Разбойник Кадрусс

Настала Директория. Фушэ был сделан начальником полиции. Он сумел воспользоваться своим положением, чтобы узнать тайны могущественных лиц и составить себе оружие из этих тайн. Тем, кто старался ему навредить, он наносил один из тех верных ударов, которые служат вместо предостережения и парализируют недоброжелателей. Бонапарт нашёл, что Фушэ был для него необходим, и взял его к себе. Во время консульства министр полиции, при Маренго, где должна была решиться судьба Наполеона, составил тайный триумвират с Сиесом и Мерленом с целью разделить власть во Франции, в случае если первый консул будет побежден. Интриган Фушэ умел компрометировать других и выпутать себя. Сиес и Мерлен попали в немилость к Бонапарту, который узнал об их проделках; Фушэ сохранил свое положение и остался в силе и непоколебим. При наступлении Империи его влияние и кредит ещё увеличились. Он сумел сделаться необходимым для Наполеона, который ненавидел его, презирал, опасался и не смел удалить; император успел оценить силу этого грозного бойца.

Фушэ, сделавшись герцогом Отрантским, был для Наполеона самым важным человеком во Франции и даже в целом свете.

Но у него был соперник, Савари. Наполеон хотел противопоставить Фушэ перевес; он нашел в Савари человека смелого, хитрого, предприимчивого, более способного к деятельности чем Фушэ, но с умом не таким обширным, как у его соперника. Наполеон давал Савари, которого он сделал генералом, – чтобы придать ему вес – тайные поручения вне политики и полиции. Фушэ видел в Савари врага, который никогда не поднимется так высоко, как он. Он сразу понял этого человека.

– Это, – говорил он: – умная рука, а я – голова.

Вместо того, чтобы разбить этого соперника, он позволил ему усилиться в фаворе, делая вид, будто он иногда этого опасается и дуется на Наполеона. Искусная политика. Он оставлял Наполеону ребяческое удовольствие думать, что он ставил серьезное противодействие могуществу своего министра, которого Савари беспокоил однако менее соломинки; время от времени он подавлял его превосходством своей гениальности, потом блистательно поправлял ошибки доверенного человека императора.

В подобных случаях ожидали немилости Савари, но с долготерпением, удивительным для тех, кто не знал причин его пристрастия, император защищал свою правую руку и вознаграждал Савари за страдания самолюбия. Таково было положение обоих наполеоновских министров полиции. Один был министром явным, другой – тайным. Оба вели между собой борьбу.

В настоящую минуту у них шла странная борьба. Император отдал два приказания, которые он считал очень важными. Он получил верные сведения, что легитимисты составили заговор, который, однако, невозможно было открыть. Он поручил это Савари. Тому это не удалось. Фушэ ожидал этой неудачи, чтобы начать действовать самому и выказать свою силу. Сверх того Наполеон, друг порядка, чувствуя, что Франция хочет от него спокойствия и безопасности, установил во всей империи самое полное спокойствие, кроме однако одного пункта. Все шайки разбойников, опустошавших страну во времена Республики, Директории и Консульства, были уничтожены, все… кроме одной – шайки Кротов. Она была неуловима, она ускользала от всех преследований. Но, сначала оставив Савари одного бороться с Кадрусом, Фушэ наконец собирался действовать сам. Он не скрывал от себя затруднений своего предприятия. Но он принял совсем не такую тактику, как Савари. К несчастью, этот хитрый ум не предвидел, до какой степени может дойти смелость Кадруса. Однако борьба началась на другой день после того, как было доказано, что Кроты действовали в окрестностях Фонтенебло.

Мы опишем первую фазу этой странной борьбы между могущественным министром и атаманом разбойничьей шайки, борьбы представлявшей животрепещущий интерес.

XI

Как Кадрус и Фоконьяк отказались от должностей в армии его величества

Не успели Жорж и Фоконьяк вернуться домой, как слуга принес им визитную карточку.

– Маркиз, – сказал Жорж, прочтя: – адъютант генерала Савари желает с нами говорить.

Он передал карточку Фоконьяку. Тот взглянул на неё, потом сказал слуге:

– Скажи этому капитану, что маркиз Алкивиад де-Фоконьяк от имени своего и кавалера де-Каза-Веккиа извиняется, что не может немедленно его принять и просит его подождать несколько минут, пока они переменят белье. Ступай.

Слуга ушел; де-Фоконьяк посмотрел на Жоржа.

– Уж не напал ли Савари на наш след? – сказал он на языке изобретенном их шайкой.

– Не думаю, – сказал Жорж с равнодушным видом. – Жан уверил нас, что в настоящую минуту опасаться нечего.

– Чего же хочет этот Савари?

– Дать ответ на наши просьбы.

– Это правда. Уже не принес ли он и патенты?

– Вероятно.

– Что нам в таком случае делать?

– Отказать.

– Предоставь мне вести разговор.

– Охотно.

Жорж позвонил. Явился слуга.

– Проси! – сказал Жорж. – И не забудь, что ты должен разыгрывать роль оригинала, – шепнул он на ухо Фоконьяку.

