Озорные записки из мертвого века. Книга 1

В бокс маговской портовой больницы я зашел в обычной экипировке для судебно-медицинского вскрытия. Труп был без одежды, которая, как я понял, находилась в баке с раствором хлора. На столике стояла пишущая машинка и лежала история болезни матроса. Когда он точно умер – мед. персонал прозевал. Поэтому никаких реанимационных действий не проводилось. Да и лекарство матрос не принял, ибо диагноз не успели выставить. Я только узнал из истории болезни, что побывал он и в Индии, на корабле был здоров, и почувствовал слабость, когда судно входило в порт Маго. И что ему 26 лет. Семья в Одессе – родители и сестра.

Я приступил к вскрытию после обычного (без особенностей) осмотра поверхности трупа и начал вскрытие по Шору (Г. В. Шор, 1872—1948, сов. патологоанатом; его метод полной эвисцерации – способ вскрытия трупа, при котором внутренние органы извлекают единым комплексом). Только дошел до брюшины – остановился, как вкопанный: такого я никогда не видел! Под кожей находилась масса, весьма похожая на холодец без мяса (извиняюсь за сравнение, но пишу то, что мне тогда пришло в голову). Шестое чувство мне подсказало – дальше не вскрывать и, не выходя из бокса, сообщить, что я обнаружил. Стуком в дверь подозвал медсестру и при казал передать в горздравотдел о моей «находке». Полчаса стоял и глазел на «холодец» – грязная, серая масса. Через полчаса в бокс ворвались (именно так!) трое мужчин в костюмах (таких я также не видел), но больше напоминающих резиновые скафандры с пластмассовым стеклом для глаз. Дышали они через противогазы (я сообразил по некоторым признакам и форсировано-приглушенному дыханию). В руках у них были незнакомые мне баки с шлангами, из которых чрезвычайно вонючей коричневой жидкостью они начали заливать труп и все вокруг, в том числе и меня. Облив меня с ног до головы, один крепко взял меня за правую подмышку и поволок за собой, толкая дверь бокса ногой. Двое остались с трупом. Мужик перетащил меня в соседний пустой бокс, уже полностью облитый вонючей жидкость, к запаху которой еще присоединялся запах негашеной извести, которой наполовину была наполнена огромная бочка, в которой я, например, мог поместиться легко с головой стоя. Бросив меня рядом с бочкой, мужик выскочил из бокса и запер за собой дверь… Потом, по большому секрету, покойный прокурор Трусевский (к стыду своему ни имени, ни отчества его не помню!) признался, что бочка предназначалась мне, что было предложение, якобы из Москвы, выстрелить мне в затылок и в бочку с негашеной известью. Спасло меня только то, что я не первый, кто был в контакте с трупом. Правда, я его разрезал! Даже голосовали члены экстренной комиссии, заседала она на второй день моего нахождения в боксе, в которой мне просунули парашу и два бочка – с компотом и макаронами по-флотски. Это было и на ужин, и на завтрак, и на обед. В комиссию входили товарищи из Москвы. Большинство проголосовало за жизнь и меня перевели, подвергнув сначала жесточайшей санитарной обработке (нелепой, по существу, ибо диагноз посмертный был выставлен матросу – «холера») в палату, которую оборудовали под бокс (третьего бокса в больнице не было). В больничном городке был объявлен тихо карантин. Городок оцепили в два ряда солдаты с карабинами – я видел в окно. Маго закрыли. Что делали с трупом – я не знаю, да вряд ли делали что-либо! На вторую ночь моего пребывания в боксе с большим окном я проснулся внезапно. Было 3 часа утра. И увидел следующее: восемь солдат, освещенные фарами военных грузовых машин, на четырех ломах несли огромный металлический ящик. Потом погрузили его в кузов подогнанной машины, который тут же закрылся, а солдаты, передав ломы тем, кто был в кузове, быстро сами в него запрыгнули. Я успел увидеть, что две шеренги вооруженных солдат, вытянулись от грузовика, груженного железным ящиком (легко было догадаться, кто там), вдоль дороги, которая от этого места шла почти круто в гору, и дальше в тайгу. Дорога освещалась фарами машин, которые стояли перпендикулярно (под углом в 45 градусов) поэтому коридору медленно стал подниматься «катафалк» со странным гробом (труп матроса поместили в цинковый гроб и засыпали негашеной известью, гроб запаяли и поставили в металлический ящик, который тоже засыпали негашеной известью и заварили; похоронили его в огромной яме, засыпанной чуть ли не два метра снизу негашеной известью и столько же сверху). Это произошло где-то в тайге…

В карантине меня держали (и Маго без объявления!) неделю: удивительно, никто, кто контактировал с умершим – и на судне, и в больнице – не заболел. Я чувствовал себя в несколько при поднятом состоянии – ведь ни каждый день такое встречается! Когда карантин сняли и меня выпусти, взяв всевозможные «анализы», я решил, что заслужил настоящий отдых (я еще не знал, что мог получить пулю в затылок, и стрелка успели подобрать!) и позвонил прокурору Николаевска-на-Амуре, что «беру неделю за свой счет; трупы собирайте – вернусь, быстро все сделаю). Без разговора получил «добро». Познакомился с главным врачом больницы – года на два старше меня, выпускник нашего ХГМИ, отличный хирург, кажется Володя Скоробогатов, так его звали. Он предложил мне два варианта: 1) остановиться у него, если я не боюсь ночного плача двухмесячного ребенка; 2) в комнате – единственной в Маго тогда барака-гостиницы, которую превратили в общежитие для практикующихся чуть ли ни со всего СССР, студентов-педиков, хотя в Хабаровске был свой педагогический институт. Я выбрал второе. И попал (а, возможно, это маговскими властями или Володей так было задумано?), как козел в огород с капустой. В отсеке гостиницы, где находилась моя комната, была еще одна: в ней жили три девушки: одесситка Настена, из Винницы – Катерина и из Свердловска – Валентина. Одна другой краше!

