Людолов. Мужи Великого Князя

Округа полнилась воплями раненых и стонами умирающих, непривычные вьючные лошади нервничали, ржали и били копытами. Оставшиеся в живых купцы сидели и под возками тише мыши.

Людолов прошёл по залитому кровью песку тракта, к Бесу, хранящему добродушное спокойствие в этой вакханалии, благодарно похлопал его по шее, и вскочил в седло. Из-за поворота уже выезжали всадников, которые попридержав коней, разглядывали место скоротечной рубки.

Лют вынул лук из тула, быстро накинул, тетиву, и привстал в стременах. Одна, две, три стрелы улетело во всадников. Попал! Одна из лошадей скинула всадника и завалилась на бок. Выехавшие всадники заорали и бросились за Людоловом. Тот подождал, пока расстояния сократится до половины перестрела и тоже пустил Беса вскачь.

Бегство было рискованным – на крутом повороте, лошадь вполне могла улететь с крутого берега в мутную воду реки, но опасность была скорее для тех, кто скакал в табуне за Людоловом, а Бес… Охотник не сомневался, что даже безлунной ночью его скакун не умудриться так, подвести.

Погоня отставала, ни у кого из татей под седлом не было такого великолепного коня, как у него. Разбойники отставали, но не сильно – людолов придерживал Беса, чтоб не потеряться из виду. Лук он держал в руках, готовый добавить ватажникам бодрости парой-тройкой метких стрел, когда услышал знакомый переливистый свист степной стрелы. Одна просвистела над ухом, другая – совсем на излёте, обожгла руку, повыше локтя. Он тут же почувствовал тёплую струйку, стекающую по коже. «Сукин сын!», – не без восхищения подумал людолов. Степняк, чтоб его черти рвали – только он мог так стрельнуть из преследователей! Упрямый. Ну, чтож – стало быть, надо поторопиться. Такой может все планы порушить – стрелять умеет, как немногие. Того и гляди – попадет уже в серьез.

Расстояние, которое прошёл караван за полдня, всадники проскакали за время достаточное, чтобы съесть миску супа. Нелюдь сорвал небольшой боевой рог, что был у седла, и протрубил – раз, другой. Потом протрубил «Сполох» *[14 - Сполох – сигнал тревоги.].

Тропа нырнула вниз, к очередному мосту. Людолов придержал коня, так что он спустился крупной рысью. Преследователи, что оказались выше охотника, радостно заверещали и принялись метать стрелы, что жарко шоркали совсем рядом – неумехи! Даже не оглядываясь Лют, знал, что только степняк убрал лук и сейчас распутывает аркан. Взять Нелюдя живым! Вот это был бы подарок всем его недругам! Иные, за живого, поди, готовы заплатить серебром по весу. Людолов совсем остановился, перекинул щит со спины на руку, ловя стрелы. За себя он не особенно боялся, а вот Беса криворукие могли подстрелить.

Погоня спускалась следом. В горячке азарта от близости жертвы мало кто из ватажников заметил разведённые костры рядом с бродом, и что по левую руку от них в рощице стоят не особо прячась, кони, на которых в сёдлах ждут гридни в полной броне. Людолов знал, куда их вел, а людей и железо – почуял еще издали, у каравана. Гридни наблюдали из укрытия кустов, а Людолов дождался пока преследователи проедут треть расстояния до него – он уже видел их жестокие улыбки, огорчено заметил, что степняка среди них уже не было, но все же, завыл по-волчьи. Так завыл, что даже матёрый серый от этого воя сбежал бы, поджав хвост, если, конечно, не кончился бы на месте же, от разрыва сердца.

Спустя мгновение из рощи донёсся грозный рев, куда более страшный, чем вой, потому что издавали его десятки тренированных могучих глоток. Окольчуженная гридь ударила в копья по разношёрстной толпе ватажников, со стремительностью кабана секача, на ходу поддевающим клыком лисицу. Меньше чем за десять ударов сердца большая часть преследователей была поднята на копья, сброшена с коней и втоптана в грязь. Оставшиеся счастливчики бросились к реке, надеясь переплыть вброд. Их били стрелами как уток.

Людолов не смотрел на расправу. В глотке пересохло от перенапряжения, и он поминутно прикладывался к фляге.

– Лют! Чтоб тебя черти драли!

Он обернулся на голос – к нему, на великолепном аргамаке, подъезжал именно тот, кого он ожидал, во всей красе своего пусть и походного, но дорогущего убранства. Одежды одеждами, но они никогда не спрячут человеческой сути – у говорящего глаза северного волка, и этот особый взгляд не спрятать никак. Сколько лет они не виделись? Пять? Семь? Десять? Кто ж упомнит. Молодой парень, каким ему помнился друг по детским играм – изменился. Жесткая морщинка у губ, длинная морщина на лбу, новый шрам на виске и через бровь, широкая, окладистая и ухоженная борода – не парень, а полноценный военный вождь. Вождь привыкший повелевать и привыкший чтобы ему подчинялись. Другой и не поладил бы с вольнолюбивыми и буйными новгородцами, не имел бы успешных дел на Севере, с норегами, данами, свеями и прочими немцами*[15 - Стоит напомнить, что слово «немец» со славянского имело смысл ничего иного как «немой», не умеющий говорить по-людски. Да, вот такие вот нравы были в те времена.]. Князь Ярослав Владимирович изволил широко улыбаться, и людолов не мог не ответить тем же.

– Здоровья тебе, князь! – поклонился он в пояс.

– А, к черту твои вежливости, – князь совсем как в молодости при встрече после долгого расставания, раскинул руки и крепко обнял Люта за плечи, хлопнув широченной ладонью приятельски по спине. – Кто это такие? Чего гнались-то?

