Склеп духовных скреп

– Не удивлен его решению. Я даже хотел бы, чтобы меня назвали врагом их церкви. – ответил Бибиков.

– Это еще почему? – спросил удивленный Неверов.

– Так им заповедано быть добрыми людьми, любящими своих врагов. А любить значит делать своим врагам всяческое добро и оказывать им помощь. Если бы они были действительными верующими, то будучи их врагом, я был бы всячески ими обласкан и любим. Но они не любят своих врагов. Поэтому и вера их ничто. Они не исполняют эту простую заповедь, а значит все их проповеди, лекции бессмысленны. Все их многотомные издания книг всего лишь куча макулатуры. Или же у них помимо людской иерархии, есть еще и иерархия заповедей. Одни им выгодны, другие не очень. Поэтому и произносят то, что привычно их слуху. Но я лично считаю, что раз они выкинули из своей жизни заповедь любви к врагам, так с того момента их религия и умерла. Ведь заповедь подобна органу в теле человека, если перестанет работать, то и весь организм гибнет. Да что тут говорить, когда всё здесь мертво.

– Не преувеличиваете, Бибиков. Я бы не хотел, чтобы религия умерла, пусть прибывает при смерти. Религия – это мой предмет для исследования и препарирования. Вскрывать же труп весьма скучно, поэтому пусть уж продолжает творить безумства на пару с государством. Так куда интересней.

– Поедем скорей отсюда. – пробубнил Бибиков. – Я уже устал от разговоров и уже преисполнился впечатлениями на всю жизнь.

Обратный путь показался Бибикову томительно долгим, так как он всю дорогу безмолвствовал. Тем временем Неверов вел монолог о каких-то научных открытиях, которые казались Бибикову сложными для понимания. Быстро его утомили неверовские речи, может быть поэтому он пожелал очутиться в своей темной каморке и укрыться там от всего мира. Где он напишет на клочке бумаги несколько фраз: “Религия умерла, но однажды воскреснет. Ведь воскресение – это самое великое мечтание человечества”.

Глава четвертая. Эпидемия безумия

Морально и физически уставший Бибиков вернулся обратно в университет поздно вечером. Подавленный он кое-где убрался, а после трудов праведных завалился спать, впрочем, и в этот раз он снова долго не мог заснуть, всё продолжая думать об устройстве мира, в котором он живет и который стал ему столь противен. Он думал о том, как бы ему изменить этот мир. Да так и уснул, ничего толкового не придумав.

А утром Бибиков был призван к ректору университета сторожем Гнидовым. Покуда они вместе поднимались по лестнице на третий этаж, сторож попутно объяснял суть своей проблемы.

– Ну, Бибиков, пустая твоя голова, послушался я тебя. Только беду на себя накликал. Встретил я вчера местных вандалов каллиграфов и, следуя твоему совету, сказал им – “Что это вы негодяи эдакие, пишите, будто наш президент Мутин вор. Об этом всем известно и без вас сопляков. Вы лучше напишите где-нибудь – не воруй, будто заповедь божью, ведь писать заповеди не запрещено. Вот это и будет действительно полезно с вашей стороны”.

– А они что? Послушали тебя? – спросил Бибиков.

– Еще как. Сам скоро увидишь. – прогнусавил Гнидов.

И вот доковыляли они ватными утренними ногами до двери ректорского кабинета и увидели на этой самой двери знакомую надпись. Крупными буквами было начертано – “не воруй”.

– Что ж, одно скажу. Наши художники точно знали, какую дверь им нужно было превращать в скрижаль завета, и кого именно им нужно было ею вразумлять. – вздохнув сказал Бибиков.

–Шутишь да? – злобно произнес Гнидов. – Всё, Бибиков, ты дошутился. Во всём твое морализаторство виновато. Я всё уже доложил ректору, не поленился. Рассказал ему о том, как ты с Неверовым якшаешься. Вот и поезжай к нему, дружку своему. Освобождай каморку.

– Вообще-то плата за проживание в университете вычитается из моей зарплаты. Да и какое тебе дело до нас с Неверовым. У него здесь сын учиться, если ты не знал.

– Это потому что на твою зарплату даже квартиру не снять, поэтому и живешь в чулане со швабрами.

– Так может быть я прилета сов жду. – пошутил Бибиков на неверовский манер, но Гнидов его шутку не понял.

– Какие еще такие совы?

