Ты слышишь?

– «Плэйстейшн» завтра принесешь, – велел он и ступил на площадку.

В игре, где дети едва понимали, что нужно делать с мячом, Рома ничем не выделялся. Единственное, что отличало его от других – скорость действий. Стоило ему получить мяч, он тут же от него избавлялся. Когда атака уходила вперед, он оставался на своей половине поля, выжидая ответный удар. В кольцо мяч почти никто не забрасывал. Из-за свистков учителя дети элементарно не могли подступить к кольцу на необходимое расстояние.

Беготня развеяла настроение, и Рома почувствовал себя лучше. Но стоило уроку физкультуры подойти к концу, он вновь ощутил на себе взгляды одноклассников. Одноклассницы косились на него и посмеивались. Особенно черными ему казались круги, где обитала Настя Миранчук. Обычно девочки передвигались по школе по двое или по трое. И только вокруг Насти всегда тусовалась толпа. Иногда Роме чудилось, будто Настя своим длинным языком склеивает раздробленные куски класса.

Алла Балеевских была одной из ее близких подружек. И пусть Алла не являлась предметом высокой женской красоты, и по ней не тяготило столько мальчишек, как по Насте, Рома не хотел казаться в ее глазах клоуном. Шестой класс – переходный класс. На этом рубеже школьники начинают взрослеть. Кто-то пробует курить, кто-то влюбляться, кто-то заражается компьютерной манией, кто-то уходит в спорт или музыку – подальше от школы, глупых одноклассников и не интересных мероприятий. Никто не стоит на месте. И Рома тоже не стоял. Он жаждал развитием. И ему очень не хотелось быть осмеянным девочками. А именно Аллой.

После уроков он выбрал момент, когда одноклассница осталась одна, отвел в сторонку, где их не видели ни друзья, ни подруги. Тем местом оказалась пустая, безликая столовая. Здесь они спрятались от всей школы, и едва ли не впервые в своей жизни Рома произнес речь, к которой готовился всю контрольную по алгебре.

– Я хотел сказать спасибо, за то, что ты мне помогаешь, – произнес он и проглотил сухой упругий ком, застрявший в горле. – Мне все равно, какую оценку я получу за контрольную, но благодаря тебе, я точно не останусь двоечником. Мама не станет на меня орать, за то, что я…

С его губ едва не сорвалось слово «тупой».

– … ничего не соображаю. А я соображаю, просто мне некогда заниматься математикой из-за тренировок. И я… в общем, я тебе очень благодарен. Спасибо.

Алла уставилась на него удивленными глазами, и Рома подумал, что девочка с трудом верит в происходящее. Алла находилась в странном для себя состоянии. Ей либо никто никогда не говорил «спасибо», либо она не воспринимала свою помощь настолько необходимой. Дабы вывести девочку из оцепенения, Рома взял ее за руку. Получилось это так осторожно и трогательно, что Алла вздрогнула и, сама себе не подчиняясь, сжала его ладонь. Рома еще долго пребывал в раздумьях, почему она так крепко сжала его ладонь. Было похоже, будто девочка хватается за конец веревки, падая в пропасть. Он всего лишь хотел услышать от нее какой-нибудь ответ, а вместо этого получил почву для размышлений на много лет вперед. Рома с трудом перешел к главному.

– И еще я хотел сказать… Все слухи обо мне… Про каких-то призраков под школой… – он усмехнулся, не в силах заглянуть ей в глаза.

А если бы Рома все-таки поднял голову, он бы понял, что девочка давно перестала его слышать. Она держала его за руку, а ее лицо выражало желание, чтобы этот момент продолжался вечно.

– Все чушь, – договорил Рома. – Все выдумки каких-то придурков. Ты в них не верь. Ладно?

Наконец, Рома поднял голову. Алла молчалаа. Рома с радостью сказал бы больше, если бы не волновался и не чувствовал к девочке необычное притяжение. Но момент неловкости приближался, мыслей в голове почти не осталось, и выглядеть перед Аллой застенчивым мальчиком означало перечеркнуть ту драгоценную минуту, которую он только что провел.

– Мне надо идти. Меня Дикий ждет. Хорошего тебе дня, Алла.

– И тебе, Ром.

