Олег

– Твоя воля, князь!

Отрок явно хитрил, и Олег погрозил ему плетью:

– А когда дело справишь, иди челны сечь, а отмыть, вон ей поручи, да отблагодари, – сказал князь и показал на Ганну. – А то, знаю я, скажешь, что заартачилась, – и он притворно замахнулся на отрока.

Был конец апреля, Днепр поднимался, вода заливала низкий левый берег и луга, тёплый воздух распространялся по земле, вот-вот зацветёт черёмуха, и сазан пойдёт на нерест, а ручей Почайна, приток с правого берега, превратился в полноводную реку.

«Вот, – Ганна поставила ногу на ступеньку, упёрлась одной рукою в коленку, а другой прижала к груди поднятую из свежевырытой кладовой кадку с мочеными яблоками. – Не дурил бы, – она смотрела вслед удалявшемуся князю и думала про своего мужа Радомысла ближнего княжьего дружинника, – не упирался, как годовалая тёлка, что на убой ведут, щас бы князь… – она бросила взгляд на свою ношу, – откушал бы моей стряпни, в моём доме, за моим столом, а не гоготал бы со своим отроком, и, наконец, понял бы…»

Но она не додумала этой своей мысли, Родька не дал. Отрок подъехал к Ганне прямо через грядки, Ганна его знала, он часто прибегал от князя к Радомыслу с поручениями.

– Забираю я, Ганна, твою девку, – сказал Родька, сидя в седле над Ганной, потому что она ещё не поднялась из холодной кладовки, ещё оставалась ступенька. – Тока князь велел её отмыть… Сказал, чтобы ты отмыла, а вечером, как хлопоты кончим, я за ней приду… И вот тебе! – договорил Родька и подал серебряную гривну. – Это от князя, чтобы ни ты, ни Радомысл урону не понесли… Купишь себе другую…

Ничего не поняв, Ганна протянула руку, и в её ладони оказался тёплый от ладони Родьки слиток, тяжелёхонький и бархатистый на ощупь. А Родька повернул низкорослую свою лошадку и ударил плёткой. Ганна заслонилась рукавом, земля из-под копыт полетела в лицо, она сплюнула, и только тут до неё дошло, что ей только что было сказано.

«Волчья пасть! Разрази тебя… и тебя и твоего князя!» Прямо на глазах обрушилась её мечта, которую она лелеяла уже много лет, как только была выдана за старика Радомысла, который сейчас со своей сотней был на ловах, солил рыбу, сушил и вялил впрок на стол князя и ближней дружине. Сам он дружины дичился и княжьей близости тоже, а Ганна по этой причине не давала ему продыха и пилила, как бревно на доски – повдоль.

Только что князь Олег оттолкнул её и предпочёл рабыню…

Ганне было не важно, кого он ей предпочёл, она даже в лицо не помнила этой девки – девка и девка, мало ли у неё таких, кого Радомысл приводил из походов. Но раз князь выбрал, значит красивая, это Ганна твёрдо знала, как всякая киевская женщина, у князя на баб – глаз вострый.

А что же он её-то проглядел?

«Тебе, князь, глаза повыцарапаю, а девку, чем мыть, в навозной яме сгною…»

Ганна утёрлась.

***

Олег открыл вьюшку.

– Не озябнешь?

Девушка не подняла глаз, только помотала головой.

– Как я погляжу, ты сраму не имешь?

– Я уже другой раз в плену… – она отвечала, но на князя ещё не посмотрела ни разу.

– А где была до того?

– Сначала в Корсуни, ещё совсем маленькая, а потом в Константинополе…

– Царьграде?

Девушка сидела, не прикрываясь, только поправляла длинные волосы, прикрывавшие груди и ниспадавшие на живот.

Олег дотронулся, и она посмотрела на него.

– Это его у вас так называют – Царьградом, а в самом Царьграде его называют Константинополем… городом Константина…

– И что?

– Уже ничего…

– А что это у тебя? – Спросил князь и кивнул на крестик.

– Это крест, на нём распяли нашего Господа, Иисуса Христа…

Князь знал, что это, но всё-таки спросил.

– А не боишься его?

– Уже нет…

Он зачерпнул ковшом квасу и отпил.

– А вот этого выпьешь, попробуй?..

Девушка пригубила и сморщилась. Князь увидел, что она собралась сплюнуть, но глянула на него и смутилась.

– Почему не пьёшь, не вкусно?

– Не вкусно…

– А что вкусно?

– Вино…

– Ты знаешь вкус вина?

– Да!

– А со мной пойдёшь?

– Куда?

– Куда я пойду…

– Пойду!

– А с конём совладаешь?

– И с луком тоже!

– А моря не боишься?

– Уже нет!