– Как же! – сказал гасконец с беспримерной самоуверенностью. – Оригинальность благородных маркизов де-Фоконьяк известна…

Он не успел закончить фразы. Вошел адъютант Савари. Не смотря на аксельбанты и эполеты, которые, как ярлык на склянке, показывали положение и чин молодого человека, синие очки, закрывавшие глаза, беловатый цвет лица, кошачьи ухватки скорее принадлежали к дипломатическому, чем к военному ремеслу. Он был верным представителем своего начальника, этого разнородного существа, на половину адъютанта императора, на половину полицейского. После всех формул известной вежливости, бросив взгляд вокруг себя, взгляд, угаданный, но не виденный Жоржем и его товарищем – синие очки мешали видеть, куда глядел адъютант – он сказал, с изученной улыбкой, что он пришел от Савари, своего генерала, доложить маркизу Алкивиаду де-Фоконьяку и его благородному другу Жоржу Каза-Веккиа, что его величество, удостоив принять в соображение особенные достоинства этих господ, изъявил желание принять их поручиками в свою армию.

После подобного вступления эти три лица поклонились друг другу; потом де-Фоконьяк величественно заговорил:

– Капитан, скажите его величеству, что маркиз Де-Фоконьяк…

– Благородный друг, – сказал Жорж: – я замечу тебе, что ответ твой императору отнесет не этот господин.

– Это правда! Но видишь ли, мой милый, когда мы, Фоконьяки, имеем привычку говорить с королями, нельзя вообразить, что есть на свете люди, которых нельзя допустить к императору. Я забыл, что этот господин не знатный дворянин. Капитан извинит эту ошибку.

Адъютант, ошеломленный подобной дерзостью, поклонился ещё ниже, чем в первый раз, и ещё глубже постарался рассмотреть комнату и изучить сердца обоих людей, которых он имел перед собой.

– Скажите же генералу Савари, капитан, что мы отказываемся от патентов, и прибавьте, что мы очень обижаемся, зачем с нами поступили так скупо.

– Друг мой, – сказал Жорж с притворным спокойствием: – ты мог бы не упоминать о нашей законной щекотливости, но, конечно, хотя мы очень желали бы служить государю, которому служите вы, знатный дворянин не может принимать некоторые должности не роняя себя. А мой благородный друг маркиз де-Фоконьяк принадлежит, так же как и я, к такой фамилии, где чин поручика считается слишком ничтожным. Нашим величайшим честолюбием было бы отдать наши шпаги к услугам такого гения, какой управляет Францией в эту минуту, но будьте так добры сообщите генералу причины отказа, к которому побуждает нас то, что другие могут считать предрассудками, а мы считаем священными преданиями. Предки моего благородного друга командовали полками при Кондэ и Лианкуре, так же как мои предки в Италии. Император наверно поймёт, что благородная кровь не может изменить прошлому, и даст нам единственную должность, которая по преданиям принадлежит нашему дому – должность полковников.

– Да, полковников! – с твердостью подтвердил Фоконьяк.

Дипломат-адъютант был поражён этими притязаниями. Отказать в чём-нибудь Савари казалось ему до того непостижимо, что он осмотрелся вокруг себя, как человек старающийся возвратить потерянное равновесие, и совершенно растерялся. Алкивиад подоспел к нему на помощь.

– Господин адъютант, – скромно сказал он: – мы с кавалером могли бы предложить наши услуги Англии. Правда, полк стоит там довольно дорого, но подобная безделица не могла остановить Фоконьяка или Каза-Веккиа. Мы могли бы также бросить наш взор на германскую конфедерацию; там за ничтожную цену можно купить три полка и, следовательно, быть три раза полковником. Мы же приехали во Францию для того, чтобы иметь честь служить гениальному человеку.

Уроженец Лангедока в доказательство своей вежливости любезным движением руки сделал знак смущенному адъютанту, что он может выйти. Тот ушёл поражённый дерзостью Фоконьяка и надменностью Жоржа.

– Вот увидишь, – сказал Алкивиад, как только удостоверился, что офицер не может его слышать: – он непременно произведёт нас в полковники.

– Я начинаю думать, что они слишком глупы для этого, – сказал Жорж, пожимая плечами.

– Все-таки нам не надо полагаться на это. Савари, этот полицейский генерал, злая обезьяна, хотя мы побили его. Будем остерегаться его засад. Надо, однако, отдать тебе справедливость, ты великолепен в твоей роли оригинала. Но смотри, чтобы не было преувеличения.

– Не бойся! – ответил уроженец Лангедока своим настоящим голосом и на своем родном языке.

– Фушэ всё меня тревожит, – сказал Жорж.

– Полно! – сказал Фоконьяк: – Он не подаст признака жизни против нас. Я подкупил одного из секретарей самого важного начальника департамента; человек этот должен сообщать мне всё, он совершенно в моих руках. Он знает, что изменить мне, значит обречь себя на верную смерть; я доказал ему это.

– Потом Жак, которому он дал место возле себя, наблюдает за ним.

– Я не думаю, чтобы он подозревал это, – сказал Фоконьяк, улыбаясь.

– Он не сообщал мне ничего, – сказал Жорж.

– Стало быть, Фушэ спокоен.