Бибиков не стал тому ничего разъяснять, а вместо этого, отворил дверь ректорского кабинета и вошел. Сердитый ректор сидел в кресле за столом и теребил в руках шариковую ручку.

– Так, Бибиков. Ту надпись, что на двери моего кабинета, смыть немедленно! – рявкнул ректор. – И еще. Поговаривают, что ты общаешься с журналистом Неверовым. В этом, я тебе скажу, нет ничего плохого. Я тоже с ним пару раз беседовал насчет его сына. Вот только, я знаю, о чем с ним можно говорить, а о чем нельзя. Ты же, Бибиков, возьмешь, да и выдашь ему какую-нибудь проблему нашего университета. А Неверов возьми и напишет провокационную статью. Дескать, у нас тут образовались антипатриотические кружки и другие пацифистские сборища. Или среди наших студентов завелись почитатели оппозиционера Назольного. И кто будет в этом виноват? Ты, Бибиков будешь во всём виноват.

– Будто я виноват в том, что всё кругом разворовывается и что студенты не хотят жить в милитаристской стране. – ответил ректору Бибиков.

– Ты мне не дерзи, Бибиков. Ты, что совсем страха лишился? Сколько я тебя уже терплю? Пять лет! Целых пять лет ты живешь в университете благодаря мне. Так что, Бибиков прекращай всякие отношения с Неверовым и смой, наконец, эту пакостную надпись.

– Нужно ли смывать правду? Вот, в чем вопрос. – произнес дерзость Бибиков.

– Ты мне тут еще и философствовать смеешь! Ты не преподаватель, Бибиков. Ты всего лишь уборщик. Вот и занимайся своими прямыми обязанностями. Убирайся, Бибиков! – воскликнул ректор, теряя терпение.

– Это, в каком смысле? – спросил Бибиков, но по красному лицу ректора, он понял, что их разговор окончился, и вызванный на ковер, этот самый ковер может сворачивать.

Бибиков вернулся в свою каморку за чистящими средствами, но вместо того, чтобы искать их, улегся на кушетку и задумался.

“Нет, господа, ревнители чистоты кабинетов, но не чистоты совести. Не буду я смывать народную правду. Это вам, ворам, да убийцам, всё хочется историю переписать, хотите смыть правду, вместо нее хотите оставить только имена на дощечках. Ректор такой-то, награжден тем-то. Или президент такой-то, награжден тем-то и достиг того-то. Если законы ему мешают, что ж, перепишет. Придумает обнуление сроков. Обнуление истории. Вот только я тут причем? Не буду я правду смывать, даже под угрозой тюрьмы”. – но потом мысли Бибикова смягчились, ударившись об скалы реализма. – “Тогда меня уволят. И куда же я пойду? А впрочем, чего тут выбирать. Смою эту надпись, напишут другую”. И на том он успокоил свою мысль. А о доносе Гнидова он даже не стал думать. Ведь Гнидов считает, что Бибиков порочит их рабочий класс тем, что Бибиков полнейший трезвенник, да и разные книжки почитывает. От этого чтения умней не становится, но выделяется интеллектуальной любознательностью среди всего университетского обсуживающего персонала. Вот поэтому Гнидов и занимается мелкими пакостями, он всё хочет перевоспитать Бибикова, хочет сделать из него нормального человека. Нормальный человек из Бибикова ну никак не получается. А раз не выходит, то и делу конец, верней, Бибикову конец – таково тупое мыслительное трепыхание Гнидова, на которого и грех обижаться.

Бибиков вышел из своей каморки и посетил одну из здешних аудиторий. Там он хотел послушать лекцию профессора. С которым он хотел мысленно хорошенько поспорить, а после лекции заняться мытьем полов. И вот сегодня Бибиков приоткрыл дверь одной аудитории и услышал не старческий голос, но прислушался к довольно тихому голосу молодого докладчика. Этот храбрый юноша, определенно пацифист, своею речью призывал людей к миролюбию и рассказывал им о пацифизме. Сколь непривычно было Бибикову слушать в этих стенах подобные доклады. Одно он понял сразу, что докладчика не поймут. Осмеют его скорей всего или выгонят за непатриотические речи. Но Бибикову слова юноши нравились, кроме его религиозных высказываний. Слишком уж оратор хочет подтвердить свой пацифизм религией, что, конечно, звучит не убедительно, ведь религия устроена иным образом. Об этом Бибиков знал не понаслышке. Что ж, поделать, когда тот юноша идеалист, потому он и идеализирует всё, в том числе и религию. Кажется, Бибиков уже слыхал об этом миролюбивом юноше. В университете слухи разносятся быстро. Вроде даже он собрал группу пацифистов, для проектирования плана всемирного разоружения. Сам-то Бибиков не стал вступать в их клуб, и на то у него имелись свои причины. Бибиков слушал докладчика и тут вспомнил его имя.