Их ладони рассоединились. Рома выскользнул в коридор и, как поезд, идущий под откос, кинулся на выход из школы. Его мозг кипел. Голова кружилась. Но, благодаря проявленной смелости, он чувствовался, как с души свалился камень. Он вдруг осознал, что иногда девочки оказывают на мальчиков странное воздействие. Вроде бы ничего неординарного не произошло, но как чертовски тяжело на это было решиться. Подойти, отвести в сторону, сказать, закончить начатое. Он словно выиграл дебаты. Словно не спал ночами, выжидая минуту славы. Словно работал всю жизнь над проектом. И вот все свершилось.

Он в отличном настроении спустился по ступенькам, глянул на пасмурное небо и помчался к другу. День стал великолепным.

Глава шестая

Дети слышат

Пятидесятилетняя посудомойка по имени Татьяна Николаевна услышала только конец беседы Ромы и Аллы. Она слишком усердно занималась приготовлением посуды к приходу второй смены, а когда случайно приблизилась к приемному окну, через которое доносились слабые голоса детей, было уже поздно. Она трижды прокляла все на свете, за то, что не подошла к окну раньше. Со злости она чуть не опрокинула ванну с дезинфицирующим раствором. Но вскоре порыв негодования прошел, кухарка успокоилась и, как ни в чем не бывало, продолжила мыть посуду.

Татьяна Николаевна была по своему несчастной женщиной. Маленький круг подруг, с кем она работала, острой необходимости в ней не проявлял. Редко кто-либо из учеников здоровался с ней в школе. Из-за бытовых ссор с соседями по коммунальной квартире она не дружила. С мужем развелась через два года после свадьбы, и с тех пор жила с недоразвитым ребенком и мамой, чей возраст скоро перевалит отметку восемьдесят. Жизнь ее если когда-то и била ключом, то все, что от него осталось, это пересохшее русло, над которым изредка проносилась тучка с дождем. Как она считала, той тучкой был ее сын и вера в его постепенное выздоровление. Но тучка на месте долго не задерживалась, и вера Татьяны Николаевны все реже находила себе обоснование.

Способности милого мальчика с трудом цеплялись за огромный мир, потому что родился он едва зрячим.

Он умел предсказывать погоду, пощупав воздух за окном, мог слышать голоса соседей, перешептывающихся за бетонной стеной. Но все это было мелочью, по сравнению с главной способностью мальчика. Он чувствовал болезни людей. И если подсесть к нему слишком близко, то мальчишка мог либо порадовать вас, либо огорчить. За излишнюю болтовню Татьяна Николаевна редко выпускала его на улицу. Всю одиннадцатилетнюю жизнь мальчик ютился в тесной квартире вместе с мамой и бабушкой, которая наоборот, едва слышала, зато читала без очков.

Татьяна Николаевна работала на кухне семьдесят седьмой школы восьмой год. Помимо этой работы у нее имелась еще одна должность. По пятницам и субботам к четырем утра она приезжала в ночной клуб «Дом Советов» и до зори мыла там полы. Кстати, на уборку она тратила два часа за рабочие сутки, и того четыре часа в неделю, что приносило ей половину месячного заработка в столовой. Каким-то образом ночной клуб оказался куда прибыльней целого светового дня, проведенного в школе. Осознав этот факт, Татьяна пыталась переместиться в «Дом Советов» на полную ставку, но, как выяснилось впоследствии, таких, как она были уже сотни. Женщину взяли лишь по снисходительной категории, потому что ее семья утеряла одного кормильца.

Работать в школе за гроши Татьяне Николаевне нравилось. Каждый день она слышала детский смех, плачь, тайны и сплетни, ругань и крики. Каждый день ей было о чем поговорить со своими подругами по кухне, если на нее кто-то обращал внимание. В противном случае она просто черпала интересную информацию от других.

