Разбойник Кадрусс

Но в глубине души она угадывала. Мария, с полураскрытыми губами, сжав зубы, с бледностью на щеках, с сверкающими глазами, не отвечала. Жанна тихо подошла к ней.

– Что с тобой? – повторила она.

Мария бросила на нее грозный взгляд.

– Ты лицемерка! – вскричала она.

– Что я сделала? – спросила Жанна.

– Ты отняла его у меня.

– Кого?

– Его. Не притворяйся, будто не знаешь.

– Ты говоришь об этом молодом человеке?

– О ком же мне говорить?

– Я вовсе не отнимала его у тебя, он обратился ко мне… случайно…

– Ты лжешь! Он долго на нас смотрел. Я тебя ненавижу.

Жанна заплакала. Рассерженная Мария несколько минут не останавливала её рыданий, потом вдруг подошла к ней и поцеловала.

– Я была не права, – сказала она. – Но я взбесилась. Проезжают два всадника. Один такой красавец, что можно сойти с ума глядя на него. Он объясняется тебе в любви, подавая розу и бросая на тебя страстный взгляд. Другой безобразен и обращается ко мне. Это ужасно, знаешь ли?

– Откуда мне знать, любит ли он меня? Его выбор был сделан случайно.

– О! – сказала Мария: – я не ошиблась. Ш-ш! Вытри глаза! Я слышу шаги твоего дяди.

Действительно, дядя молодых девушек постучался в дверь. Гильбоа был маленький, кругленький человечек, внешне, как шарик. В нем не было ни углов, ни шероховатостей, а всё гладко и мягко. Голова у него была большая, ноги короткие, но толстые. Лицо походило на полную луну. Нравственно Гильбоа был сговорчив, кроток, сладкоречив. Его добродушие вошло в пословицу. Голос у него был пронзительный, но ласковый, рот губастый, но улыбающийся, движения тяжелые, но лукавые. Он казался олицетворением чистосердечия, щедрости, бескорыстия, о нем говорили:

– Это самый услужливый человек на свете.

Однако во взгляде его было что-то фальшивое. Но взгляд этот можно было видеть не иначе, как сквозь синие очки. Жир скрывал его черты, отнимал у них настоящее их выражение и сбивал с толку наблюдателя. Счастливы жирные люди! Им нельзя не доверять. Полное лицо внушает доверие. Однако, человек проницательный, заинтересованный в изучении, угадал бы под жиром в лице Гильбоа некоторые линии, которые по словам Лафатера и Галля показывают энергичную волю, жадность, лицемерие. Потом на черепе были шишки, на его плешивой голове, где френолог прочёл бы тайные пороки. Но френологов мало, мало и людей проницательных, а дураков много. И эти дураки поддавались приемам и обращению Гильбоа. Правда, Фушэ не доверял ему и обвинял его без доказательств, что он оказал тайные услуги Бурбонам; но Фушэ не доверял никому.

Гильбоа успел составить себе большое состояние, наделать множество гнусностей, сохранить всеобщее уважение и даже приобрести хорошую репутацию. Ходили слухи, но о ком не говорят? Большинство не верило слухам; большинство считало их клеветой. Вот, однако, что сделал Гильбоа: У него был зять, очень богатый, очень благородный, очень честный и очень добрый. Этот зять был поставлен между двумя огнями; сделаться республиканцем и остаться во Франции. Или остаться дворянином, но эмигрировать. Он сделался революционером и однажды его шурин сыграл с ним превосходную штуку. Ходя де-Леллиоль, женившись на сестре Гильбоа – неравный брак, оправдываемый изумительной красотой молодой девушки – говорим мы, обеспечил положение своего шурина, тот не поколебался донести на него в революционный трибунал – письмом, без подписи, разумеется, – как на изменника отечеству, переписывающегося с Бурбонами. В бумагах графа нашли компрометировавшие его письма. Граф клялся, что он никогда не получал этих писем, что он не знает, как они туда попали… Тем не менее его гильотинировали. Слуга графа уверял, что Гильбоа сам сочинил эти письма, но потом этот же слуга признался, что он солгал. Правда, что в одно прекрасное утро этот слуга так разбогател, что купил хорошенькую ферму; отречение от своих прошлых показаний принесло ему счастье.

