Разбойник Кадрусс

– Ну что? – спросил министр.

– Ничего, ваша светлость, – ответил секретарь и ушел.

Фушэ встал и любезно улыбнулся. Оба дворянина также встали.

– Господа, сказал министр: – В моем положении бывают иногда неприятные обязанности; я был вынужден приказать произвести у вас обыск. Успокойтесь, – прибавил он, когда Жорж сделал движение: – Этот обыск был произведен без шума; вы ни в чём не скомпрометированы перед публикой; о вашей репутации старательно позаботились. Я сознаюсь, господа, – прибавил он более любезным тоном – что всё должно внушать мне к вам величайшее доверие. Ваше состояние происходит от наследства, кавалер; я было сомневался в этом. Зная, что вы были очень стеснены в Неаполе одно время, я предполагал, что вашу роскошную жизнь поддерживали субсидии принцев-эмигрантов; но нет. А у маркиза де-Фоконьяка есть дядя миллионер. Итак, повторяю вам, господа, я имею к вам полное доверие. После этого откровенного объяснения я сделаю вам очень серьезное предложение.

– Мы к вашим услугам, ваша светлость, – сказал Жорж.

– Если вы желаете сделаться полковниками, я берусь доставить вам эту должность посредством какого-нибудь смелого и блистательного поступка. Послушайте. На свете, есть один человек, мешающий мне, хотя по наружности человек не важный; человек этот с пятьюдесятью подчиненными делает вещи изумительные и очень нас стесняет. Чтобы захватить его, мы делали глупость за глупостью.

– Вы говорите о Кадрусе? – спросил Жорж.

– Да, – отвечал министр. – Вы понимаете, как досадно видеть шайку разбойников, дерзко пренебрегающую всеми законами, установленными во Франции; с другой стороны история разбойничества в Италии и Испании доказывает, как трудно захватить шайку решительную и хорошо руководимую.

– Действительно в Италии, – сказал Фоконьяк: – особенно в Неаполе никак не могли захватить шайки разбойников; сам генерал Мендес потерял в шесть лет 2702 человека почти бесполезно; это было сосчитано.

Фушэ продолжал:

– Савари пробовал, но напрасно, отыскать Кротов и истребить их. Он сам попался. И сделался предметом насмешек всей Европы. Я хочу действовать искуснее. Я хочу собрать сведения о Кротах, оставить им уверенность в полной безопасности, но велеть наблюдать за ними и изучить их основательно; когда же я узнаю о них всё, что мне необходимо, я захвачу их не с большими силами, но послав им на встречу – небольшой отряд, решительный и смелый, и знаете ли, кому я предложу начальство над этим войском, разделенным на два отряда?

– Я это предвижу, – сказал Фоконьяк.

Он улыбнулся с радостным видом.

– Вам господа, – продолжать Фушэ: – вам достанется весь почёт от этой экспедиции; скажут, что узнав о присутствии Кадруса на одном пункте и имея только вас под рукою, я просил вас повести оба отряда навстречу разбойникам. Будьте искусны. Будьте блистательны, истребите всех! После этого дела вам дадут выбрать полк. Согласны ли вы?

– От всего сердца, ваша светлость.

– А вы, маркиз де-Фоконьяк?

– С восторгом, ваша светлость.

– Итак, господа, я полагаюсь на вас. Прежде чем мы расстанемся, – прибавил он с некоторой иронией: – я возобновляю мои сожаления, что имея надобность в вас как министр, я был принужден потревожить людей вашего звания.

Де-Фоконьяк засмеялся и возразил:

– Даже в царствование великого короля, герцог, насмехались не так остроумно как вы.

Он и Жорж поклонились. Фушэ позвонил, лакей отворил дверь и оба дворянина ушли. Тотчас после их ухода пришел секретарь.

– Они, как люди, не стоят того высокого мнения, какое я имел о них, – сказал министр. – Один, маркиз, довольно остроумный нахал. Другой, кавалер, будет превосходным дивизионным генералом, не более; он годится под пушечный выстрел и даст себя хорошо убить. Им дадут двух человек для этой экспедиции, которым будут даны полномочия. Вся слава этого дела должна пасть на двух знатных протеже императора; но настоящих начальников экспедиции вознаградят. Страсть его величества окружать себя дворянами будет нам стоить невероятное число патентов; дорого стоит золотить двор!..

Фушэ принялся за работу. Он не подозревал, что проиграл партию против самого Кадруса.

XIII

Где доказывается, что не один Винцент де Паола[9 - Викентий де Поль – святой, живший во Франции XVII века и стоявший у истоков социального служения Церкви и организации Духовных семинарий для воспитания клира.] сочувствовал каторжникам

Свидание Фушэ с двумя главарями шайки Кротов происходило в ту самую ночь, которая последовала за заговором, замышляемым против Жанны её дядей и его управляющим. В ту минуту, когда Фоконьяк и Жорж проезжали мимо Магдаленского замка, направляясь в виллу Фушэ, Гильбоа ходил по саду и бормотал:

– Когда она будет обесславлена, она будет принадлежать мне.

Гильбоа выведен был из этих размышлений топотом лошадей проезжавших по дороге всадников. Он вдруг вспомнил, что у него есть дело в Фонтенебло, и приказал заложить себе экипаж, распорядившись, чтобы его провожали два вооруженных лакея. Кроме того, он велел дать кучеру два пистолета. Слух, что Кроты находятся в окрестностях, принуждал каждого принимать меры предосторожности.