В посудомоечном цехе, где она провела последние пять лет своей жизни, она знала каждую мелочь. И даже, когда под посудомоечной машиной внезапно раздался скрип, она не обратила на него внимания, потому что за все время, что она здесь провела, не случилось ни одного чрезвычайного происшествия. Пару раз она заставала здесь глупых школьников, забежавших в цех для фотосессии. Пару раз забивалась канализация, и она тонула в знойных нечистотах. Пару раз ей приносили цветы в знак благодарности за непочатый труд. Еще пару раз она ругалась с начальницей столовой. Но все это случалось так редко, что Татьяна Николаевна не ждала каких-либо необычностей. Когда раздался скрип, она выставляла продезинфицированную посуду на конвейер посудомоечной машины. Лента с посудой медленно заплывала внутрь агрегата и выплывала с обратной стороны, где Татьяна Николаевна ловкими движениями собирала чистые тарелки и складывала их на подносы для дальнейшего хранения.

Скрип повторился дважды, прежде чем женщина заметила неладное. Ей в голову пришла тревожная мысль. В прошлом году посудомоечная машина ломалась дважды, и перед каждым подобным случаем возникал похожий скрип. Конвейер будто что-то цеплял под днищем.

Женщина решила заглянуть под агрегат, чтобы удостовериться в своей правоте. Ее не покидало ощущение, что источником скрипа является застрявшая в обшивке кость, каким-то образом оставшаяся после смывателя. Стоило ей согнуться пополам, как голова ее закружилась, в глазах потемнело, а спина отозвалась громким хрустом.

«Мне нужно срочно избавляться от лишнего веса», – подумала женщина. А не то край, который сынок недавно предсказал ей за теплой беседой, наступит совсем скоро.

Однако избавиться от лишних сорока килограмм было очень сложно. Татьяна Николаевна это знала. В беседах со своими подругами по ремеслу, она не раз поднимала этот вопрос, ибо лишний вес объединял их всех. И когда у кого-нибудь случался день рождения или другой чинный праздник, главным пожеланием всех подруг было чудо проснуться худышкой. Так они называли свою мечту. Женщинам, чей вес превышает все доступные пределы, всегда хочется проснуться худышкой.

Татьяна Николаевна не осилила столь крутой наклон. Она выпрямилась, подождала, пока голова перестанет кружиться и утерла лоб перчаткой, коей до этого работала в дезинфицирующем растворе. От резкого наклона кровь прилила к лицу, и женщина стала красной, как спелая вишня. Кожа ее заблестела. Нездоровый цвет распространился на шею и плечи. Если бы ее кто-нибудь увидел сейчас, то, скорее всего, предложил бы сесть. Но в посудомоечный цех никто никогда не заходил без надобности. Грязную посуду ставили на приемное окно, а чистую Татьяна Николаевна приносила в горячий цех сама.

Она повисла над ванной с дезинфицирующим раствором, чувствуя в голове нечто среднее между болью, головокружением и сонливостью. В зеркально-чистой стенке посудомоечной машины она увидела свое отражение. Цвет кожи ее ошеломил. На пухлом лице вместо двух подбородков появился третий. Глаза походили на две большие дыни, а щеки отливали, как бока медного чайника.

К такому внешнему виду Татьяна Николаевна не привыкла. Через три урока в столовую явятся третьеклашки, и если они найдут ее в подобном состоянии, кто-нибудь расскажет родителям, что видел в школе чудовище.

Вскоре, Татьяна Николаевна поняла, что задержалась над ванной с дезинфектором, и, возможно, голова идет кругом именно из-за паров хлора. Она сдернула перчатки, бросила их под ванну, а сама отошла к шкафам с чистой посудой. Ей стало немного лучше, и она решила сделать, что не разрешала начальница.

Окно в посудомоечный цех открывалось только во время приема пищи. Дети сами убирали за собой посуду со столов, а грязные тарелки подавали ей в окно со стороны общего зала. На камбуз никого не пускали с тех пор, как пара несносных подростков сфотографировала некоторые укромные уголки, пребывающие в антисанитарийном состоянии. Чтобы исключить подобные инциденты, директриса запретила кому-либо из посторонних посещать камбуз, и приказала открывать окна горячего и посудомоечных цехов только во время кормления детей. Все остальное время, хоть удавитесь от недостатка кислорода, но окна выдачи и приема должны быть закрыты и заперты на замки.

