Олег

– Семь.

– А что хазары?

– Стоят от берега далеко.

– Видать?

– Видать, но тятя сказывал – далеко.

– Шепни тяте, что через десять дней на большой волне большая рать пойдёт, он знает, что делать.

Обратно шли снова молча, Олег не торопил вороного, а Родька еле сдерживался, чтобы своему новому коню не дать плетей, а тот, сноровистый буланый трёхлетка так и гнул шею укусить за коленку, и приплясывал.

«Через десять, – подпрыгивая в седле, думал Родька, и помахивал перед глазом буланого плёткой, – как бы, не так! Завтра… крайний срок через день – ладьи будут готовы, снасть есть, поклажу погрузить – и можно в путь, а по высокой воде мы до порогов – за три дня добежим… да три ночи… четыре… Князь сказал, что за десять, значит даже ежели на подступах нас увидят, то только с нами их передовые и доскачут, значит, основная сила нас встретит уже на широкой воде, тогда, если „тятя“ на первую ладью сядет и посерёдке проведёт…»

Эти мысли занимали Родьку, но не сильно, он думал, а перед глазами во всей красе, как он себе это представлял, стояла новая княжья девка.

«Что же это я не узнал её имени, ведь видел же до этого, и не узнал?»

– Сегодня ночевать будем на берегу, – сказал князь, – вели шатёр поближе переставить, завтра снимаемся, распорядись, чтобы всё погрузили.

Родька кивнул и вдруг услышал далеко за спиной, от того места, где выплыл мальчик, короткое ржание.

«На конях малец прискакал, а чёлн, видать под ракитой прятал, тогда допреж нас к тяте-то успеет!»

***

После вчерашнего пару Олег прислушивался, болит ли плечо, но болело самую малость, и он даже забывал. Он вошёл в шатёр, девушка его уже ждала, она была одета в мужское, так приказал Олег, он ей улыбнулся:

– А не болит рука-то… кудесница…

– Ещё немного поболит, только надо ещё перевязать…

– Успеется, – сказал князь и сел на греческий раскладной стул. – Вели подать брашно – есть будем.

Василиса вышла и скоро вернулась.

– Из вятичей, говоришь, – Олег усадил её рядом и припомнил давешний разговор. – А что помнишь?

– Конные и у них псы под ногами…

– А дальше?

– Дальше студёно было…

– А тятя и матка?

– Смутно помню, кругом всё чужие, только младший брат…

– Как тебя родители звали?

– Полиной…

– А сейчас Василисой? А как хочешь, чтобы я тебя звал?

Девушка потупила взор.

– Ладно, время покажет, как тебя звать.

***

Ещё не рассвело, когда под берегом зашевелился народ, потянул за ужи и из-под Киевой горы стали тащить долблёнки и подкатывать кругляк, а из разлившейся Почайны большие ладьи выталкивались на шестах, и их подхватывало течением. В конце косого спуска к Днепру была широкая песчаная отмель.

– Да борта мне не побейте! – в рассвет крикнул Родька и кому-то погрозил плетью.

По течению

Киева гора становилась всё меньше. Она исчезала совсем, когда её загораживали выраставшие берега, потом берега становились ниже, и тогда снова показывалась Киева гора.

Господствовала.

«Большая река, высокие берега, а Киева гора всех выше!» – думал Олег.

Он загребал, перед ним сгибалась и разгибалась спина другого гребца, а перед этим следующего, а перед тем ещё троих. По своему борту Олег сидел шестой, за ним гребли четверо. Тихо расходилась днепровская вода, вповалку спали два десятка ратников под лавками между гребцами правого и левого борта. Как только солнце перейдёт полдень, спящих разбудят и они сядут на вёсла и будут грести до самой поздней темноты, когда свет факела на носу осветит корму впереди идущего корабля. Тогда ладьи уткнутся в берег, ратники выставят охранение, остальные разведут костры, будут вечерять, а потом до рассвета отдыхать. Если, конечно, хазары не устроят какого-нибудь зла.

А хазары могут.

Ещё их не видно, но за городком Воинь, что на левом притоке Днепра Суле, они обязательно объявятся – сначала разведчики разъездами, а потом толпа, тьма, орда. И скорее всего, что они появятся на обоих берегах.

Могут и до Сулы.

Думать о хазарах было так привычно, что даже и не думалось, а просто вспоминалось, как иной раз память что-то выхватывает, как взгляд выхватывает на небе или на берегу, или что-нибудь на воде, но сразу и забывает и переносится на другое.

Взгляд Олега упёрся в Василису, и он перестал думать о хазарах.

Было очень красиво.

Олег смотрел на удаляющуюся Киеву гору и видел сидевшую на корме Василису.

Есть на что посмотреть.

Василиса была одета в подкольчужную длинную мужскую рубаху, на голове у неё белел холщовый подшлемник, она убрала в подшлемник волосы, выглядела странно, необычно, под мужской рубахой было видно, что женские груди, и лицо – белое, нежное.

Олег глянул на спавшего под ногами Родьку. У Родьки завелась борода, ещё прозрачная, он был молодой и свежий, как девица, но от девицы отличался тем, что его щеки и лоб уже покраснели от загара и ветра, а волосы на щеках – светлее самих щек. А у Василисы лицо нежное и гладкое, ни с кем не спутаешь. У ратников постарше лица вообще коричневые как глина, и как глина смотрелись между слипшимися на лбу соломенными волосами и соломенными бородами – слой темной глины между слоями светлого речного песка.

И чем старше был ратник, тем светлее были его волосы и борода и тем темнее лицо и выгорали глаза – из молодых зеленых, синих или голубых они превращались в мутные и водянистые, такие, как у соседа справа Радомысла. С рыжим Радомыслом-новгородцем он пришел сюда в Киев ещё с молодым и огненным, а сейчас Радомысл уже старый и серый. Олег и не знал, что у Радомысла такая молодая жена Ганна.

«Надо же!»