Морской порт (во все времена и, наверное, во всех странах) пункт, населенный очень дисциплинированными людьми. И не обязательно от того, что может быть с военными кораблями. Так, в Маго, честное слово, не было сплетен о ЧП. Абсолютно не было! Я, конечно, (может быть, мне это казалось?) чувствовал на себе взгляды, незнакомые люди, здороваясь со мной, слегка опускали голову, кланялись. И мужчины, и женщины, и ребятишки всех возрастов. Вероятно (разве от людей можно что-либо скрыть?) все знали, что я чуть не был приговорен к смертной казни и мог бы составить компанию матросу в его «гробах». Вряд бы мне изготовили отдельный гроб! Вообще-то металлические гробы – от испуга! Когда была чума в Москве, то там, где сейчас стоит памятник Марксу напротив Большого театра, была вырыта огромная в три метра глубиной яма, дно ее было засыпано негашеной известью, туда и сбрасывали трупы, а потом засыпали также негашеной известью. А когда все кончилось, покрыли обыкновенной землей (раскопки вела моя свояченица Оксана Яблокова), потом застраивали домами, сначала деревянными, затем и кирпичными —

В конце октября 1986 (возможно эта дата не точна) года я поехал в командировку в родной Хабаровский Край с проверкой лагерей, тюрем и лечебных учреждений МВД. Я планировал также прочитать коллегам серию лекций по только что вышедшей в Грузии моей монографии «Неврозоподобные расстройства при соматических заболеваниях» (на материалах ЦГ МВД СССР и ЦГ МВД ГССР). Меня, как главного психиатра МВД СССР поселили в шикарном люксе «Интуриста», что недавно открылся на берегу Амура (куда смотрел архитектор города? Гостиница была внизу, а в нескольких сотнях метров от нее находился краевой морг и краевая онкологическая больница… Но интерьер и экстерьер гостиницы не уступали европейским 5-звездочным отелям, а что касается пищи и женской половины обслуживающего персонала – намного их превосходили (дары тайги и Тихого Океана что только значили!). Не успел я расположиться и принять душ, как зазвонил телефон. Я снял труппку, и поймал себя на том, что сердце мое отчего-то вдруг лихорадочно забилось! Мужской голос сказал ровно и спокойно: «Доктор, Вас беспокоит приемный отец вашего ребенка… Не волнуйтесь, я просто вам сообщу, что у вас есть ребенок, которого я воспитал, а возможно, еще два…» Я растерялся, пытался выяснить кто звонит, приглашал его в номер, сколько лет моему ребенку и мальчик это или девочка, и почему «возможно еще два…?» Я сразу понял, что мужчина говорит правду и в его голосе нет и нотки шантажа. Да и можно ли шантажировать меня – а) в родном городе, в котором я вырос и в котором у меня множество друзей во всех «слоях» общества; 2) полковника МВД, которого встречали два местных полковника сразу. А голос, выслушав мои сбивчивые вопросы, полностью их проигнорировал и продолжил: «Жена и мой ребенок знают, что я буду звонить Вам и мы все решили, что больше, чем я Вам сказал, я ничего не скажу и не пытайтесь меня найти! Ваши сыщики не найдут, откуда я звоню. Вы больше никогда меня не услышите! Зачем я Вам позвонил? Да просто так! У Вас, нам известно, нет в семье детей… Так знайте, все же Вы не без потомства! Да, почему „возможно еще два…?“ Девушки, которые от Вас забеременели, уехали к себе на родину, уезжая, еще не знали, сохранят ребенка или сделают аборты… Многое зависит, ведь, и от родителей. А у одной к тому же был жених! Одно дело жениться на женщине с ребенком, и совсем другое – на беременной не от тебя… Да, чуть не забыл: помните холеру в Маго? И трех студенток, с которыми Вы в прямом смысле жили по очереди… Так вот, детки от Вас оттуда!» Трубка осторожно легла на свое место, а в моей начались гудки… Сыщики действительно не смогли определить даже из какого района Хабаровска был звонок. И «коллеги» из КГБ не смогли помочь.

…Я вмиг вспомнил очень ясно, и даже имена будущих учительниц старших классов – Настену, Катерину и Валентину. В Маго мужчины, особенно моряки, ну прямо красавцы. А эти учителки набросились на меня, как будто мы вчетвером были на необитаемом острове! Все три отдались мне девственницами. Причем не я, они распоряжались мной, освобождая по очереди для подруги свою комнату («в твоей нам, девушкам, ночевать – какой конфуз!»), уходя на ночь к подругам в другой подъезд. Я уехал. У меня не было времени – сплошные командировки, заскочить в Маго. Да и желания-то не было: я их всех быстро забыл – мне ведь было тогда двадцать четыре года! А вот их я и сейчас понять не могу! Забыть своего первого мужчину? Отца первого ребенка?.. Да, в Маго была холера…

Читатель, я предупреждал тебя, что эти записки будут сумбурные. Без дураков или для дураков?! Вот теперь я буду писать о втором чуде, которое произошло со мной совсем недавно на моей даче в Завидово (первое чудо я описал выше, в главе «Хашупсе», в первом издании «Формулы смерти»). Первое чудо произошло со мной в 28 лет. Второе в 63 года.

Читатель, сначала внимательно посмотри на эту, сделанную мной лестницу, сколько она весит, и меня на ней. Я поднимал толчками эту лестницу, подпирая плечами и обеими руками в течение двух часов, не меньше, несмотря на то, что сто килограммов штангу я выжимаю и сейчас. Так получилось, что последний пролет наделся на сук, что по левую мою руку (я сижу как раз в развилки старой яблони). Как я не старался – не мог, подпирая и поднимая верхний конец лестницы, перекинуть ее через этот сук – силенок не хватало! Тогда я залез на яблоню и уселся в развилку. Лестница, повторяю, висела на суку. Я попытался ее поднять, чтобы перекинуть через сук, и сразу понял, что затея глупая, ибо, перекинув через сук, мне нужно было еще перекидывать ее и через мою голову! А для этого я должен был оторвать лестницу от земли, балансируя в развилке. Я, конечно, попробовал – ни с места! Хотел было слезать, подумав, что даже с соседом – молодым и крепким парнем, мы вряд ли это сможем сделать! Втроем – получится. Можно попросить мужиков с улицы – у нас, в Завидово никто не откажет помочь. Это точно! Сдерживало меня одно – как бы мужиков не рассмешило мое творение! В Завидово все мужчины местные – мастера золотые руки, не то, что я. А дальше и случилось чудо!

