Смерть. Эссе

«Не ищем мы никого, кроме людей. Не нужно нам других миров. Нам нужно зеркало […]. Мы хотим найти собственный, идеализированный образ, это должны быть миры с цивилизацией более совершенной, чем наша. В других мы надеемся найти изображение нашего примитивного прошлого» (Станислав Лем о «Солярисе»).

Автопортрет моего брата, Павла Юрьевича Черносвитова, ученого, философа, путешественника, романтика. Это он на Шпицбергене.

Андрей Тарковский боялся смерти. Этим объясняется его дружба с Джуной. Но он не хотел афишировать свои отношения с Джуной и я точно не знаю, принимал ли он у нее сеансы гипноза. Джуна была заинтересована в Тарковском, ибо надеялась, что он снимет ее в одном из своих фильмов. Она хотела, пусть в эпизоде, чтобы Андрей снял ее в наряде персидской царицы. Известный художник, который принимал сеансы у Джуны, нарисовал ее портрет в этом наряде. Тарковский не отказывал Джуне, но все знали, что в никакой фильм Тарковского Джуна не попадет. Станислав Лем встречался с Андреем в квартире у Джуны. Ее гипноз на Лема не действовал и страха смерти он не испытывал. Он неистово искал, что там, за «горизонтом Жизни», и его поиски приводили к оному – Всевышнему Разуму. Так появился Солярис.

Я думаю, что моя дружба с Андреем также объяснялась его страхом смерти. Со слов Джуны, я интересовал его, как врач, а не как личность. Когда я Джуне сказал, что я считаю, что мы с ним будем друзьями, Джуна мне возразила, что «не будите… Андрея не интересуется психологией и психологами, он интересуется Вселенским Разумом». Я пересказал Лему наш разговор с Джуной, и что я расстроен, и сожалею, что загружал Андрея психологией. Я как раз сдал в журнал «Москва» Вере Дмитриевне Шапошниковой несколько своих психологических рассказов. Рецензию на мои рассказы написал Михаил Шолохов: «Удивительно прекрасный материал! Срочно в набор!» Но «куратор» Москвы увидел в моих рассказах подражание западным писателям и именно в психологизме. Например, автору «Над пропастью во ржи» и «Хорошо ловится рыбка-бананка». Получилось, что «куратор» с Андреем были одного мнения в отношении психологии. В СССР психологии ведь не было. Мой друг Михаил Ярошевский был историком западной психологии, а, учитель, Владимир Евгеньевич Рожнов – психотерапевтом. На Западе их считали выдающимися советскими психологами… Я прямо спросил Андрея, когда он, шутя наверное, сказал мне, что жалеет, что поздно со мной познакомился, ибо тогда врачом, проводящим сеанс гипноза Алеше, был бы я, о его отношении к психологии. Он покраснел, и, заикаясь, сказал, что на самом деле он считает психологию не наукой, но верит, что человек, вроде Джуны, может оказывать лечебное воздействие на другого человека. Станислава не интересовала ни психология, ни Джуна. Да и Андрей был для него интересен постольку, поскольку готовился снимать фильм по его произведению. Фильм «Солярис» Тарковского Станиславу не понравился. С Андреем дружеских отношений у Лема не было. Станислав не навестил в больнице умирающего Тарковского, хотя был в это время в Париже. Я склонен мистифицировать человеческие отношения (по гречески mistikos – таинственный). Считаю, что все наши встречи и характер отношений между людьми до мелочей как-то запрограммированы. К таким взглядам я пришел, анализируя свои отношения, прежде всего с женщинами. С Андреем Тарковским у меня был один эпизод, который свидетели его считали «мистическим», «знаковым». В 1991 году я был с Мариной в Париже на приеме в честь 300-летия Русско-французских отношений. Церемония происходила в Доме Инвалидов. Через несколько дней должен был исчезнуть СССР. Нас с Мариной уговаривали, воспользовавшись исчезновением нашего Государства, остаться на Западе. Мой родственник уже обосновался в Мадриде и готов был послать за нами машину. Наш друг, парижанка и друг Жака Ширака, графиня Сологуб Ирина Леонидовна, готова была предоставить нам жилье и посодействовать в приобретении «вида на жительство», в Париже или в ее вилле на Капри. Компаньонка моего испанского родственника, гражданка США, звала нас быть соседом Солженицына. Были и другие предложения. Марина хотела было уговаривать меня не возвращаться домой. Но я знал, что ни в какой стране я не смогу жить – пусть на развалинах, но в СССР! И в разгар моих споров с Мариной – остаться на Западе или возвратиться в страну, которой уже вроде бы и нет, мы поехали на могилу Андрея Тарковского! Я и сейчас не понимаю, что меня побудило тогда поехать в Сент-Женевье?в-де-Буа?? Мы были там и не раз… И вот мы у могилы Андрея, нас сопровождает парижанка Людмила Фроловская, дочь донского казака, похороненного здесь же. Мы подходим к могиле, втиснутой между надгробиями. На могиле Андрея деревянный крест. Изгороди нет. Я сделал шаг к кресту, чтобы положить цветы к его основанию, и крест начал медленно падать на меня! Я успел его подхватить – он сгнил у основания! Земля была мягка, я руками вытащил остатки креста, что сгнили и воткнул в него крест. Людмила тут же сказал – она была в курсе дела – чтобы я ни в коем случае не оставался на Западе! Андрей очень жалел, что покинул Родину, «вот он тебе знак подает, чтобы возвращался домой!»