“Михаил Миролюбов. Точно. Именно так его зовут. Говорящая фамилия, как любят, поговаривать всяческие недалекие умы, считающие, будто фамилия как-то характеризует человека. Фамилия – это наследство, которое дадено таким, каково оно есть и его уже не изменить”. – думал Бибиков. – “Да, Миролюбов идейный человек. Он и в тюрьму сядет за идею или умрет за нее. Но я не такой. Я ненавижу страдания. И я исповедаю пацифизм по той причине, что я хочу избежать боли и страданий. Поэтому нужно не воевать и вообще отказаться от насилия. Я боюсь насилия. Или вернее я боюсь той боли, которую насилие причиняет. Меня непременно назовут слабым человеком. Неверов же вообще зачисляет меня в мусор естественного отбора. Что ж, стоит ли мне переживать насчет чужих мнений? Вот только жаль, что тихо жить у меня не получается. Стоит мне что-то сделать или что-то ляпнуть, так тут же вырисовываются проблемы. В этой жизни даже слабый человек не обходиться без проблем. А людям, словно спокойно не живется, они хотят то революции устраивать, то воевать. Сидят такие мужланы и думают – скучно стало пахать, жрать, водку пить и размножаться; вот бы повоевать что ли. В мире столько страданий, столько болезней, столько генетических аномалий, а людям скучно жить, пострадать бы, да за это куш какой урвать. Мне же ничего этого не надо, ни страданий, ни памятных табличек”. – думал Бибиков и вспомнил про ректорскую дверь и про муки совести. – “Да, какой же я несвободный человек. Все хотят сделать меня рабом. Родители хотят меня вовлечь в свою веру, говоря, дескать, здесь родился, значит и верь по-здешнему. И это свобода веры? И где тут свобода, когда я подчиняюсь начальнику. Нет здесь свободы. Свобода в вольном труде, когда работаешь на самого себя, сам себе указываешь, сам себе зарплату выплачиваешь и сам себе даешь выходные, когда сам хочешь. Да и Неверов мною помыкает. Что он от меня хочет, для чего я ему сдался? Будто у меня есть сейчас время книгу писать. Я отныне возвращаюсь к своей былой спокойной жизни”. – заключил свою мысль Бибиков, надеясь урезонить свою бурную светскую жизнь. Правда, он тогда еще даже не предполагал о том, какие вскоре наступят страшные беспокойные времена.

Беда зародилась в Кийяе. Поговаривали, будто от некоего животного людям передался страшный вирус. А затем началась настоящая эпидемия нового гриппа, только гораздо хуже. Вирус передавался от человека к человеку молниеносно, поэтому множество людей в ближайшее время заболело. Особенно от него страдали старики, тогда как люди молодого возраста переносили последствия заражения гораздо легче. Новый вирус с помощью авиасообщения между странами, попал во все страны и на все континенты. Цифры разных стран разнились, где-то было больше зараженных, где-то было больше смертей. Статистика зависела от тестирования. Тут-то и началась параллельная эпидемия безумия, так как кто-то верил в существование этого смертельного вируса, а кто-то напрочь отвергал его существование. Всё это походило на веру в бога, здесь также вирус невидим, о нем все говорят и пишут, да столь объемно и массово, что перестаешь всему доверять. Колебало веру людей в вирус связанные с ним ограничения. Многие страны установили массовый режим самоизоляции. Отчего людям, правда не всем, но всё же запрещалось выходить на работу, далеко отходить от своего жилища и вообще всем следовало запасаться медицинскими масками, перчатками. Но люди-то не дураки, они сразу решили, чего именно им будет не хватать во время кризиса, а именно – туалетной бумаги, да гречки. Эти жизненно важные вещи смели с прилавков магазинов моментально. Среди людей ощущалась паника. Единственно кто не волновался, так это люди религиозные. Они, уверенные в божьей защите и покровительстве, отказывались от самоизоляции, потому собирались в храмах, как было и раньше. Даже находились священники готовые стать мучениками, дабы побыстрей отправиться к богу. Вот только они своим поведением могли и своих прихожан, обыкновенно пожилого возраста отправить следом за собой, но казалось, их это недоразумение нисколько не волновало. Безумие нарастало. Власти выдумывали запреты, подсмотренные у коллег из других стран. Врачи героически спасали жизни, при этом рискуя собственными жизнями. В начале эпидемии они испытали на себе нехватку защитного медицинского обмундирования. Всюду сквозила неподготовленность и халатность. Низкий уровень медицины обнажился. Когда убожество провинциальных больниц наблюдают десятки человек, то это ничего, это забывается, но массовое созерцание древности медицинского оборудования и вообще зданий, наводит на мысль об улучшении. Но вот миновало шоковое состояние, и борьба с вирусом стала куда слаженней. Церковная иерархия повелела закрыть храмы, что было для прихожан полнейшим потрясением, сравни наступлению последних времен. Отчего начали появляться очередные страшные пророчества. Как какая массовая беда, так сразу жди появление грозных старцев. Они и стали выползать из своих монастырей, да стращать народ предзнаменованиями, любя говорить о приходе некоего великого царя. Варясь во всем этом информационном потоке, а в университете также творилась неразбериха, Бибиков вспомнил о своих родителей и обеспокоился о них. Зная их фанатичную религиозность, он предчувствовал, не хуже любого прозорливого старца, что они, будучи упрямыми, обязательно продолжат посещать не закрытые протестными священниками храмы.

