Твердый сплав

Опять Брянцев буркнул что-то невразумительное.

– А я на днях на «Хованщине» был, – вдруг сказал Курбатов. – Вы слушали «Хованщину»? Нет?.. Ох, позвоню я вашей жене, – погрозил он пальцем, – да и скажу…

– Она не обижается, – сказал Брянцев.

Курбатов накинулся на него:

– Что, что? Вы думаете, ее дело мужу щи варить, воротнички стирать да ждать его? Нет? Ну хорошо, что так не думаете. А другие думают…

– Кто? – поднял голову Брянцев.

– Заглянул я в кой-какие наши книжки. Диву даешься: и личной жизни ни у кого нет, и любить герои не умеют, и, черт побери, рюмки водки не могут выпить. Нельзя так жить, как эти герои книг, – закончил он, дотрагиваясь до рукава Брянцева. – А вы почему-то захотели им подражать…

– Нет, – сказал Брянцев, – мне просто кажется, что есть дела, не терпящие отлагательства. Мы же – не завод…

Курбатов качнул головой:

– Помните у Маяковского: «Я чувствую себя заводом, вырабатывающим счастье». Мы особый завод, товарищ лейтенант. Ну, до завтра.

Утром Брянцев заказал разговор с Москвой и, на всякий случай, со штабом округа. Через три часа ему сообщили, что гвардии подполковник Седых, Герой Советского Союза, служит в тридцать шестой дивизии. Брянцев знал: дивизия эта сейчас недалеко, в Бережанском районе. Он позвонил туда по прямому проводу. Подполковник Седых был на месте.

– Позвать его к телефону?

– Нет, не надо звать, благодарю вас.

Брянцев положил трубку и пошел к Курбатову.

– Отсюда и начнем тогда, – сказал майор, выслушав Брянцева. – Седых в части, говорите? Что ж, поехали знакомиться.

Брянцев позвонил и вызвал машину, а Курбатов подошел к карте, отыскал Бережанский район и берег озера, где стояла на летних квартирах дивизия. «Далековато, дома будем, стало быть, только под вечер». Курбатов спустился в столовую и взял несколько бутербродов себе и Брянцеву.

Кончились низенькие домики пригорода, потянулись поля, по которым шагали к горизонту стальные линии высоковольтной передачи. Началась роща. Дорога пересекала ее, и по бокам колыхалась свежая, словно промытая до блеска, зелень берез. Шофер, знавший нрав Курбатова, дал газ, и машина вскоре выскочила на бережанское шоссе, широкое и пустынное. Тут шофер мог выжать все восемьдесят, не спрашивая. Брянцев заулыбался, – он тоже любил быструю езду.

В лагерь они вошли пешком, оставив машину на шоссе. Сержант с контрольно-пропускного пункта объяснил им, как найти Седых:

– Он сейчас, наверно, отдыхает уже. Вон его дом, у озера. А нет, так в штабе.

По узкой дорожке они подошли к маленькому домику, стоявшему в глубине сада. Внезапно Курбатов остановился возле забора, вглядываясь, что происходит там, за густо разросшимися кустами акаций и жимолости.

Двое детей с радостным визгом носились за высоким мужчиной в майке. Старшая девочка бежала, высоко подбрасывая острые коленки, а младшая отставала и забегала сбоку, потешно разводя руками: «Ага, поймался!» Потом мужчина, схватив обеих девочек в охапку, повалился на траву, и они барахтались в его сильных руках, все повторяя: «Ага, поймался!» – хотя неизвестно было, кто из них «поймался».

Быть может, потому, что майор Курбатов в свое время потерял любимую девушку, а новое чувство, пусть не менее сильное, владевшее им уже не один год, было более мужественным, более строгим, – он испытывал каждый раз странное смущение перед чужим семейным счастьем. Так и теперь у него защемило в груди, – не зависть, а скорее легкая грусть по тому, чего у него пока еще нет.

Минуту спустя они входили в калитку.

Седых быстро поднялся с земли, снял с ветки китель и, застегнувшись на все пуговицы, протянул руку:

– Седых.

Девочки стояли позади, недовольные, что их игру прервали, и ожидая, что сейчас эти двое уйдут, папа снимет китель и снова начнется возня.

– Нам нужно с вами поговорить.

Седых жестом пригласил пройти дальше.

Там, под деревьями, стоял стол, врытый в землю, и две скамейки. Солнце, пробиваясь сквозь густую листву, бросало на доски стола матовые блики.

Разговор начался как обычно. Помнит ли подполковник тот день, вернее, ту ночь? Ну, конечно, разве это забудешь. А тех, кто с ним шел? Да, тоже, хотя многих уже нет, погибли в боях. Брянцев предложил бумагу и карандаш. Седых начал писать столбиком фамилии, морщился, припоминая, но писал, делая сбоку пометки:

– Пятеро, стало быть, погибли. Один из моих, узбек, сейчас на родине, пишет мне, не забывает, растит хлопок. Трое… точно вот не могу сказать, где они сейчас, – Коршунов, Головлев и Морозов. До войны двое из них были токарями, а Морозов – фрезеровщик.

– Девять, – сказал Брянцев. – Десятый вы. А еще один?

– Задуйвитер служит на Украине, офицер. Я с ним до Берлина дошел.

Брянцев сиял, а Курбатов хмурился. Все шло ровно, слишком ровно. И, вместе с тем, – ничего определенного, точного, с чего бы можно было начать розыск. Он взял у подполковника его записи и попытался представить себе всех этих людей. Среди них не должно было быть тех.

– Вы все время были вместе? – спросил Курбатов. – Из десяти человек никто не отлучался тогда, в окружении?

– Н-нет… Мы шли километров полтораста, больше лесами.

– Куда?

– На восток. К Солнечным Горкам. Правда, за две недели до Солнечных Горок мы встретились с партизанами…

Курбатов сел поудобней, словно собираясь выслушать долгий рассказ.

– В операциях мы участия не принимали, так как были измучены переходами. А партизаны при нас собирались взорвать водокачку…

– Хорошо, – сказал Брянцев, – а в лесу из ваших никто не уходил, никого вы никуда не посылали?

– Я ведь еще не кончил, – ответил подполковник, и Курбатов лукаво взглянул на Брянцева: то-то, учись терпению! Подполковник тут же добавил: – Посылал. Трое пошли с одним человеком, кажется, с председателем райисполкома, к Солнечным Горкам на рекогносцировку. Тогда мы уже думали о том, как бы перейти линию фронта. Они наскочили на отряд немцев и приняли бой. В бою все рассеялись и собрались по одиночке дней через пять-шесть.

Курбатов подался вперед:

– Кто это?

Брянцев увидел, как в зрачках у Курбатова появились злые огоньки.

– Коршунов, Головлев, Морозов.

– Больше никто никуда не отлучался?

– Нет, остальные были со мной.

Брянцев понял: эти трое, или хотя бы один из них, могли за эти дни попасть в плен, быть завербованными… Проверка здесь нужна обязательно. Курбатов думал о том же.

Наступил вечер, когда они сели в машину; шофер включил свет.