Помню все, как в тумане! Я вдруг взял последнюю перекладину лестницы двумя пальцами левой руки и не чувствуя ее веса медленно перекинул через сук, не опуская, продолжая держать двумя пальцами, поднял, оторвав от земли над головой и положил туда, куда и хотел. Лестница была легка до невесомости!

Не знаю, сколько я просидел, уже вне тумана, но в некой прострации (кстати, все это происходило ночью, при свете полной луны, на фоне усыпанного звездами синего неба и слабого мигания далекого уличного фонаря), тупо уставившись на лестницу, ощупывая себя, хотя мысли, что я сплю, у меня не было. Потом медленно, чтобы чудо вдруг не исчезло и я не прозрел бы в какой-нибудь жуткой реальности, например, лежа на снегу с переломанным позвоночником, я стал спускаться вниз по лестнице. Почувствовав реальную почву под ногами, я задрал голову и реально долго смотрел на мое рукотворное чудо. Потом пошел домой спать. Спал глубоко, без сновидений, что сейчас для меня редкость (сплю тревожно, одолевают мысли, как мухи – И. Анненский). Утром, убедившись, что чудо все же произошло и лестница там, где я ее оставил, я сильно задумался. Через некоторое время вот какие мысли пришли.

А если, вместо чуда, произошло то, что, по законам нашего физического мира, должно было бы произойти при попытке перекинуть лестницу через сук (не то, что и через голову двумя пальцами, вернее их кончиками). Я упал на землю и разбился на смерть. Но смерть, возможно, такова и есть, что ее нет для умершего! Не замечаем же мы, как теряем себя полностью в разные возрастные периоды (сравни, читатель, свои фотокарточки прошлых лет и посмотри на себя в зеркало!). Каждый из нас, вероятно, умирал множество раз, не зная этого! «Я чудом спасся!» – говорит чудак, продолжая жить, как жил, а в это самое время его в гробу несут на кладбище! Попробуй, читатель, привести мне хотя бы одно доказательство, что данные мои предположения о жизни и смерти – бред!

Остается только одна загадка смерти – будет все же для умершего миг, когда он умрет и для себя? What is the question![11 - Вот в чем вопрос! (англ.)]

P.S. В постсоветской России международный порт Маго соединили с золотым прииском «Многовершинка» добротной дорогой через тайгу.

Многовершинка

Часть 1. «Висохло?»

…Я развелся с женой, это было в 1985 году в Москве. Тогда я работал главным психиатром МВД СССР, начальником психиатрической службы, которую сам организовал, в Центральном госпитале МВД СССР. Жили мы в доме, где проживала элита МВД СССР, в роскошной квартире. Я, естественно, оставил жене и квартиру и все. Что было в ней. Ушел из дома в ноябрьский ливень, в кроссовках и спортивном костюме, подаренным мне нашими олимпийскими чемпиона Натальей Линичук и Геннадием Карпоносовым. Но, дело не в этом. Дело в том, что моя бывшая жена словно в отместку (сама выгнала меня из дома), выбросила на помойку реликвии моей семьи и мои. А именно: телефонный аппарат и часы из бункера Гитлера, с отпечатками пальцев боссов Вермахта. Телефон и часы стояли в кабинете фюрера. Их отцу подарил первый комендант Берлина. Моей самой дорогой реликвией был самородок золота с мужской кулак, лишь с небольшим добавлением пустой породы. Его мне подарил начальник золотого прииска Многовершинка. Вот историю о выброшенном на помойку самородке золота я сейчас и расскажу.

Это произошло в мае 1970 году. С этого времени, почти сразу, Многовершинка стала стремительно развиваться. Появился поселок городского типа Многовершинный («многовершинка» – название горы, в которой была шахта по добыче золота). Школа восьмилетка, больница, клуб – все за полгода. К развитию поселка Многовершинный я, выполняя свой врачебный долг, невольно приложил руку, за что начальник прииска, подведя меня к доске, на которой были образцы самородков, добытые в шахте (с примесью пустой породы), предложил мне самому выбрать один образец самородка, что я и сделал. Он даже слегка заколебался – дарить ли мне кусок золота – но, поборов себя, сказав: «Ты спас прииск», отдал. А произошло вот что.

…Почти полгода краевое начальство беспокоил своими «доносами» один мастер, сигнализируя, что на прииске идет открытое воровство золота управленцами, которые, якобы, в сговоре с краевым начальством. Руководство прииска отписывалось. Прииск постоянно посещали комиссии с проверкой. Но «правдолюбец» не унимался. И вот в забое, на глубине 300 метров, в горе, где добывали золота, взрывая породу шашками динамита и массу камня с золотом отправляли на конвейере наверх, в драгу, на обогащение, произошел взрыв. Во время взрыва погиб только один человек – мастер, который боролся с воровством. Олег Савчук вынес постановление о назначении судебно-медицинской экспертизы по случаю гибели мастера. Фрагменты тела мастера были разбросаны по забою. Взрыв произошел во время обеденного перерыва, когда все, кроме мастера, поднялись наверх. Один из вопросов, какие мне были поставлены, и, скорее всего, главный, был ли мастер живым или мертвым, во время взрыва?

Повторяю: мне следовало определить по фрагментам тела мастера, живой он был или мертвый во время взрыва? Вроде бы вопрос странный: в забое мастер был один. Если бы был еще кто-то, то как он спасся от взрыва? И еще, это уже не к мне, но Олег просил помочь ему в расследовании: где находился мастер во время взрыва – рядом со «стеной», в которую была вставлена динамитная шашка, или на пути к укрытию – в 100 метрах от «стены» с шашкой, было укрытие со стальным щитом, на десять метров выше предполагаемого направления взрыва? А теперь вообразите, что было бы с шахтой, в которой погиб человек, боровшийся с воровством чиновников разного уровня? А, если к этому, его сначала убили, а потом имитировали гибель от непонятно отчего взорвавшейся динамитной шашки? Меня, как эксперта, эти вопросы обязывали найти еще ответ на один вопрос, какой я сам себе поставил: если мастер был живой во время взрыва, был ли он в сознании (алкогольное опьянение исключалось – перед работой все проходили тщательную медицинскую проверку)?

…Фрагменты тела мастера были собраны, отделены от породы и направлены в бокс фельдшерско-акушерского пункта (тогда еще в Многовершинке больницы не было). Прежде, чем их рассматривать – а ответ на вопрос: живым или мертвым был мастер во время взрыва, можно было с приблизительной достоверностью только подвергнув ткани и кровь гистологическому (клеточному) исследованию). То есть, в Николаевске-на-Амуре. Я решил начать с того, что спустился в забой – дело осложнялось еще и тем, что все фрагменты тела мастера были собраны… до моего приезда! Начальство было в панике. Это и понятно, ибо к ним вылетела Всесоюзная комиссия, во главе с главным золотодобытчиком Армянской ССР! Учли жалобы мастера и решили, чтобы разбирались специалисты из разных республик: золото есть золото!

…В забой меня сопровождал старейший работник золотых приисков Николаевска-на-Амуре, работающий на Многовершинке всего несколько месяцев. Он перевелся на этот прииск по причине выхода на пенсию, а здесь платили больше, чем на других приисках. Только мы с мастером подошли к разорванной «стене», где была аккуратно сложена небольшими кучками порода (в том числе и золото в породе), как я увидел… обручальное кольцо на фаланге… левого безымянного пальца! Я не знал, что погибший – вдовец. Но точно знал, что он не мог быть католиком. В конце «черного туннеля» загадок мелькнул светлый лучик положительного знания! Я знал, какие вопросы я задам следователю Савчуку и начальнику прииска Многовершинка! Но, это потом. А сначала… сначала я не знал, что мне осмотреть и сделать в забое? От меня ни на шаг не отходил старый мастер. Он мне что-то рассказывал о добыче золота путем взрыва динамитных шашек в просверленной «стене». И вдруг мое внимание к его речи обострилось, когда он сказал «отходник»! Это, когда заложенная в просверленный патрон динамитная шашка не взрывается! Это ЧП! Ни вытащить, ни взорвать ее не возможно: бикфордовой шнур сгорает, а шашка не взрывается, детонатор не срабатывает! Как правило приходится бросать данный забой и уходить от него подальше. Взрывать в новых забоях и ждать, пока «отказник» не детонирует. «Отказник» – это так или иначе не только беда мастера забоя, но и его вина: опытный мастер в руках должен осмотреть каждую шашку, прежде, чем вставлять ее в «патрон». Таким образом, палец с обручальным кольцом на левой кисти у развалившейся на куски от взрыва, стены. Раз. Мастер один в забое – два. Да он выгнал всех, не сказав, почему и скрыв «отказник» – шашку, которая прошла через его руки! Он решил, каким-то образом «справиться» с «отказником», вероятно, зацепить шашку пальцами и попытаться вытащить из патрона хотя бы настолько, чтобы подвести к ней новый бикфордовой шнур! «О, – подумал я, – вот, если мастер – левша – я отвечу на все вопросы Савчука и членов комиссии!» (Я так, кстати, и сделал, и картина, которую я нарисовал, гибели мастера, удовлетворила главного специалиста по взрывам, из Армении! И, что для меня, важнее – старшего следователя прокуратуры, Олега Савчука). Сунув палец с обручальным кольцом в карман защитного комбинезона, в который я оделся перед спуском в шахту, я сказал старому мастеру спасибо, и мы пошли на выход. Нас ждала небольшая группа людей разных национальностей. Армянин, в белоснежном костюме, и такой же хлопчатобумажной рубашке, с расстёгнутыми, почти до пупа, пуговками, от чего (пишу то, что бросилось мне сразу в глаза), стоял переде группы на шаг, Олег был сзади него. Поздоровавшись, я сразу прошел к Олегу, взял его под руку и отвел в сторону, спросив, не был ли погибший мастер левшой? Олег уже знал, ибо успел опросить членов бригады. Да, он был левшой! Тогда во мне сработал мальчишеских задор и… апломб души: я отошел от Савчука, и, выйдя вперед армянина, повернувшись к группе собравшихся специалистов, сказал, что готов ответить на все их вопросы прямо здесь! Я заметил, ибо смотрел только на армянина, как у него подпрыгнули брови от недоумения. Мне показалось, что он готов прямо в ответ высказать мне, такому молодому и… не совсем опытному… эксперту, недоверие! Это почувствовал и Олег, шепнувший мне, что члены комиссии знают, что я еще экспертизу не проводил и фрагментов тела не видел. Вот с этих слов Олега я и начал свой экспертный рассказ высокой комиссии, предварительно спросив, где мне докладывать результат моей экспертизы – прямо здесь, под лучами майского солнца, или в помещении? Армянин распорядился всем пойти в помещение и там меня выслушать. Помню один момент, который потом на прииске, да и в прокуратуре часто повторяли, имитируя слова явно растерявшегося армянина, который шел за мной, выслушать мое заключение эксперта (предупрежденного, между прочим по двум статьям УПК), неудосужевшегося осмотреть фрагменты тела покойного! Мы проходили по деревянному коридору, соединявшему разные комнаты с кабинетом начальника прииска. Стены и потолок из струганных досок, успел высохнуть, и в щели пробивало солнце. Армянин внезапно останавливается и недовольным голосом, тыча пальцем в щель между досками, говорит, обращаясь к начальнику прииска: «Это что такое?» «Начальник быстро отвечает: «Высохло!» «Как висохло? А если дождик?.. Не должно быть висохло!» Начальник прииска в знак согласия покорно кивнул головой, еле сдерживая улыбку, как многие члены комиссии, ибо это «висохло» уж очень комично было сказано, с выражением лица Фрунзика Мкртчяна!