– Я вас прошу, не ходите в храм. Там массовое скопление людей, поэтому там легко заразиться. – говорил в динамик телефона Бибиков.

– Как можно в освященном месте заразиться каким-то там вирусом. – говорил ему отец.

– Да очень просто. Вирус не разбирает, кто беден, кто богат, депутат он или дворник. Вирусу всё равно во что или в кого вы веруете.

– Бог такого не допустит. А если и попустит, то на это его воля. – вклинилась матерь Бибикова.

– Всё продолжаете выставлять бога третьей стороной, который при любом раскладе и при любой ситуации у вас оказывается прав. Соверши он хоть злодейство, хоть добродетель, вы за всё будете его благодарить. Но это же неправильно. – настаивал Бибиков, пытаясь переубедить своих родителей. – Прошу вас, будьте благоразумными. Через причастие вы можете заразиться….

Но такие кощунственные слова родители Бибикова не смогли стерпеть, потому закончили звонок даже не попрощавшись.

“Не послушают меня. Даже не сомневаюсь. Убедят себя в том, будто верующий человек должен страдать за свою веру. Вот только случись у них серьезная болезнь, так сразу не к богу побегут, а к терапевту”. – подумал Бибиков, в очередной раз вздохнув. Что-то в последнее время он часто стал удрученно вздыхать. Видимо в сложной ситуации нужно что-то предпринимать, вот он и делает выдох, больше ничего толкового не придумав.

И Бибиков оказался прав. Его родители посетили храм, причастились и даже поспешили тем похвастаться перед ним, что он, конечно же, не одобрил.

Сколь известно, лучшее лекарство от всех болезней – это ложь. Особенно статистическая ложь.

В стране наступил настоящий кризис. Кто-то из людей лишился работы, кто-то дохода, а кто-то и вовсе своих близких людей схоронил. Не миновали беды и дворника Бибикова. Сначала ему позвонили и сообщили о том, что его родители заразились этим новым вирусом и были госпитализированы. До своих родных он не смог дозвониться. Прибывая в этом шоковом состоянии, он вдобавок ко всем прочим неприятностям еще и был призван ректором на собрание всех преподавателей, профессоров и обслуживающего персонала. Ректор всех созвал, для того чтобы сообщить им о роспуске. Дескать, все учебные заведения закрываются, и обучение становится дистанционным. Учителя, конечно, возмутились, но всё же пошли по домам осваивать интернет трансляции. А вот Бибиков, остался стоять перед ректором с вопросительным выражением лица.

– А мне можно остаться в университете? – спросил у ректора Бибиков.

– Нет, Бибиков. Ты же слышал распоряжение правительства о том, что повсеместно запрещено массовое скопление людей. Поэтому в университете останется только сторож.

– Разве два человека – это массовое скопление, по-вашему? – спросил ошеломленный Бибиков.

– Да не в том дело, Бибиков. – отмахнулся от него ректор. – Взрослеть тебе пора, вот что.

С этого дня остался дворник Бибиков без своей каморки. Наскоро он собрал все свои скромные пожитки, вызвал такси и поехал. Доехал он до патриарших озер. Уже сидя в парке, он уместился на скамейке, жадно вдыхая прохладный утренний воздух. Вокруг никого. Только вдалеке примерно через полчаса за забором он увидел, как полицейские сажают человека в полицейскую машину и увозят. Задержанный просто выгуливал собаку и видимо слишком далеко ушел от дома и тем самым нарушил режим самоизоляции. Этого нарушителя и забрали полицейские. Только вот собаку не взяли с собой. Бедная собака подошла к Бибикову, обнюхала его и побежала обратно к своему дому. Только потом Бибиков узнает, что этого нарушителя самоизоляции звали Иешуа.

Бибиков и сам мог бы в это утро оказаться в полицейском участке. Вот только он думал вовсе о грустном.

“А ведь они умрут. Определенно не переживут всего этого. Они находятся в группе риска. Пожилые люди с сопутствующими заболеваниями”. – скорбно помышлял Бибиков. “И кто виноват? Во всем их вера виновна. Хотели мученические венцы. Так вот, получайте, можете не расписываться. Но для чего желать мученичества, когда мы все мученики! Мы рождаемся и мучимся. Будучи детьми, мы ощущаем себя бессмертными, если кончено, мы наделены отменным здоровьем. А потом? А затем наступает другой возраст, более осознанный возраст. И начинаются боли, болезни, страдания. Разумный человек понимает, что болеть и страдать это плохо, это мешает жизни. Поэтому и создаются лекарства, обезболивания. Мы боремся со страданиями. Но продолжаем страдать. И как же быть? Чтобы не страдать, надо не рождаться. Но моего желания никто не спрашивал. Да и без рождения человечество утратит смысл. Человечество не бессмертно, ему нужно постоянное обновление. Тогда для чего мы здесь? Чтобы радоваться и страдать. Но не хочется страдать, а хочется только счастья. Кто всё это устроил? Бог ли? Природа ли, вселенная с законами физики? Неважно кто, так как они всё время придумывают всё новые методы нашего уничтожения. Подобно сему вредителей травят пестицидами, а нас травят вирусами”. – думал Бибиков. – “Но умереть и сдаться это слишком легко. Я буду жить. Я буду жить ради протеста богу или природе. Сколько человечество претерпело страданий. Немыслимо сколько. Но вопреки всему мы не разучились любить. Мы, влюбленные идиоты, продолжаем любить друг друга или любить только себя. Неверов не прав. В нас есть нравственная закономерность или гены нравственности. Не будь в нас нравственности, то мы бы уже давно поубивали друг друга. Но нравственность сохраняет наши жизни, даже перед лицом страшной опасности умереть от вируса. Но так только я думаю. А в верующих людях разве нет нравственности, о которой они столь часто говорят? Их отличие от других состоит в том, что они свою нравственность отправляют в мир иной. Там, дескать, нравственность, а тут только грех и страдания. Они мечтают о загробной жизни. Отсюда и возникает их пренебрежение к жизни. Они помышляют так: война так война, болезнь так болезнь. Они соглашаются. Смиряются. В них нет протеста. В них сплошные противоречия. Они говорят, что аборт – это убийство, но при этом благословляют на убийство на войне и освящают оружие. Будто одних жалко, а других нет. Да и своих-то им не жалко, что ж умирайте, женщины еще нарожают. И вот сейчас тысячи людей умирают. Страдают. Будь проклято всякое страдание”. – заключил Бибиков уже идя к хорошо знакомому ему дому. Он не заметил, как уже поднялся на лифте на седьмой этаж. Достал из кармана ключ и отпер им входную дверь квартиры, где недавно проживали его родители. Внутри его встретила тишина в обнимку с пустотой.

“Своеобразно нынче хоронят мертвецов, болевших этим новым вирусом. Люди в защитных костюмах закапывают мешки с телами, тогда, как родственники стоят поодаль, на расстоянии. Никаких поминок, отпеваний. Ничего не будет. Скромность. Жили скромно, и…” – подумал Бибиков стоя в коридоре, и он почувствовал, как по его щекам скользнули слезы. Хотя при других обстоятельствах ему стоило бы радоваться тому, что вот, наконец-то у него имеется своя квартира. Он теперь свободен. Свободен от родителей. Свободен от начальства. Но какова сталась цена свободы? Самая высокая.

Бибиков, разувшись, прошел в комнату, сплошь увешанную иконами. Здесь всюду расставлены образки побольше, поменьше.