Внутри

Я не стану проникать в мысли Сэнди. Я просто буду с ней, в надежде, что когда она узнает о моей смерти, мне удастся забрать себе ту боль, что в клочья разорвет ее творческую душу…

Сэнди кому-то звонит. Я знаю, кому именно, но все же решаю проверить. Я думаю о своем телефоне и переношусь в машину скорой помощи, которая, по всей видимости, еще не доехала до морга. Бен и Барбара сидят рядом, в руках у Бена заляпанный кровью телефон.

– Ответь лучше ты, – просит Бен.

Теперь телефон в руках Барбары.

– Ему звонит "любимая", – говорит Барбара. – Жена, наверное.

– Или любовница. Эта прерогатива копов – разговаривать с родственниками убитых.

– И обыскивать труп в поисках улик… Что здесь делает телефон?

– Кто-то из копов пошутил… Ответь, пожалуйста, его любимая волнуется.

Я возвращаюсь к Сэнди. Что бы ни было в прошлом, что бы ни произошло в дальнейшем, я знаю – этот телефонный разговор будет самым болезненным воспоминанием для меня и для моей Сэнди.

– Кто это? – Я слышу голос Сэнди, смотрю в ее глаза. Что-то огромное хочет вырваться наружу, но я понимаю, что оно навсегда останется внутри.

Я вижу, как меняется лицо моей Сэнди. Чертово любопытство заставляет меня на долю секунды переместись в машину скорой помощи.

–…нашли сегодня утром. Документов при нем не было… – говорит Барбара с профессиональной неловкостью.

Я возвращаюсь обратно к Сэнди. Хочу быть с ней и не хочу лишний раз убеждаться в собственной смерти. Глаза моей девочки блестят, я чувствую, как ореол надежды вокруг нее угасает и ненавижу весь мир за то, что она не может почувствовать меня.

– Черные волосы? Да… может быть…

Буквально вижу крохотную надежду в блестящих глазах. Сэнди все еще верит, что это труп какого-то незнакомца. Он украл мой телефон, угнал мою машину, а затем имел несчастье получить две пули и угодить под трамвай. А я, Олег Ривник, живой и невредимый, еду к своей жене в аэропорт Лос-Анджелес, и мне ничто не угрожает… С непередаваемой невыносимостью хочется, чтобы так оно и было.

И просто хочется обрести свое тело…

– Я приеду на опознание, – говорит моя Сэнди. – Сегодня. Назовите, пожалуйста, адрес.

Стоило мне об этом подумать, как мой дух или моя сущность, как бы она не называлась, обретает телесные очертания. Я смотрю на свои призрачные руки и вижу, что одежда на мне та же, что была в момент смерти. Я стою на полу и не проваливаюсь, я могу ходить. Я делаю вполне человеческие шаги, приближаюсь к Сэнди, протягиваю свою руку, говорю:

– Сэнди, милая моя.

Блестящие, почти стеклянные глаза смотрят сквозь меня.

– Моя миссис Страсть… Твой мистер Ревность, он здесь…

Сэнди садится на стул, садится так, как садятся люди, понимающие, что если они останутся на ногах, то непременно упадут в обморок. В правой руке она держит телефон, в левой – недовольного урчащего Гейси. Он смотрит прямо мне в глаза, и я спрашиваю себя – а видят ли покойников коты?

Я хочу, чтобы ты меня почувствовала, думаю я.

Я знаю, в мире покойников любая мысль превращается в исполненное желание, и это своего рода награда за потерю тела.

– Сэнди, дорогая моя, я люблю тебя…

Сэнди с чемоданами проходит сквозь меня.

Я такое же ничто, как и живой человек…

Кто-то из сотрудников аэропорта останавливает мою Сэнди, спрашивает что-то про Гейси, говорит какой-то бред про особые условия перелета с животными. Сэнди говорит, что она никуда не летит. Я проникаю в голову этого сотрудника, понимаю, что он хочет спать и хочет есть, и так же хочет, чтобы ближайший запланированный полет окончился где-нибудь в пучинах Тихого океана – чужая размеренная жизнь кажется ему невообразимо скучной.

Он по-своему прав, думаю я, вот только может ли жизнь после смерти быть такой же скучной, как и до нее? Думаю, это зависит от человека. Или от покойника.

Теперь нет разницы между этими понятиями.

И, вероятнее всего, ее никогда и не было.

10

Следуешь за любимой, понимаешь ее боль и ничего не можешь с этим поделать. Следуешь, понимаешь и ничего не делаешь…

Я хочу быть всегда рядом с Сэнди, хоть и толку в этом ровным счетом никакого. Мне нужно разобраться в устройстве этой "второй жизни", долгая ли она… а то вдруг меня настигнет небытие. В то время, когда я считал себя мудрым, я успел убедить себя, что новая жизнь будет продолжаться вечно. Какой же я дурак…

Единственный, кто любит и ненавидит тебя сильнее других – ты сам. Сам себе судья, сам себе идолопоклонник.

Я задаюсь вопросом – кем мог быть тот внетелесный придурок? Теперь я знаю, что это какой-то покойник, но кто стал бы мстить мне с того света? У меня-то всего один враг, и он пока живой… хорошо, два врага, один живой, второго недавно посадили.

А может… Папочка увлекается спиритуализмом? Он решил пощекотать нам с Сэнди нервы, и для этого договорился с одним из особенно шизанутых покойников. Конечно, я в каком-то роде живу после смерти, поэтому многие идеи эзотерической направленности, и вместе с ними все бредни креационистов, которые я презирал, когда был жив, теперь вызывают у меня куда более почтительный интерес. Папочка… его жадность… договор с покойниками… Да, это возможно – покойника ведь не купишь деньгами. Лишь одно меня смущает. Да, Папочка меня презирает в самом презрительном смысле этого слова, но он не может желать мне смерти. А если может, то получается, что он и Сэнди подставил под удар. Она же чуть не бросилась с обрыва. Нет, Папочка хоть и кряхтящий маразмом старый мешок с деньгами, но он не убийца. Это вариант, конечно, возможен, но он очень уж маловероятен.

Когда осознаешь, что живешь после смерти, невольно допускаешь любой, даже самый бредовый вариант. Все становится возможным – и это на самом деле грустно. Никаких правил, никаких ограничений, никакого превозмогания ради сладкой победы. Хаос и пустота. Тьма и мир иллюзий.

Если не Папочка, тогда искусствовед. Запертый в тюрьме, он, однако, смог все организовать. И…

Нет, все не так. Причины кроются в другом. Я только что вспоминаю слова, которые губами Клэр произнес внетелесный придурок:

"Потому что ты ни в чем не виноват"

Это была месть. Внетелесный придурок с кем-то меня перепутал. Поэтому он не позволил полицейским арестовать меня за убийство Пауэрса.

Черт… Я хоть и обрел подобие физической оболочки, но от умственных усилий болит не только голова, я болею весь. Это ощущение можно сравнить с многокилометровой полосой препятствий. Будто бы я ее преодолел, и преодолел дважды.

Я сажусь на пол и решаю пока ни о чем не думать. Я смотрю на табло с ближайшими рейсами и стараюсь избавить себя от умственной нагрузки – хотя технически, в мире покойников умственная нагрузка вполне себе физическая. Я по-прежнему в аэропорту, и да, моя пятая точка соприкасается с холодной плиткой на полу и не чувствует ее. Я сжимаю кулаки, чтобы ощутить хотя бы крошечный холод, но все бесполезно. Я сижу на полу вполне по-человечески и не проваливаюсь под пол, скажем, к недрам Земли, потому что не хочу проваливаться. Я невесомый, просто создаю себе иллюзию, что сижу, как живой человек. С тем же успехом я мог бы сидеть в воздухе.

Странно, что это идея мне раньше не приходила в голову.

Теперь я вешу над Сэнди. Она стоит у обочины, чемоданы и Гейси при ней, видимо, моя девочка пытается поймать такси. Я сижу на капоте ближайшей перед Сэнди машины. Сижу на одном из чемоданов. Сижу на шляпе какой-то престарелой дамы. Сижу вверх ногами. Стараюсь попадать в обзор Сэнди. Представляю себе, что она видит мою клоунаду и мысленно про себя улыбается. Сижу вверх ногами, но перед ее носом. Вижу ее отстраненный взгляд. Гейси смотрит на меня как на болвана – или мне так кажется? Развлекаю свою девочку. Развлекаю себя. Развлекаю Гейси, развлекаю всех случайных прохожих. Только мне почему-то не весело.

Я перестаю страдать ерундой и думаю об одном из колец Сатурна. В следующее мгновение я там оказываюсь.

Что-то синее и расплывчатое проплывает мимо меня. Я по привычке живого человека протираю глаза. Нет, мне не чудится.

Я вижу трех-четырех покойников. Что-то синее и расплывчатое здоровается с ними и исчезает. Один из покойников указывает на меня кивком, и в следующее мгновение все четверо оказываются рядом со мной.

– Скучаешь по человеческой плоти? – спрашивает по-английски высокий покойник. На его голове небрежно шатается вязаная шапка.