…Да, мой доклад был короткий. Я ел за стол, который поставили перед лавками, на которых разместились члены комиссии во главе с армянином и наше, местное начальство. Олег Савчук сел рядом со мной. Я с деловитым спокойствием вынул из кармана комбинезона палец с обручальным кольцом и положил перед собой – по лицам, сидевших напротив прошла …судорога! Выждав паузу, я сказал следующее.

…«Погибший в забое мастер, отправив всех рабочих наверх, скрыв от них, что имел место отказ взрыва, попытался вытянуть шашку пальцами левой руки (он был левша), чтобы, как я понимаю, можно было подвести к ней новый бикфордов шнур. Однако, это ему не удалось сделать – произошел взрыв. Вот и все! Задавайте вопросы». Был только один вопрос армянина: «Ви уверены?» Я не успел ответить, меня опередил Олег, пояснив, что судебно-медицинский эксперт предупрежден по двум статья УПК… Собственно, на этом заседание высокой комиссии закончилось. В моей лаборатории были сделаны из разных кусочков фрагментов тела мастера гистологическая экспертиза, подтвердившая, что в момент взрыва мастер был живой. Ну, а картина, которую я нарисовал, и которая удовлетворила не только комиссию, но и прокуратуру, исключала бессознательное состояние покойного в момент взрыва…

P.S. Признаюсь, что мое заключение не было Абсолютной истиной… Но, абсолютной истины у марксистов нет. Она была только у великого идеалиста Георга Вильгельма Фридриха Гегеля.

Часть 2. Черная роза

«Прекрасней розы нет цветка,

А роза черная – вот диво…»

    (Из моего стихотворения, посвященного Ольге Ковригиной)

…Цитологическое исследование «кусочков» фрагментированного тела мастера золотого прииска делала моя бывшая студентка, моя любимая и самая красивая из всех моих возлюбленных, женщина, Ольга Ковригина. Когда она окончила Николаевское медицинское училище, в котором я преподавал массу дисциплин – унаследовал от мамочки, профессионального педагога высшей марки, страсть к педагогике, я сразу забрал ее к себе – секретарем и медсестрой-лаборанткой и даже направил на месяц на стажировку в Краевой центр судебной медицины. Но, случилось, что в отряд летчиков Николаевского аэрофлота перевелся очень нужный району летчик, командир корабля ИЛ, прошедший подготовку пилотирования на ТУ (ими обогащался наш аэрофлот), у которого жена была медик-лаборант. Давить на меня, чтобы я уволил Ольгу и взял жену командира корабля – было бесполезно. Просьбу Первого мягко отвергли и прокурор, и главврач ЦРБ (о нем особо). Завгорздравотделом ласково пригласила меня к себе домой на «чашечку хорошего кофе». Антонина Владимировна, так ее звали, мягко убедила меня, что в наших же интересах с Олей не работать вместе! Она дала нам два месяца, вместо одного – медовых, то есть, поддержала, чтобы Ольга работал со мной в морге, а потом пообещала перевести ее старшей сестрой в любое отделение ЦРБ, какое ей понравиться. Так и было сделано. Мы с Олей два месяца – минус мои командировки – жили в морге! Да, да, да! Чтобы нисколько не быть порознь, одну из комнат в морге мы оборудовали для жилья. Поставили две кровати рядом, застеленные чистым и новым бельем из ЦРБ, стол, тумбочки с посудой и т. д. Утром мы вскрывали трупы – я вскрывал, она печатала на машинке, то что я обнаруживал. Вместе принимали избитых, изнасилованных и др. несчастных. К 12 часам, как правило, освобождались и все остальное время… занимались любовью! В моей квартире Оля была только один раз. Я уже ее уволил. Встречались мы чрезвычайно редко. Мы не охладели друг к другу. Просто между нами встала моя работа, а именно – командировки с их романтическими и трагическими приключениями… Оля пришла с огромным букетом прекрасных полевых цветов, поздравить меня с днем рождения. Открыв дверь и увидев ее в полевых цветах и, как в эротических фильмах, набросился на нее. Мы упали на пол, который был покрыт цветами и неистово занимались любовью! Я жил тогда в последнем пятиэтажном доме на лице Советская. На последнем этаже. На этом этаже была моя, двухкомнатная и квартира и еще, моя однокомнатная (заботы прокурора Трусевского). Вторая квартира была пустая и всегда закрытая. Это я к тому, что нам никто не мог помешать! Это было 10 сентября 1971 года. Было жарко, уж точно. Оля быстро сбросила все с себя и ловко (она на тренировалась, работая со мной в морге, раздевать и одевать трупы) не заметно для меня, раздела меня догола… Мы неистовствовали несколько часов… пока не почувствовали одновременно сильный запах дыма! «Мы что-то подожгли…» – очнувшись, сидя на полу голой задницей, с широко раздвинутыми ногами, спокойно с казала Оля. Приходя в себя, я хотел с острить, то поперхнулся… дымом! Мы оба поняли, что в доме пожар! Да, мой дом стоял на краю высокого, метров сто, обрыва в Татарский пролив… Едва мы успели одеться, как увидели испуганное лицо горбуна Шамиля (о нем особо): «Быстро спускаемся – крикнул Шамиль – три этажа в огне, заливают пеной пожарки, пожар начался в подвале, там, возможно, все сгорело, пожарные боятся спускаться… все, кто был в доме – на улице, в – последние!» Я уже писал, что горячей воды в доме не было, и для нее были специальные титаны. Дрова для титанов хранились в подвале, где каждая квартира имела свою кладовку. Услышав, что подвал в огне, я не на шутку встревожился: в моей кладовке у меня был запечатанный железный ящик с 250-тью патронов для карабина. Я приготовил своему другу, участковому милиционеру поселка им. Полины Осипенко, заядлому охотнику. Мы с Олей быстро спустились, обогнав Шамиля. Выбежав на улицу, я закричал, чтобы жильцы отошли подальше от дома и сказал, подбежавшему ко мне нашему участковому милиционеру, красавцу – весьма похожему на Д'Артаньяна франко-итальянского фильма 1961 года, что у меня в кладовке! Я представил, сколько будет трупов от хаотически летящих пуль из моего ящика! К своему ужасу я услышал от «Д'Артаньяна», что в подвале работает один пожарный, заливая кладовки пеной… Без слов и без спецодежды, наш «Д'Артаньян» бросился в пламя в подвал с пожарным. К нашему счастью, он, пожарный, уже возвращался, успешно залив все кладовки и весь подвал пеной. Пожар потушили, но три этажа квартир практически выгорели. Моя квартира была не тронута. Даже стены не закоптились. Только запах угара держался около месяца. Не удивительно – все стены квартиры (дом из красного кирпича) были представлены книжными полками, на которых книги стояли в два ряда. А потолок и некоторые стенные просветы были обиты оленьими шкурами, чучелом маленькой нерпы, подаренным мне моим другом, племянником Михаила Александровича Шолохова, главным врачом и хирургом поселка Мыс-Лазарева (о поселке и племяннике Шолохова – будет несколько записок) и чучелом головы с рогами дикого оленя, которое сделал я сам (сейчас они висят у меня в московской квартире)…