– Разбойнички. На вас и выводил. Правда боялся, что не поспею и придется догонять в пути, аль на встречу скакать.

– Ого? Так ты ждал нас здесь? – не без удивления Ярослав отстранился от людолова. – Как так?

– Ну, это-то, не мудрено, – устало пояснил людолов старому товарищу по юношеским игрищам при дворе князя. – Всего-то стоило помнить о дне рождения твоего батюшки, понимать какую дорогу выберешь, знать, как быстро идет дружина и то, что здесь хороший клев на удочку, да и место для стоянки. Ты никогда бы не упустил случая поймать стерлядочки на вечерней зорьке, вместо того, чтоб пылится в походе до заставы.

– Но мы ведь могли и задержаться в пути?

– Я рисковал. Но я знал, что к празднику ты поспеешь вовремя, а потому…

– А потому я начинаю беспокоиться о своей предсказуемости, – Ярослав расхохотался в голос. – Составишь компанию с удочкой? А то Тьельвар да Хаки таких рыбных ловитв – так и не понимают. Заодно и правду расскажешь, ну откуда узнал о моей дружине? Гонца встретил или купцы предупредили?

Людолов только многозначительно усмехнулся, и посмотрел на свой рукав, который ниже кольчуги окрасился багряным.

– Ты ранен? – сразу спохватился князь, окидывая его цепким встревоженным взглядом. – Позвать лечца? Сильно?

– Не, – отмахнулся людолов. – Если бы сильно – у тебя б не задерживался и сразу к Баяну б поскакал, сам знаешь. Отсюда – не так далеко.

Князь кивнул и, хитро глядя, пытливо осведомился:

– А ежели я как-нибудь, когда ты туда направишься, велю людям своим отай*[16 - Тайком.] следовать за тобой, да так чтоб воняло от них не железом, а лишь шкурой звериной и да прочим таким – и выследим место. Смогу ли зайти в него?

– Нет, князь, – улыбнулся людолов. – Не сможешь.

– Как-так?

– Место не пустит чужого. Будешь рядом ходить вокруг да около, а не найдешь. Ничего не выйдет.

Князь явно расстроился.

– Ох, уж та ворожба мне!

– Да не нужно тебе то место, – успокоил его Лют. – Ты ведь христианин? Зачем тебе капище?

– Затем же, зачем тебя к себе на службу зову. А ты все отнекиваешься да отнекиваешься. Аль поменялось что?

– Нет, Ярослав. Извини. Я служу батюшке твоему. А ты – друг мой, разве ж того мало?

– Ну, уж озолотил! – новгородский князь рассмеялся заразительно и звонко. В это же время его громилы нореги добивали раненных разбойников топорами. Один из них, здоровенный альбинос с красными веками, приветственно помахал окровавленной секирой людолову – тот повторил жест.

– Заскучали мои в походе. Хоть развлечения подкинул. Давно в гости не заезжал, кстати, – оценив все, заметил князь. – Вон и Тьельвар с Хаки – соскучились по тебе – дружку-душегубу. Дел много?

– Дел много. Есть что обсказать Владимиру.

– А ну-ка? – заинтересовался князь. Его рыжеватая борода смешно встопорщилась.

– Не могу сказать, – честно ответил людолов. – Пока – не могу.

– Ну не можешь, так не можешь. Айда в лагерь – отдыхать будем. Угостимся по новогородски, как в старые добрые времена!

А мимо, стуча колесами, проплывала вереница подвод – со снедью и хмельными напитками. Вся Русь сейчас скрипела колесами телег – отовсюду обозы и люди тянулись в сторону Киева. День рождение Великого князя – это не просто так. Такое – пропустить – нельзя. Такое – всем народом празднуется!

***

В корчму вошли трое – двое гридней, судя по доспехам. Третьего по раскосым глазам и одежде хозяйка безошибочно определила как степняка. Следы бойни между ватажниками и людоловом удалось убрать, но столы и стулья носили зарубки от топоров и мечей, на что сразу обратил внимание могучий воин с варяжскими усами.

– Что здесь произошло, мать? – он вежливо улыбнулся старой знакомой. Та ответила тем же – она узнала спрашивающего.

– Людолов княжий лютовал. Порубил разбойных людишек.

Варяг кивнул, словно подтверждая слова. Второй гридь был мрачен. Лицо его было чем-то неуловимо знакомо, и хозяйка таверны силилась понять, где же это лицо она видела?

Кликнув подавальщицу, друзья заказали себе еды, мрачный устало тёр вески, степняк вертел в пальцах оберег на серебряной цепочке. Должно быть, просил помощи у богов или предков – порубежье было не так далеко, и к степнякам разных племен и вида хозяйка уже успела привыкнуть.

– Кого рубил? За ним гнались? – хозяйка вздрогнула – варяг по-прежнему был рядом, его глаза внимательно и цепко изучали ее. Словно видел в первый раз. И в этом было что-то неприятное. Опасное. Женское чутье, куда более сильное, чем у мужиков, говорило ей, что что-то не так, но она никак не могла понять причину своей тревоги. Вновь посмотрела на «мрачного». Варяг ждал ответа, и она продолжила.

– Нет, не гнались. На постое был большой десяток воев. Они и кинулись. На него и нас – не пойми зачем.

– Разве так бывает? Должен быть какой-то повод и…

– Да не знаю я, – неожиданно грубо, даже для себя, оборвала старого знакомого. Неопределенность нервировала, но она, спохватившись, повернула испуганное лицо к матерому воину: