Точка бифуркации

Он прошёл несколько плотно закрытых дверей, увидел одну приоткрытую. Чуть подтолкнул, дверь легко и беззвучно отворилась. Он ошибся. Полубоком к вошедшему стояла мать Армеева. Пожилая женщина, совсем не старуха, стояла перед небольшой полкой с зажжёнными свечами и фотографиями. В семье женщину было принято называть Анной Игнатьевной. Так свекровь звали невестки, также к бабушке обращались внуки.

Анна Игнатьевна не обратила внимания на Серебрякова. Погруженная в свои мысли, она сложила руки в молитве. Губы что-то шептали. Достаточно высокая для женщины, по-прежнему стройная, с правильной осанкой Анна Игнатьевна стояла в тёмной комнате и молилась. Приглушенный свет свечей, незнакомый аромат, тихий бубнеж Армеевой. В большом доме оказалось целая молельная комната. Серебряков почти не дышал. Он всмотрелся в подсвечиваемый россыпью свечей иконостас. Вместо икон и ликов святых на полке стояли фотографии почившего Армеева-старшего. Алексей Геннадьевич сдержал глухой стон. Идиотская семейка. Все тяжело и бесповоротно больные на голову.

Серебряков отступил в коридор, не закрывая дверь. Прошёл дальше. Через несколько шагов наконец-то добрался до умывальника. Прохладная вода освежила лицо. Он окончательно проснулся, мозг начал работать. Если Дима будет в Шеломенцево не больше чем через час, то спецконвой, который организовали для Шаца и его, Серебрякова, терминала, должен выдвинуться из Екатеринбурга сразу после девяти. В запасе оставалось почти три часа. И скоро рядом будет верный Дима. Оставалось продержаться чуть-чуть. Серебряков глубоко вздохнул и отправился на поиски Армеева.

Армеев оказался на заднем дворе. Степан направлялся к дому из-за забора, заросшего кустарником и сорняками. Растрепанные светлые волосы, голый торс, видавшие виды брюки, заправленные в высокие носки. Серебряков задержал взгляд на облепленных травой брюках и носках.

– От клещей, – с улыбкой пояснил Степан. – Это мне в лотерее не везёт, а из всех, кто пойдет в лес, именно я клеща подцеплю. Эти маленькие падлы до августа прохода не дают.

Степан наклонился и широкими движениями рук сбил траву и репейник с одежды. При каждом движении под загорелой кожей волнами прокатывались мышцы. Серебряков в очередной раз отметил – даже в свои годы Армеев оставался в великолепной физической форме. Породистый мужик. Солидный.

– Будем завтракать и поедем, – радушный хозяин подмигнул. – Кристинка!

На зычный окрик тестя из дома выскочила девушка. Легкое летнее платье подчеркивало округлившийся живот. В руках невестка Армеева несла тяжелый чайник. Из узкого носика поднимался горячий пар. Вода только закипела. Девушка свернула направо. За пристройкой к дому стоял накрытый стол. Две чайные пары, порезанный хлеб, поднос с овощами, блюдце с ветчиной.

Алексей Геннадьевич хотел отправиться навстречу Диме. От волнения он не ощущал никакого аппетита, но Армеев никуда не торопился. Пришлось смириться и делить с хозяином утреннюю трапезу. Степан надел футболку и накинул куртку. Синоптики не обманули. На Урале стало холодно, на горизонте появились тучи. Алексея Геннадьевича грел предусмотрительно взятый с собой пуловер. На голове привычно красовалась красная бейсболка.

Серебряков сел напротив открытой пристройки. Пустой дверной проем щедро освещался солнцем. Алексей Геннадьевич отчетливо разглядел сваленные кучей таблички и памятные доски. Он знал, что на них написано, постарался быстро отвести взгляд. Однако Армеев заметил паузу.

– Ну а куда мне было их деть? По всему городу ведь поснимали сволочи.

Армеев сжал кулаки и навалился на столешницу. Моментально раскрасневшееся лицо Степана приблизилось к Серебрякову. Алексей Геннадьевич перестал дышать. Он уже знал это настроение Армеева.

– В этом сраном городе каждый второй, слышишь, Алексей, каждый второй отцу должен. Он всех знал, каждому помог. Они нацепили таблички, дали бумажку, – Армеев засипел и откашлялся. – Бумажку эту. Почётный гражданин. Я не успевал на собраниях выступать. А потом что? Какой-то упырь написал книжонку и что они? Они его прокляли. И меня прокляли вместе с ним.

– Может уехать тебе, Степан? – осторожно спросил Серебряков.

– Я думал, – Армеев откинулся и как-то резко обмяк, подобрел. – Но потом появился ты. Куда ж я уеду теперь, когда они все тут передо мной. Хочу – журналюгу, прощелыгу этого, сволочь, размажу. Захочу – бабку ту, что пацана моего затоптала, на крюк подвешу. Нет, теперь мне здесь нужно оставаться. Да и дом, могилки, семья… Невестки обе опять-таки как почки по весне набухли, скоро приплод ждать.

Серебряков вспомнил мясоперерабатывающий цех – собственность и любимое место развлечений Армеева. Сильный Степан мог скрутить и удерживать даже взрослого мужика, а уж немощную крикливую бабку… Бесконечные крюки, пилы… Даже по меркам опытного Алексея Геннадьевича это было чересчур. Хорошо, что Армеев зависел от него, но отчаянно опасно, что Степан был неуправляем в своем гневе.

Алексей Геннадьевич всегда относился к своим Клиентам с интересом и даже странной любовью. Он изучал их. Наблюдал. Большинство Клиентов начинает с малого. Они осторожно пробуют, сомневаются. Жестокость набирает оборот постепенно и даже потом, когда человек раскрывается, они прикрываются мыслью об игре, о нереальности происходящего. Армеев же был страшен сразу. Он поражал жестокостью и напором, ему было тяжело остановиться. Степан требовал всё новых и новых сессий.

В каких пропорциях в людях заложена жестокость Серебряков не знал. Он познакомился с Армеевым недавно, и Степан уже был озверевшим. Хотя так было далеко не всегда, об этом говорило мимолетное общение с старожилами Шеломенцево. Серебряков ещё раз посмотрел в открытый дверной проем подсобки. Отбившись от остальных артефактов, на полу лежал барельеф с именем и высеченным лицом. Такой же как на кладбище. Армеев Виктор Андреевич. Волевое лицо. Строгий взгляд. У Степана были сложные гены.

***

Степан Армеев родился в семидесятом. Большая семья, счастливое советское детство. Младший Армеев почти не болел, с ранних лет был приучен к труду и скромности. Даже повзрослев, начав собственный бизнес и заработав солидный капитал, Степан оставался в меру аскетичным, достаточно щедрым на деньги и эмоции. Он был прохладен к путешествиям, мало выезжал из города и сосредоточился на семье, соседях, горожанах. Несомненно, статус закрытого города накладывал свой отпечаток на кругозор Армеева. Вполне сносное снабжение города слабо компенсировало затворничество. Будущее Шеломенцево варилось в собственном соку, рождало и раздувало локальные легенды, воспевала местных героев. В какой-то момент главным, а то и единственным героем города стал отец Степана – Виктор.

Армеев Виктор Андреевич появился в Шеломенцево в начале пятидесятых. Прибыл без фанфар, в колонне осужденных. Один из многих. Высокий и широкоплечий, ещё в общем-то молодой человек. Потрепанная одежда, впалые живот и щёки. Горящий суровый взгляд. Армеева выслали вслед за Игнатьевым. Именно он, Николай Борисович, был настоящей звездой эшелона. И хотя Игнатьев умер ещё до рождения Степана, в семье Армеевых о Николае Борисовиче вспоминали с благодарностью. Считалось что он спас отца.

Игнатьев представлялся Степану добрым и старым, хотя был ровесником Виктора Армеева. Искренний коммунист, инженер-самоучка попавший под репрессивный каток, он два десятка лет выживал в лагерях. Игнатьев не падал духом, занимал себя работой, искал задачи посложнее и неизменно блестяще их решал. Немного рассеянный, временами молчаливый, но чаще обаятельный Николай Борисович без перерывов строчил научные статьи и докладные записки, вносил рацпредложения и оптимизировал всё вокруг. В лагерях он умудрился жениться.

Никому неизвестно чем Игнатьеву приглянулся Виктор. Осужденный фронтовик Армеев прибыл в лагерь ещё крепким, физически сильным человеком. Возможно он помогал Игнатьеву в решении конфликтов или организовывал быт. Никто из этой пары не распространялся о прошлом, для обоих лагерь был чёрной неприятной полосой. Чем бы не объяснялась дружба этих двух разных людей, но история Армеева и Шеломенцево начиналась совместно с Игнатьевым. Инженера перевели на строящийся комбинат, Свердловск-14 входил в систему ГУЛАГа. Николай Борисович забрал с собой жену и выбил место для своего младшего товарища. В последствии память об инженере стерлась, а имя Виктора Андреевича Армеева долгое время красовалось на многих зданиях и городских культурных объектах.

Степан слышал эту историю от матери. Сам Виктор Андреевич не любил распространяться о прошлом. Он в принципе не был болтлив.

Виктор Армеев родился в 20-м году. Брянская область, забытая богом деревня. Он не успел освоить профессию, началась большая война. Крестьянский вчерашний мальчишка начинал в пехоте, был контужен, прибился к артиллеристам и с ними шагал навстречу Берлину. Судя по всему, к орудию его не подпускали, так что Армеев не мнил себя героем, да и особо ничем не хвалился. Но признавался, что «фашистов бил» (в своих мальчишеских фантазиях маленький Степан с замиранием сердца представлял отца, здорового русского мужика, раскидывающего фрицев непременно деревянной оглоблей). А потом случился плен. Как и всегда Виктор не был щедр на подробности. Почему ему впаяли срок свои же оставалось загадкой. В семье предполагали причиной врожденную несговорчивость и крутой нрав Армеева. Как бы то ни было на самом деле, но лагерный срок фронтовик получил. Какое-то время Армеев мыкался по распредпунктам, сменил несколько лагерей и бесчисленное множество следователей. Его часто били. Старались сломать то ли дух, то ли тело. Именно поэтому родные справедливо полагали – перевод в Свердловск-14 вслед за Игнатьевым спас отцу семейства жизнь.

Если публичность Армеев не любил, то власть презирал и ненавидел. Он не хотел реабилитации, считал её позорным, унизительным актом. Всем всё было ясно и так. Очередной человечек в жерновах государства. Выброшенный винтик, мелочёвка. Зная твердый характер Виктора Андреевича, близкие не пытались уговаривать Армеева подавать документы для пересмотра дела. Он и так был местным героем. Пусть и не оправданный, но свой, настоящий фронтовик, незаконно и несправедливо осужденный властью, стал неформальным знаменем горожан. Для этого потребовалось почти двадцать лет.

Благодаря внушительной внешности, тяжёлому взгляду, суровой степенности, Виктор Андреевич набирал авторитет в трудовом коллективе. Он боролся за права заводчан, к нему тянулись за советом, обращались с просьбами. Профсоюз, товарищеский суд – Армеев успевал повсюду. Виктор по-прежнему мало говорил, но если это было минусом в застольях, то помогало в разговорах с руководством. Мало кто выдерживал пристальный взгляд Армеева, его рубленные фразы. Популярность Виктора стремительно набирала обороты, а после разыгравшейся трагедии в местной больнице и вовсе вынесла Армеева в небожители. В тот день родился Степан.

Местную больницу возводили зэки. Первые заключенные, согнанные с лагерей, они строили комбинат и жилые постройки. Густой плотный лес вокруг будущего Шеломенцево будто сам собой напрашивался в стройматериалы. Первые дома-бараки возводились вокруг завода, невдалеке от лесопилок. В одной из деревянных построек разместили единственную на всех больницу. Спустя два десятка лет Свердловск-14 разросся, уже появился Левобережный район города, но вокруг комбината по-прежнему стояли деревянные постройки. Медицинское учреждение оставалось на месте. И оно загорелось.

Виктор Армеев оказался рядом случайно. Его семья росла. Анна Игнатьевна, супруга Виктора, девушка молодая, но крепкая, оказалась плодовитой. Степан стал четвертым ребенком в семье и в день пожара собирался появиться на свет. Виктор Андреевич носил в больницу воду. Сам Степан никогда не видел старой больницы и не понимал, как люди лечились и рожали без воды, но для Свердловска-14 это была повседневная жизнь. Виктор Армеев четвертый раз готовился стать отцом и наворачивал круги с ведрами. От колонки до больницы. Когда в окнах появился дым, он делал очередной заход.

К приезду пожарных расчетов (спасательные службы размещались на комбинате) отданный под больницу деревянный трёхэтажный дом сгорел. Во дворе тряслись от ужаса пациенты и персонал. Сначала Виктора Армеева увезли в другую часть города, а потом в Свердловск. Полученные им ожоги просто не умели лечить в маленьком городе. Всех рожденных в ближайшие дни мальчиков города назвали Виктор. Разумеется, это не относилось к собственному сыну Армеева, имя которому подобрали заранее. Степан увидел отца через три месяца. Богатырское здоровье Виктора пошатнулось, но выдержало.

Несмотря на популярность, Армеев оставался беспартийным, упорно тормозил возможную карьеру, избегал командировок. Немногословный, он не объяснял причин. Ему было достаточно ставшего родным небольшого города, спокойной работы, большой семьи.

Но семью Армеевых не обошли несчастья.

Старший сын Виктора Армеева погиб в Афганистане. Погиб обидно, незадолго до вывода войск. Почти одновременно со смертью старшего сына младшая дочь упала с мотоцикла. Обычная деревенская история – пьяный ухажер не удержался на дороге. Перебитый позвонок. Молодая девушка осталась прикованной к постели. В квартире Армеева поселился траур. Жизнерадостный Степан стал единственной отдушиной отца.

Страна стремительно менялась. Вслед за консервацией градообразующего комбината, город перестал быть закрытым. Всё Шеломенцево затаило дыхание, поглядывая на Москву. К Армееву привычно потянулись за советом. Кто-то предлагал ехать в столицу. Без особой цели. Чтобы присутствовать. Армеев предлагал подождать. Жизнь в новом обрезанном по границам государстве начинала бурлить. Шеломенцево не имело шанса остаться в стороне.

Шеломенцево замерло в ожидании перемен. Старшая дочь Армеевых сбежала в Екатеринбург. Виктор дряхлел. Пришло новое время, время Степана Армеева.

Степан рано женился. Брак быстро принес потомство. Мальчишки-погодки почти не видели папу. Степан занимался городом. Он был общительнее своего отца, ладил с людьми. Ещё достаточно молодой, Степан смело шёл в любые кабинеты прикрываясь именем отца. Вокруг молодого Армеева формировалась новая элита – начинающие предприниматели всех возрастов просили о помощи. Кому-то была нужна земля, другим-постройки, третьим– коммуникации. Основным партнером Степан выбрал Серёгу Шулева. Одноклассник Армеева, профессорский сынок, чуть ли не единственный в городе мог похвастаться экономическим образованием. Он и стал директором всех совместных компаний. Сам Степан старался казаться аскетом и активно участвовал в общественной жизни. Свои успехи и популярность младший Армеев скромно объяснял хорошей генетикой.

Виктор Армеев умер достойно. Ему шёл восемьдесят первый год.

Как ни странно, смерть Виктора Андреевича только усилила популярность семьи Армеевых. Ищущее философского фундамента общество словно открыло глаза. Маленький, искусственно созданный город, населенный потомками зэков, гарнизона и редких вольнонаемных, объединился вокруг фронтовика, прошедшего лагеря и нашедшего свое счастье на новой малой Родине. Кинематографичность истории требовала драматургических подробностей, знамён с портретами, увековечивания. Степан Армеев не вылазил с собраний, читал лекции в школах, был повсюду. Через четыре года народ потребовал Армеева в мэры. Степан не сопротивлялся.

Степан Армеев руководил Шеломенцево несколько лет. Город потихоньку развивался. Сам Степан обзавёлся третьим сыном, построил дом, деликатно выбрав участок на окраине. Он по-прежнему был улыбчив, не гнушался общением с горожанами, никуда не выезжал и оставался свойским парнем. За полтора года до встречи с Серебряковым жизнь Армеева изменилась.

Степан Армеев пытался найти сведения о своем отце. Детство, служба в армии, война, пленение. Виктор Армеев не распространялся о прошлом, многие ветераны боялись воспоминаний, считали излишним озвучивать подробности войны. Чистая случайность, но изданные на немецком и переведенные на английский мемуары участника Второй мировой, основанные на их базе скрупулёзные исследования попались на глаза энтузиастов. Проскочившие записи о красноармейце Армееве выглядели многообещающе. Виктор Армеев и правда являлся уроженцем Брянской области, начинал в пехоте, имел ранение, вернулся в строй, попал в окружение и плен. Обрывочные истории отца Степана подтверждались, историки располагали свидетельствами очевидцев, плененных вместе с Армеевых солдат. Проблема заключалась в том, что Виктор Андреевич Армеев был расстрелян осенью 1944 года перед эвакуацией концентрационного лагеря.

***

Много деталей о Шеломенцево Серебряков узнал от одного из своих первых Клиентов в Екатеринбурге – Артёма Мельника.

– Сюда приехали москвичи, – Артём сплюнул. То ли скопилась слюна, то ли реакция на слово «москвич». – Журналисты. Хотели зазвать местных на шоу, но Степан их отметелил.

Артём искренне рассмеялся. Он вывел Серебрякова на Степана, предложил помощь в вербовке. Историю Шеломенцево он знал от родственников и соседей. Сам Артём сбежал из города в начале двухтысячных, какая-то тёмная история с муниципальным тендером.

– Избил? – решил внести ясность в терминологию Алексей Геннадьевич.

– Ну да, – продолжил Артём. – Для него это очень личное. Можно понять. Москвичи предлагали гонорары, хотели сделать громкую историю. Малахов там или кто ещё, не знаю. В принципе, конечно, интересно. Армеева старшего тут почти на руках носили, фронтовик, ветеран, несправедливо осужденный. А оказалось…

– А что именно оказалось? – перебил Серебряков.

– Слушай, я читал только в интернете, сам особо не вникал. Был такой человек, звался Виктором Армеевым. Красная армия наступала, один из охранников в лагере уж очень похож был на этого Армеева, а военнопленные были с документами. Нехитрая комбинация, как мне кажется. Убиваешь заключенного, прикрываешься его документами. Охранника этого Витязем звали. Похоже он тут у нас и спасал больницу. Сюрприз.

«Витязя» звали Романом Стецько. Эту информацию Серебряков прочитал позже. Аргументированный, полный ссылок и беспристрастного повествования документ находился в открытом доступе. Стецько и правда успел послужить в Красной армии, но был пленен в Крыму через год с начала войны. Он сразу пошёл в добровольные помощники, какое-то время отработал хиви, затем прошёл курс обучения и принес присягу СС. На фронт его не пускали. Роман Стецько занимался зачисткой немецкого тыла. Проявлял себя бесстрашным и хитрым человеком. Закончил службу в охране лагерей, оказался старательным и небрезгливым. Прозвище «Витязь» получил за богатырские силу и габариты.

– Степан психовал, – продолжал Артём. – Ему говорили остыть, все были в шоке, но никто не собирался линчевать самих Армеевых. Город замер, интерес, конечно, был. Особенно у молодёжи. Выуживали всякие подробности. Казни, истязания. Нет чтобы просто на нацистов работать, так он ведь старался похоже. Ну да не суть. В принципе почти уладили вопрос, но тут мать Степана отчебучила. Эта Анна Игнатьевна странная, ей-богу. До неё добрался какой-то прощелыга, из местных журналистов. Начал давить, бумажки, распечатанные принес, со зверствами, значит. Анна Игнатьевна и заявила, мол мы на этой войне не воевали, вот не нам и решать кто и как выживал. За дорогим супругом вины не видит, все жертвы не его и прочее. Признала по сути, за стариком службу фашистам, но, типа, без отягчающих. Ну тут и началось. Степан с мэрского кресла слетел, именные таблички ему со всего города снесли. Ему бы посидеть чуток в тишине, народ ведь неоднозначно ко всему этому относился, добро то тоже помнят. Но Степан на «Бессмертный полк» припёрся.