…После этого пожара, мой друг, Николаевский «Д'Артаньян» Паша, подключил к батареям отопления шланг, который вывел в ванную, чтобы я пореже пользовался титаном. И сварил мне из толстой стали небольшой сейф, который вставил в кирпичную стену для хранения оружия и боеприпасов (за которые, вообще-то, я мог получить срок!). Он, как и мой телохранитель в Озерпахе, были милиционерами. После пожара и пошел к прокурору и рассказав ему все про пожар в красках, попросил, чтобы Паше тоже дали «за оперативность и профессионализм по спасению людей на пожаре» «микро-майора»! Трусевский дал ему грамоту, а начальник УВД – погоны со звездочкой. И каким красавцем стал наш Д'Артаньян! Он лихо закручивал усы, ходил в офицерской форме с золотыми погонами… с маленькой звездочкой. Но – последняя деталь неважна!

…Итак, наше первое свидание и то не в моей квартире, а на моей лестничной площадке с Ольгой Ковригиной окончилось пожаром. Поэтому мы договорились, что как только у меня будет свободное время мы будем, как раньше, когда Оля работала у меня в морге, встречаться в морге. Все же несколько слов скажу о моей «черной розе». Повторяю: это самая прекрасная и сексуальная женщина, какая у меня была, среди тьмы других. Если я начну ее описать, то как бы красноречив бы я ни был, какие сравнения я бы ни приводил, – все будет только в ущерб Ольге! Скажу только, что она была яркой и жгучей брюнеткой, на полголовы выше меня… Спустя много лет, когда я, очарованный мадонной Альбрехта Дюрера, которую великий художник искал всю жизнь, да так и не нашел[12 - Читай: Е. Самойлова, Е. Черносвитов. Пятая книга о пропорциях человека. Ридеро. 2017], искал ее среди своих женщин, в том числе среди виртуальных красавец, известных ТОП-моделей, и потратил на это четверть века, я, все же нашел ту, которую можно было бы поставить рядом с Ольгой (с м. Пятую книгу… там есть ее фотокарточка). Это была известная спортсменка и врач лечебной физкультуры, талантливая во всех отношениях, разработавшая свою систему «летающей йоги»… У меня с ней почти получилось, если бы не ее меркантильный муж, которому она (не знаю ее мотивов) о нас рассказала. Он запросил у меня денег, не успев получить т меня ответ, запретил моей дюреровской мадонне со мной общаться! Правда, она была сероглазой блондинкой. И, все же, уверен, что поставь Ольгу и ее рядом обнаженными, моя дюреровская мадонна бы значительно поблекла в сравнении с Ольгой!..

…Несколько штрихов к «портрету» наших сексуальных экзерсисах с Ольгой Ковригиной. Мои коллеги-психиатры, наверняка решат, что мы с Олей – «Не совсем нормальные и психически здоровые люди». Кто-то, прочитав, что я сейчас напишу, решит, что мы с Олей, вдобавок, моральные уроды. Мистики же скажут, что пожар в доме, возникший при нашей единственной встрече в день моего рождения на лестничной площадке у порога моей квартиры, знак… С последним, я, пожалуй, соглашусь. Через двадцать лет я с молодой женой посетил Николаевск-на-Амуре. Сразу начал через милицию разыскивать Олю. Очень хотелось познакомить ее с женой, да и по смотреть, как изменилась, и изменилась ли, моя мадонна? К сожалению, незнакомые мне работники УВД города ничего не могли разыскать! И, если бы мы не встретили на улице случайно горбатого Квазимодо-Шамиля, от которого я и узнал, что Олег – бомжует в тайге, а Трусевский – застрелился, я бы так и не узнал, что Ольга уже давно не живет на этом Белом Свете! Что она «умерла» вскоре, как я уехал в Москву. Но, как я не допытывался, чуя нутром, что Шамиль о моей любви знает много, он не «раскололся»! Тогда я не увлекался фотографированием, хотя у меня был отличный «ФЭД». У меня нет фотографии Ольги. О, какие бы фото я сделал сейчас! Фотосессия ее обнаженной натуры, видео ее магнетизирующих и зачаровывающих поз, какие она принимала, не думая… порвали бы СЕТЬ! А, если бы я заснял то, как мы занимались с Олей любовью в морге судебно-медицинской экспертизы Николаевска-на-Амуре – было бы супер-триллером. Прекрасным симбиозом страсти и смерти, мертвой и живой крови и т.д., и т. п. Буду все-таки краток.

…Оля отдалась мне девственницей, лежа голой на мраморном секционном столе, рядом на таком же столе лежала окровавленная юная красавица, которую в поселке Мыс-Лазарева за связь с японским капитаном лесовоза, застрелил муж. Две обнаженных красавицы. Мертвая – солнечно-рыжая с белой, как алебастра, покрытой чистейшей, с розовыми веснушками, с голубыми прожилками кожей. И живая, наполненная радостью и жизнью, Ольга…

…Мы занимались любовью в свежих, только что сколоченных из выструганных еловых досок, гробах, прямо на стружках. Мене и Оле особенно нравилось, как потом я обирал мелкие стружки и опилки с ее задницы, животика, с ее божественной груди…

…Мы занимались любовью, окруженные множеством свежих, еще не раздетых, трупов… Это было после какого-то праздника (вот это фото у меня было, но моя жена выбросила его вместе со слитком золота)…

…Мы занимались любовью с Олей в ванне, в которой Мария Ивановна, моя санитарка, обмывала трупы после моего вскрытия, наполненной…

…Еще далеко не все, как и где мы друг друга с Оленькой любили!

…Я посвятил Оле с десяток стихов, написанных в разгар нашей страсти, когда был далеко от нее, в каком-нибудь маленьком селении таежном или океанском… Когда я, обвеваемый штормовым ветром или закручиваемый в сугробы пургой, думая о ней, о ее божественной, повторяю, красоты и женственности, теле. И эта мысль согревала меня и превращалась в стихи. Стихи я тогда не публиковал. Но их читала актриса Комсомольска-на-Амуре Драматического театра и со сцены театра, и по городскому телевидению… Я некоторые из них опубликовал недавно в книгах, соавторами которых явились моя жена и моя дочь. Книга называется «Il n’y a que les sots et les betes de malheureux dans ce monde»[13 - В этой жизни несчастливы лишь скоты и дураки. (фр.)]. Это сказал мой кумир Михаил Сергеевич Лунин…

P.S. Оле было около и чуть больше 19 лет, мне – около и чуть больше 25 лет, когда мы любили друг друга.

Амурские волны – Татарский пролив

«I am so clever that sometimes I don’t understand a single word of what I am saying».[14 - Я такой умный, что часто не понимаю ни слова из того, что говорю. (англ.)]

(Неизвестный)

…Это произошло в Николаевске-на-Амуре. Тридцатилетний оперативник, майор милиции, красавец якут, мастер спорта по дзюдо и горному слалому, великолепный стрелок из всех видов оружия, применявшегося в те годы в МВД, потомственный нквдшник, как он говорил о себе, неделю преследовал особо опасных преступников. За это время ему пришлось сутками быть в засаде. Бегом преодолевать большие расстояния. Участвовать в жесткой перестрелке. Пил, ел, спал, «ходил по нужде», урывками. В результате, преступники ушли. Очень расстроенный провалом операции, к которой он тщательно готовился, вернулся домой, не имя сил даже поесть, свалился спать. Сколько спал – не помнит, проснулся от сильнейшей боли в сердце. До этого случая «вообще ничем никогда не болел, и родители живы и здоровы». Боль была такая сильная, что, несмотря на то, что он «не из трусливых», испугался и вызвал «скорую помощь». Ему сделали укол, и увезли в ближайшую больницу. Там он пролежал неделю, его обследовали, неоднократно делали ЭКГ, и потом выписали, сказав, что он «просто переутомился, сердце у него здоровое». Но, на всякий случай, врач на прощание дал ему пластинку таблеток нитроглицерина.

Оперативник полностью вернулся к прежнему режиму. Каждый день выполнял комплекс физических упражнений. Ходил в спортзал. Спал по 7—8 часов, крепко, как до «приступа». Готовил новый план поимки, ускользнувших от него бандитов. Так прошел месяц. План был почти готов. Завтра он должен был представить его руководству на утверждение. Был уверен, что продумал все детали операции, и что, на сей раз бандиты от него не уйдут. Ничуть не волновался перед предстоящим визитом с планом к начальству. Лег спать, как обычно. Уснул сразу и крепко. Среди ночи проснулся от сильнейшей боли в сердце. Боль была точно такая же, как первый раз. Но, на сей раз, зная, что у него – «здоровое сердце», и «все выдержит», вызывать «скорую помощь» не стал. А принял таблетку нитроглицерина под язык, как ему советовал врач. К его удивлению, боль не только не прошла, но усиливалась, становясь непереносимой. Так как он был крупный мужчина, решил, что одной таблетки ему мало. И сразу принял еще две таблетки нитроглицерина. Через некоторое время возникла острая боль в голове. Такая сильная, что на ее фоне он «забыл» о боли в сердце. Едва успев вызвать «скорую помощь», потерял сознание.

