Русские отцы Америки

В искусство фотографического дизайна и редакционного макетирования «он привнёс дерзость, граничащую с революционностью, непревзойдённое видение и вкус к авангардным экспериментам, которые более тридцати лет внушали благоговение всем, кто когда-либо имел привилегию быть им руководимым», – говорил о Бродовиче знаменитый писатель Трумэн Капоте. После Portfolio художественные издания подобного рода стали возникать в Америке сотнями. В 1959 году он оформил Observation – считающийся эпохальным альбом фотографий Ричарда Аведона с литературными комментариями упомянутого классика американской литературы Трумэна Капоте. К тому моменту авторитет Бродовича был так высок, что прославленный писатель покорно переделывал свои тексты, чтобы все абзацы начинались с нужных дизайнеру букв.

«Он научил меня быть не терпимым к посредственности», эту основополагающую для всякого творчества заповедь, по мысли другого выдающегося фотохудожника и дизайнера Арта Кейна, продемонстрировал своей жизнью русский отец американского глянца Алексей Бродович.

В конце пути

В 1958 году Бродович ушёл из «Harper’s Bazaar». Жизнь вне работы стала в тягость ему. Вскоре помещён был он в психиатрическую лечебницу, где его пытались лечить от глубочайшей депрессии – последствия алкоголизма. Он и тут скрытой камерой фотографировал больных: его творческая жизнь заканчивалась так же, как началась, – необыкновенной, полной абсурда серией фотографий. Гений и безумие недалеко отстоят друг от друга. Скончался Алексей Бродович в возрасте семидесяти трёх лет. После его смерти по всему миру прошли выставки, посвященные памяти Бродовича. Его имя выбито на стене в Зале Славы нью-йоркского Art Directors Club,а.

Портрет в несколько штрихов на фоне времени

Из интервью знаменитого журнального фотографа того времени Ришарда Горовица:

– Бродович был моим идолом. Познакомился с ним в первые годы моего пребывания в Нью-Йорке. После ознакомления с моими работами, Бродович предложил мне стипендию из своих средств. Он произвёл на меня огромное впечатление как фотограф, художественный редактор и, что самое важное, научил меня верить в собственный талант. Через его школу (в дальнейшем он организовал целую сеть дизайнерских лабораторий – Design Laboratories) прошли почти все крупнейшие американские фотографы и дизайнеры. Полный список занял бы несколько страниц.

* * *

Однако при всей революционности его подходов к изданию журналов у него не было чётко сформулированной теории или системы. Даже стойких адептов Бродовича раздражало его полное неумение формулировать мысли… Его английский вообще был очень беден: в общении с коллегами и студентами жёлчный и раздражительный Бродович оперировал лишь небольшим набором кодовых слов. Так, для определения своей дизайнерской стратегии он использовал глагол irritate (раздражать, бередить), а для обозначения субстанции, с которой работает дизайнер, – существительное flow (поток). Как педагог он в основном работал, по словам его учеников, «с помощью телепатии. Единственным, что можно было вынести с занятий, была сама его сущность».

* * *

Его гениальный ученик и соавтор Ричард Аведон не без горечи сказал как-то: «Он так и умер, ни разу не похвалив меня».

* * *

Удивляла его вполне беззастенчивая способность «заимствовать» всё у всех для личных творческих нужд и загораться чужими идеями. Он не был банальным плагиатором (хотя его ученица Лилиан Бассман высказала неудовольствие тем, что однажды Бродович напечатал её плакат под своим именем), но все соглашались с тем, что он просто обладал даром делать из хорошего чужого новое великолепное своё.

* * *

Удивляла виртуозность его подходов к оформлению книг. Очень плодотворными были его подходы к совместной работе художника и поэта, как случилось, например, со сборником произведений Пьера Реверди «Песнь мёртвых», который оформлял Пабло Пикассо. Красные линии, кости скелета и черепа проступали между строчек и на полях и становились дополнением слов. Пикассо сделал более сотни цинковых гравюр за несколько дней. Это был абсолютный рекорд и по скорости, и по количеству иллюстраций к одной книге. Вместо типографского текста использовался рукописный авторский оригинал.

* * *

Его ассистенты и редакторы сто вспоминали, что самым долгим и волнующим этапом подготовки номера был момент, когда Бродович раскладывал будущие журнальные страницы на полу своего кабинета и начинал тасовать их в только ему понятном порядке, орудуя ножницами и безжалостно избавляясь от ненужного.

* * *

Он вообще был безжалостен. К авторам, которых заставлял загонять все свои сюжеты и идеи в размер исключительно двух полос. К фотографам, чьи снимки подвергались безжалостному кадрированию. «Бродович говорил: “Чем больше белого листа, тем лучше”, – рассказывала свидетельница его вдохновения Диана Вриланд. – И отказывался “портить” макет даже самыми красивыми кадрами Картье-Брессона».

* * *

Хиро (Ясухиро Вакабаяши), легендарный фотограф Harper's Bazaar, один из «подопытных» (так Алексей Бродович называл фотографов, работавших с ним), приводит пример остроумия Бродовича, касавшегося бытового содержания жизни: «Однажды ему пришла мысль бросать в коктейль не лёд, а пролежавшие в морозилке пластмассовые кубики – тогда напиток будет охлаждаться, не теряя крепости. В те годы пластмасса еще была новинкой».