Состояние графа было огромное. Гильбоа был назначен опекуном своей племянницы Жанны де-Леллиоль. Мать её, посаженная в тюрьму тогдашним подозрительным трибуналом, умерла от горя и тоски. Гильбоа пришлось управлять поземельным состоянием стоимостью в пять миллионов. Он устроил так хорошо, что не дотрагиваясь до наследства своей племянницы, составил себе состояние. Сделавшись поставщиком армии, он приобрел триста тысяч ливров во время Республики, где в качестве патриота был очень ценим комитетом общественного благосостояния; настала Директория, он сделался горячим партизаном Барраса. Настало Консульство, он сделался восторженным бонапартистом. Настала Империя, не было более горячего приверженца императора чем он; он получал поставку за поставкой, он сделался так же богат как его племянница, и купил титул барона. Честолюбие у него было необузданное, но он скрывал свои планы чрезвычайно ловко и старательно. Гильбоа хотел быть более чем искусным капиталистом, более чем недавно дожалованным бароном. Он говорил себе, что если б при его состоянии он мог получить состояние своей племянницы, то сделался бы одним из важнейших поземельных собственников во Франции, кроме того, что всегда имел бы в руках свои огромные капиталы. Он думал, что может получить от императора право носить титул графа, если женится на своей племяннице и будет владеть её землями, тогда, употребив свой капитал на обширные предприятия, которые требовали мало надзора, а приносили верные барыши, он чувствовал себя способным сделаться дипломатом и играть роль возле Талейрана. Вот каков был этот человек и вот каковы были его планы, планы скрытные, зрело обдуманные и хорошо направленные. Он был не из числа тех людей, которые идут к цели посредством мелких средств. Деньги мало значили для него, когда дело шло об его репутации или о каком-нибудь выгодном для него деле. Таким образом, имея другую племянницу Марию, бедную сироту, бесприданницу, он взял её к себе. Мало того, он объявил, что даст за ней пятьдесят тысяч франков и богатое приданое. Потому многие пожимали плечами, когда при них говорили об истории с письмами.

Гильбоа оставил свою племянницу Жанну в совершенном одиночестве; он не хотел, чтобы она, богатая наследница, находила себе обожателей. Он воспитывал её, так сказать, в теплице, он всеми силами старался победить непреодолимое отвращение, которое она чувствовала к нему; но до сих пор ему это не удавалось. Он не хотел заговаривать с ней о браке, прежде чем победит это отвращение. Но в один вечер император, желавший женить своих генералов на богатых наследницах, император всегда старавшийся устраивать браки, которые могли составить ему блестящий двор, император, имевший страсть – так говорит история – устраивать браки, император сам сказал Гильбоа:

– Почему это, барон, ваших двух племянниц никогда не видать на балах императрицы?

Гильбоа испугался. Он знал, что Жанна его ненавидит. Тогда он решился на последнюю попытку.

Он подошел спокойный и улыбающийся, поцеловал своих двух племянниц, потом сказал Марии:

– Милая малютка, поди посмотри в своей комнате какой хорошенький подарок я положил тебе на комод.

Мария поняла, улыбнулась и убежала, радуясь борьбе, которую будет выдерживать Жанна. Она надеялась, что Гильбоа восторжествует.

* * *

Он сел. Он хотел – так как Жанна была ещё очень молода – посадить ее к себе на колени. Она сделала движение рукой, остановившее его. Он нисколько не смутился и сказал:

– Милочка, обдумала ли ты? Я дал тебе две недели.

Жанна имела твердую волю нежных и кротких душ; у неё не было порыва на сопротивление, не было гнева в борьбе, но она умела говорить «нет».

– Дядюшка, – отвечала она: – я вам говорила и повторяю, что я вас не люблю и не хочу за вас выходить замуж; всякая попытка будет бесполезна; откажитесь от вашего намерения.

Де-Гильбоа несколько побледнел. Он пробовал употребить кротость, он осыпал Жанну знаками дружбы; этот способ ему не удался; другой на его месте попытался бы напугать ее. Он был слишком хитёр, чтобы допустить эту ошибку. Он изучил Жанну, он знал, какая твёрдость сказывалась под её слабой наружностью. Он наблюдал за молодой девушкой, убедился, что её решимость была тверда, печально улыбнулся и со вздохом сказал:

– Милая малютка, вы правы: когда не любишь, не надо выходить замуж. Если я вам надоедал, то это потому, что желание умирающих священно. Ваши родители взяли с меня обещание жениться на вас. Я настойчиво просил вашей руки для того, чтобы исполнить это обещание.

Жанна уже слышала об этом обете своего дядя, но не верила его словам.

– Дядюшка, – сказала она: – мои родители, наверно, желали моего счастья. А оно для меня заключается не в этом.

– Я не настаиваю, моя милочка. – Он прибавил, любезно поцеловав ей кончики пальцев: – Теперь, милая Жанна, об этом более не будет речи между нами; я подумаю о том, как бы прилично вас пристроить и представить в свет. До свидания.

Жанна с удивлением смотрела, как он уходил. Оставшись одна, она прошептала:

– Это невероятно! Он уступил…

Она принялась мечтать. Мысли её улетели в ту сторону, где исчез Жорж. Пока она размышляла таким образом, Гильбоа встретил в коридоре своего управляющего. Тот, по-видимому, его ждал.

– Ну, барон, – спросил он шепотом: – решились ли вы на сильное средство?

– Надо бы! – сказал барон.

– Пойдёмте!

Они оба заперлись в кабинете Гильбоа. Бедная Жанна! Дядя её, выйдя из комнаты, где составлялся заговор, сиял от радости; раз десять прохаживаясь по саду с волнением, он прошептал:

– Надо ее обесславить и сделать огласку! Если она ещё посмеет сопротивляться, это будет невероятно!

X

Как Фушэ и Савари соперничали из-за Кротов

Оба атамана Кротов, простившись со своими товарищами, вернулись в гостиницу и, оставшись одни, держали совет. Положение их казалось усыпанным опасностями. Жорж, с неслыханной отважностью воспользовавшись своими украденными правами, явился ко двору. Конечно, их имена, которых никто не мог у них оспаривать, давали им доступ в замок. Эта смелость была даже благоразумна. Кто осмелился бы отыскивать Кадруса под маской кавалера Веккиа? Однако, так как Фушэ, министр полиции, и Савари, враг Кадруса, были в Фонтенебло, было опасно играть подобные роли в глазах этих двух человек, которые имели в своих руках самые мелочные средства собрать сведения, из которых, особенно один, Фушэ, был страшный аргус[7 - Герой древнегреческих мифов, пастух богини Геры, имевший 100 глаз по всему телу. После смерти он был превращён богиней в павлина.]. Положение Жоржа тем было ненадёжнее, что относительно поимки Кротов между министром и Савари завязалась борьба. Первому хотелось иметь успех там, где его соперник потерпел неудачу. Второй жаждал отмщения.

Так как борьба началась между Кадрусом и этими двумя лицами, служившими олицетворением императорской полиции – борьба гигантов, изумившая тех, кто следил за её развязкой, – мы набросаем эти два типа.

Фушэ, герцог Отрантский, министр полиции, бесспорно был одним из самых замечательных персонажей в Современной истории; во время Республики он отличался крайностью своих поступков; его можно было принять за одного из самых свирепых и самых суровых проконсулов, на которых комитет общественного благосостояния возлагал самые кровавые поручения. Как Корье в Нанте, Фушэ покрал Лион развалинами и кровью, и тысячами расстреливал граждан. Этот кровожадный человек не был тигром, а ещё менее львом. Он походил на волка по свирепости, и на лисицу по хитрости. Несмотря на то, что он компрометировал себя во времена террора, он действовал так искусно, что избавился от эшафота после термидорской реакции. Он сумел поставить себя под защиту торжествующей партии и спас свою голову, свое состояние и свое влияние с ловкостью, которую доказал самым изумительным образом.