Очнулся в больнице. Не сразу понял, как сюда попал. Хотел позвать сестру, но язык ему не подчинялся. Потянулся к звонку, но правая рука бездействовала, больше того, он ее не чувствовал! Потрогал правую руку левой – как чужая! Он попробовал пошевелить правой ногой, не смог. Понял, что его парализовало. Левой рукой дотянулся до кнопки звонка и нажал. Тут же появился его знакомый врач, который дал ему нитроглицерин на прощанье, когда он выписывался из больницы. Он его ясно видел. Стал левой рукой жестикулировать, спрашивая, что с ним произошло? Врач начал ему говорить. Он ясно слышал голос врача, но совершенно не понимал его речи. Она казалась ему сплошной тарабарщиной! Тогда он попросил жестами листок бумаги и карандаш, чтобы написать врачу, что он его не понимает. Врач догадался, что он просит, и дал ему бумагу и карандаш. Он, с большим трудом, начал левой рукой выводить слова. Хотел написать: «Что со мной произошло?» Но, то, что он писал, сам не понимал. С мольбой в глазах, пожимая левым плечом, так как правое не действовало, он дал понять врачу, что писать, тоже не может. Удивительно, но ни паники, ни страха он сознания того, что с ним произошло (в голове была одна мысль: инсульт!), у него не было. Точно также, он не испытывал никакой боли. Если бы его спросили, как он себя чувствует, то он бы ответил: «Нормально!». Он сильно хотел есть. Но, даже если бы смог об этом сказать врачу, он бы не стал говорить, подождал бы, когда будут кормить. Его интенсивно, как он понял, лечили. Делали уколы, ставили капельницы, давали таблетки. Ничего не улучшалось! Аппетит был «зверским». Скоро разрешили посещение родным и друзьям-сослуживцам. Все приносили еду. И он все съедал. Но, ничуть не поправлялся. Наконец, ему разрешили попытаться самому умываться, присаживаться в постели, и спускать ноги вниз. Над кроватью натянули канат, за который он мог схватиться левой рукой и с ее помощью выполнять не хитрые упражнения. Потом начал приходить врач лечебной физкультуры и массажистка. Ему массажировали лицо, парализованные руку и ногу. Пробовали вызвать в них хотя бы чувствительность. Но, все поражения оставались на прежнем уровне. Потом был консилиум врачей. Один врач, не молодой, видимо профессор, приехал из Москвы или Ленинграда, он понял, специально для него. Это так сильно растрогало его, что он зарыдал. Плакал долго, никак не мог остановиться. Плакал он первый раз в жизни. Даже будучи ребенком, он ни разу не заплакал. Так ему рассказывали его родители.

После консилиума, который длился очень долго, врачи ушли. Остался только его лечащий врач. Он, жестами, дал ему понять, что завтра его «выпишут домой». Массаж и лечебную физкультуру ему будут делать дома. На другой день за ним приехали родственники и два сослуживца, и на руках унесли его в машину, и привезли домой. Дома его ждала бабушка. Она была крепкой и подвижной, не смотря на свои 80 лет. Кроме того, она была фронтовой медицинской сестрой. А, после войны, до самой пенсии, она работала в госпитале. Он понял, что бабушка будет ухаживать за ним. Это опять очень его растрогало, что он зарыдал, и долго не мог успокоиться.

Так, пролетел месяц. Его интенсивно и всесторонне лечили. У него постоянно кто-то был из родных, или друзей. Но он по – прежнему, объяснялся с посетителями и бабушкой только жестами. Ни чужих, ни своих слов, он не понимал. Странно, но он не переживал по поводу того, что превратился в калеку. Чувствовал себя вполне удовлетворительно. Только много ел, что раньше ему было не свойственно. Однажды, к нему пришел сослуживец, с которым он не виделся очень давно. Увидев его, сослуживец настолько растерялся, что сразу его не узнал. Отчаянно жестикулируя, сослуживец объяснил ему, почему он его не узнал сразу. Сослуживец показывал, что он превратился «в борца сумо!» Тогда он попросил зеркало, и, хотя смотрелся в него каждый день, когда чистил зубы и причесывался, он начал пристально себя рассматривать. Наконец до него дошло, что, то, что он видел в зеркале, было не его лицо! Вообще, в зеркале отражалось что-то огромное, едва напоминающее человеческое лицо. Ибо, ни глаз, ни носа, ни рта за складками жирами, почти не было видно. Это его не расстроило, но немного удивило.

Так, прошел еще месяц. Перемен к лучшему – никаких. Да, он о них и не думал, Не переживал, и ничего не ждал. Кроме очередного завтрака, обеда, или ужина. А, когда приходили посетители, то он с нетерпением ждал, когда они вынут продукты и начнут его кормить. Все равно, то, что они ему говорили, он не понимал. Наевшись, он вдруг начинал рыдать. Теперь уже – без всякой причине. Успокаивался сам. Как внезапно, тоже без всякой причины, он мог зарыдать, так же внезапно, мог прекратить плакать. Теперь он не знал, почему плакал. Это стало привычкой. Он также потерял счет времени. Не знал даже, какой сейчас месяц, год. Теперь он сам не умывался, не чистил зубы, и не причесывался. Все это делала за него бабушка. Он давно забыл, что с ним вообще произошло. Плакал без причины. По желанию только ел. Однажды, он перестал понимать, что хочет оправиться. Начал делать это прямо в постель. На навещавших его сослуживцев он перестал обращать внимание, только ждал от них, когда они начнут его кормить, их становилось все меньше и меньше.

Сколько еще прошло времени, он не знал. Перестал различать день и ночь. Знал только, что не спит, потому что ест. Хотя, может быть, и в этом, он ошибался. Ибо, есть он мог и во сне, в своих сновидениях.

Как-то раз, когда он спал, он почувствовал, что лежит не удобно. Голове что-то мешает. Он поправил подушку, но удобнее не стало. Он сунул руку под подушку и наткнулся на что-то твердое и холодное. Он вытащил этот предмет. Уже светало. Вдруг в его сознании что-то произошло. Держа в левой руке холодный предмет, тупо смотря на него, он вдруг словно проснулся. В миг перед глазами промелькнула вся его жизнь. Он – все вспомнил! И он все понял! Он, даже улыбнулся, вспоминая, как он ловко стрелял по – «македонский», сразу из двух пистолетов! Автоматически он проверил пистолет. Он теперь знал, что в руке у него «Макаров», его табельное оружие. Как пистолет попал к нему под подушку, он не знал, и не хотел об этом думать. Главное, он ясно понимал, для чего пистолет оказался у него под подушкой. Привычными движениями он проверил наличие патронов в обойме. Обойма была полная. Он обратил внимание, что на пистолете глушитель. «Правильно!», – мелькнула мысль. Несколько секунд перед глазами проплыли лица друзей-сослуживцев, тех, кто мог принести ему его «Макаров». Он не стал ломать голову, кто из них? Мысленно, сказал «Спасибо!», каждому. Потом привычным движением взвел курок. Приставил пистолет вплотную к сердцу. И, ни о чем не думая, нажал спусковой крючок.