Святополку лучше не будоражить надеждами и чаяниями – великим князем будет не он, а тот, на кого укажет старый князь!

Стройный, широкоплечий, сухой телом Мстислав, широко и открыто улыбаясь, низко поклонился отцу. Далекая, солнечный Тмутаракань выжгла его кожу загаром почти до орехового цвета на бритом подбородке, но кожа под веселыми смеющимися серыми глазами была почти белой из-за полумаски боевого шелома, который князю Тмутараканскому, по слухам, снимать приходилось крайне редко. Непривычно длинноногий для их породы, князь был одет в дорогое византийское платье с пояском, а на голове шапка, отороченная мехом, которую он придержал, кланяясь этим своим порывистым, резким, как и все остальные, движением. Он и сам, помнится, был резким и быстрым. Волосы князя, когда он обнажил голову, так же были убраны не по-русски – с боков на висках было выбрито, только на лбу и темени оставался светлый волос, зато затылок венчали три длинные косички, а в ухе, явно в подражании Великого деда*[19 - Великий дед – князь Святослав Игоревич, прозванный русскими историками за неуемную энергию в расширении границ своего княжества «Александром Македонским русской истории».], была серьга с красным карбункулом. Усы князь не сбривал полностью, но стриг, оставляя недлинную щетку над губами. Тонкий шрам, делящий правую бровь князя, лишь еще раз подчеркивал стать удалого витязя и балагура. В прочем, в отрочестве княжича, Владимир иногда ловил себя на мысли о том, что иногда, когда молодой Мстислав улыбался вот так вот, казалось, что не улыбка это, а хищный оскал барса. Он так же помнил, что сухой и обманчиво-хрупкий Мстислав всегда или почти всегда в борьбе клал на обе лопатки могучего Святослава, так гордящегося своей неимоверной силищей. Мышцы и жилы князя были ровно стальные канаты от постоянных воинских тренировок. Когда-то, навещая и гостя еще молодого Мстислава, не так давно ставшего полнокровным князем далекого южного города Руси, Владимир, при конной прогулке, вспомнил, как хвалят Мстислава обучающие его лучному бою белые хазары.

– Что, прям так и хвалят? – полюбопытствовал, по-молодому не удержав степенности Мстислав.

– Хвалят, – коротко кивнул Владимир, и чуть погодя добавил: – Говорят, мол, уже сейчас им сложно найти лучшего стрелка твоего возраста.

– Ну-у, – протянул Мстислав. – Врут поди.

– В птицу попасть смогешь? – хитро прищурился киевский князь. – Вон – стайка уток летит – как раз бы мне для обеда утятины. Попадешь?

Юный витязь загадочно улыбался словам отца, поглаживая своего хазарского иноходца по-шее.

– Ну? – подначил отец.

– Куда?

– Что – куда?

– Куда попасть?

– Не понял, – Владимир нахмурился.