В отличие от горячего цеха, чьи размеры и расположение позволяли открывать окна на внутреннюю сторону двора, посудомоечный цех был со всех сторон уставлен шкафами. Вентиляция в старой школе работала только перед проверками санэпидемстанции. Вытяжку вообще никто никогда не осматривал, и Татьяна Николаевна подозревала, что она наглухо забита. Одинокий вентилятор гонял спертый воздух из угла в угол, никак его не освежая. Чтобы работать в таком помещении, нужен не только опыт и терпение. Необходимо бешеное здоровье и огромная мотивация гробить саму себя за гроши. И тем и другим Татьяна Николаевна обладала, но всему был предел.

Сегодня ей стало совсем плохо, и она решила плюнуть на указания начальницы. Даже если директриса увидит открытое приемное окно, а в нем пухлое лицо алого света, она все поймет и оценит.

Татьяна Николаевна скинула щеколду и распахнула створки. В лицо ударила волна прохладного воздуха, и вместе с ней, еще до того, как левая створка уперлась в стену, она услышала сдавленный женский крик. Наслаждению не было предела. Окно открылось, словно в рай, но все-таки от внимания Татьяны Николаевны не ушел, ни крик, ни последующее за ним бранное слово. Она открыла глаза и увидела перед окном светловолосую девочку, потирающую правое плечо. Татьяна Николаевна поняла, что в девочке скрывается нечто обратное благодарности, но выплеснуть это наружу, школьнице не хватает смелости.

– Прости, детка, – тучная женщина быстро разобралась в ситуации. – Я же не знала, что ты тут стоишь. Мне через стенку не видно.

Девочка спустила с больного плеча портфель и поплелась к выходу, а Татьяна Николаевна мысленно попросила ее не жаловаться маме и папе. В конце концов, она же заехала ей створкой по плечу, а не по лицу. Вот когда заедет по лицу, пусть жалуется. Ей даже стало интересно, кого поставят на ее место в этот душный вонючий цех.

Пока Татьяна Николаевна стояла, прислоненная к широкому подоконнику, позади нее, из-под посудомоечной машины выползло черное пятно. Поначалу пятно расползлось в форме круга от одной ножки машины к другой, но чуть позже форма вытянулась. Спустя минуту лужица удлинилась и потянулась к ногам женщины.

Татьяна Николаевна никогда так не беспокоилась за свою жизнь, как сегодня. Скрытое чувство подсказывало ей, что из посудомоечного цеха пора бежать со всех ног. Но она твердила себе, что все эти опасения только из-за разговора с сыном.

«Лучше бы я вообще с ним не разговаривала, – упрекала она себя. – Хотя он сам начал этот разговор». Она не понимала, как родной сын мог сказать матери, что ее конец близок и виновата во всем она сама. Татьяна Николаевна понимала намек на не выдержанную диету. В последние годы ее разнесло, как воздушный шар и, возможно, сыну это не нравилось. Но предыдущие две недели ее вес не изменялся. Она не ела после вечернего сериала, ложилась спать в двенадцать и просыпалась в шесть. Она не курила. Дорогу в школу всегда преодолевала пешком, а путь занимал более получаса быстрым шагом. Может быть, если она немного усилит свой режим, ей удастся снизить вес и все будет хорошо?

Но слова сына слишком прочно засели ей в голову. Она их боялась.

Пятно вновь потеряло форму. Лужица прокатилась по ребристой плитке, охватывая небольшой полукруг возле женщины, и замерла, будто боясь подступить ближе. Белые лучи флуоресцентных ламп полностью поглощались в затемненном участке пола. Несмотря на неестественный блеск, в пятне не отражалось ни единая утварь цеха. Весь свет, что попадал на черную гладь, оставался внутри, словно под поверхностью имелась несоизмеримая глубина.

Татьяна Николаевна последний раз в своей жизни услышала детский смех. Он показался ей настолько наивным, что она чуть не расплакалась. Она давно заметила, что после работы с дезинфицирующим раствором душа ее открывалась как-то по-особому, и детские голоса приобретали безграничную сущность. Она вздохнула, вспомнила, что в ванне лежит гора посуды и оторвалась от подоконника. Татьяна Николаевна едва успела вскрикнуть, и все перед ней померкло. Со стороны общего зала было видно, как ее облик исчез, будто кто-то вытолкнул из-под нее стул.