Сделав это, Гильбоа уехал в Фонтенебло.

– Я не долго буду в отсутствии, – сказал он своему управителю.

Тот философски ждал возвращения своего господина. Управитель Гильбоа, Шардон, имел жалкую наружность, голову куницы, ухватки хитрые, взгляд фальшивый, скулы острые; всё в нем выказывало коварство и алчность. Он хромал. Никто этому не удивлялся. Он был в остроге. Да… в остроге… и вследствии этого сделался он управляющим Гильбоа. Поселившись в Фонтенебло, без хлеба, без средств, Шардон вызвался вести у капиталиста счётные книги за самую ничтожную сумму, уверив его в своей неограниченной преданности. Гильбоа принял услуги этого негодяя и скоро сделал его своим управителем. Тамошние жители вздумали предупредить Гильбоа о положении Шардона, думая, что он этого не знает. Но капиталист отвечал этим услужливым людям, что ему очень хорошо известно всё, что он сжалился над этим бедняком и что считал долгом доброго христианина показать примером, что когда несчастный поплатился обществу за своё преступление, то следует протянуть ему руку.

– Я, человек богатый и занимающий хорошее положение в этом краю, обязан протестовать моими поступками против варварского обычая отталкивать бывших каторжников, которых таким образом доводят до отчаяния.

Толпа восхищалась и кричала «браво». Один человек угадал однако причины, побуждавшие Гильбоа действовать таким образом;-это был Фушэ, говоривший Савари:

– Вы удивляетесь благотворительности господина де-Гильбоа? А я нахожу ее естественной. За три тысячи франков в год он имеет превосходного управителя. Этот Шардон не сможет найти себе другого места. Он должен быть усерден. А доброе дело выставляет барона с хорошей стороны. Честность Шардона обеспечена опасением вернуться в острог, опасением достаточным для того, чтобы отнять охоту воровать у бывшаго нотариуса, любящего спокойную жизнь.

Фушэ отгадал верно. Шардон был вполне предан своему хозяину, который держал в руках его будущность и благосостояние. Не угодить барону де-Гильбоа значило опять впасть в нищету, в пороки, в грязь, и некоторым образом попасть на дорогу в острог.

Шардон, однако, чувствовал всю тяжесть своего рабства. Он был глубоко печален и всегда задумывался. Когда Гильбоа оставил его у ворот замка, он стоял, устремив глаза на дорогу. Он чего-то ждал.

Показались двое нищих, которые сели на тумбы, прислоненные к решетке парка, и протяжным напевом просили милостыню у прохожих. Шардон не обратил внимания на этих нищих. Однако они внимания заслуживали. Они представляли в лицах басню Лафонтена: Слепой и калека. Давно уже в этом краю знали союз, связывавший этих несчастных, потому что каждый день встречали бедного слепого, сгибающегося под тяжестью своего изувеченного спутника. А тот, подставив шляпу, просил взором, раздиравшим душу, милостыню у прохожего. При виде этих несчастных, соединившихся таким трогательным образом, сердце не могло остаться нечувствительным. Почти никогда слепой и калека не просили милостыни напрасно. Несколько душ, более сострадательных, чем другие, позаботились о старости этих бедняков и ходатайствовали у правительства о том, чтобы обеспечить их будущность. Все приняли участие в этом добром деле, в том числе и Гильбоа. Не из сострадания – он мало заботился о других – но потому, что богатство налагает обязанности, а он хотел приобрести репутацию благотворительного и щедрого человека; он часто подавал большую милостыню этим нищим, и когда он показался на дороге, нищие подошли к нему; но он не обратил внимания на них. Он даже грубо оттолкнул руки, протягивавшиеся к нему, сделал управителю знак приблизиться и сказал:

– Вели вынуть из кареты свертки и отнеси их в кабинет. Возьми два футляра из карманных дверец и ступай со мною.

Шардон, передав эти приказания слугам, выбежавшим встречать барина, сам взял футляры и не говоря ни слова пошел за Гильбоа, который прямо отправился в свой кабинет.

– Ты готов? – вдруг спросил Гильбоа, даже не оборачиваясь к своему управляющему.

– Вы всё ещё намерены? – ответил тот на вопрос своего хозяина другим вопросом.

– Да… – надо непременно кончить сегодня; но где твои люди?

– Одно слово, одно движение, и они здесь.

– Ты уверен в них?

– Как в себе самом. Их прошлая жизнь отдает их в мою власть… Правда, что и я также в их власти… ни им, ни мне нет никакой выгоды изменять друг другу. Призвать их?

– Как! они так близко?

– В двух шагах.

– Послушай, Шардон, – сказал хозяин управителю: —пятиться назад нельзя. Савари намедни сказал мне: «Почему это, любезный; господин де-Гильбоа, вы лишаете двор двух особ, таких очаровательных, как девица де-Леллиоль и её кузина? Говорят, у первой огромное состояние. Вторая же по красоте своей достойна обожания самых знатных наших сановников. Стало быть, удалять от двора двух девиц, которые могут служить ему украшением, преступление против воли императора, желающего женить своих генералов на знатных девушках». Ты знаешь, что значит эта любезность?

– Император хочет, – сказал Шардон – чтобы все знатные имена, все богатства столпились около него. Мадемуазель Жанна и знатна, и богата. Это ясно.

– Стало быть, ты понимаешь, что пятиться нельзя?