* * *

Из его лаборатории вышли самые знаменитые фотохудожники XX века: Хойнинген-Хьюн, Мэн Рей, Мункачи, Лесли Гил, Даль-Вульф и, конечно, его любимец Аведон. Он говорил, что у них нет права быть просто ремесленниками. «Если ты берёшься за камеру, то должен быть и редактором, и дизайнером, и репортёром. Даже когда фотографируешь пару стоптанных башмаков – это уже репортаж», – учил Бродович и тут же показывал, как изменится снимок, оказавшись внутри макета. Даже его главный идейный противник, еще один великий русский эмигрант Александр Либерман, работавший в Vogue, признавал: «Бродович был истинным отцом глянца, что не мешало ему оставаться высокомерным сукиным сыном».

* * *

Боб Като, выдающийся дизайнер своего времен говорил о нём: – Насколько я помню, Бродович придумал термин «графический журнализм». Термин точно описывал его самого. Он был персонификацией этого метода. «Графический репортёр», человек, который, как он говорил, «держал руку на пульсе времени».

* * *

Ричард Аведон, один из самых выдающихся учеников Алексея Бродовича: – Он был гением, и с ним было сложно. Это сейчас с ним всё просто. Нужно оказывать ему почести, которые он так ненавидел при жизни и от которых он теперь не может отказаться. Он был моим единственным учителем. Я многому научился благодаря его нетерпеливости, высокомерию, недовольству и требовательности.

* * *

Ирвинг Пенн, фотограф: – Меня часто спрашивают, как удалось Бродовичу стать великим человеком и воспитателем выдающихся мастеров своего дела, который мог взрастить семена таланта даже в тех людях, которые не знали, что они у них есть… Атмосфера вокруг него никогда не была легкой и тёплой, там не было места весёлости и даже простой человечности… Но в этих строгих и недружелюбных условиях, когда его ученику каким-то образом удавалось совершить прорыв, Бродович хмуро, даже нехотя, давал понять, что да, наконец-то было сделано что-то по-настоящему выдающееся. И казалось, что сама эта редкость его одобрения придавала глубокое значение и важность достигнутому, наполняло наш труд значением и вдохновляло…

Русский отец американского балета

Михаил Михайлович Фокин (1880–1942)

Великий танцовщик, хореограф, педагог, основатель современного романтического балета. Михаил Фокин поставил около семидесяти балетов.

В 20-х годах Фокин иммигрировал в Америку и обосновался в Нью-Йорке, где он основал первую в Америке балетную школу и продолжил выступления на сцене со своей супругой Верой Фокиной. Он стал гражданином США в 1932-ом году.

Поставленные Фокиным балеты, многие из которых до сих пор входят в репертуар ведущих мировых театров, стали явлением в балетном искусстве ХХ века и оказали огромное влияние на творчество таких хореографов, как Джордж Баланчин, Морис Бежар, Джон Ноймайер.

Чем занимался в России

«Он от природы был хореографом, у которого жизненные впечатления сами по себе переводились в пластичность», – так писал о Фокине Александр Бенуа.

Уже в 1904-ом году Фокин написал письмо в дирекцию Императорских театров, в котором впервые были очерчены основные пути преобразования классического танца: «Вместо традиционного дуализма, балет должен гармонично объединить три важнейших элемента – музыку, декорации и пластическое искусство… танец должен поддаваться осмыслению. Движения тела не должны опускаться до банальной пластики… танец обязан отражать душу».

Для каждого спектакля, считал он и добивался того, необходимо создавать новую форму, соответствующую сюжету. В отличие от старых балетов, где кордебалет использовался лишь как декоративный фон для солистов, в постановках Фокина массовый танец стал активным участником действия. Фокин первым на балетной сцене установил равноправный союз танца, музыки и живописи, подчинив их единой цели – выражению замысла балетмейстера.

Михаил Фокин был одним из первых русских хореографов, осмелившихся поставить под сомнение классический подход к балету и выйти за рамки стереотипов и традиций. Он ненавидел преувеличенную пантомиму и чрезмерно пышные костюмы, популярные в то время – он пытался освободить танцовщиков от искусственных рамок и ограничений, высвободить их из пут укоренившихся традиций.

Вот главный творческий его принцип: «…Приступая к сочинению балета, я ставил себе правило: быть свободным в своём творчестве, быть верным самому себе, своей художественной совести, не быть рабом ни вкуса публики, ни критики, ни дирекции, не придерживаться традиций, так же как не гоняться за модой, а давать искренне, смело то, что рисуется моему воображению. Воображая же свои будущие балеты, я совершенно забывал балеты мною виденные».

В ходе одного из ранних своих бунтов против устоявшегося, после того, как боссы Мариинки зарубили его идею о босоногих танцовщицах в одной из постановок, он – совершая демонстративный акт непокорности – приказал нарисовать пальцы на лосинах танцовщиков, чтобы из зала казалось, что они выступают босиком!

Его великолепным дарованием восхищался легендарный антрепренёр Сергей Дягилев. Он пригласил его, совсем ещё молодого, в свою труппу в качестве ведущего балетмейстера. Именно постановки Фокина в рамках «Русских сезонов» Дягилева принесли мировую известность Анне Павловой, Тамаре Карсавиной.

Очень показателен вот какой случай, специально для Павловой Михаил Фокин поставил «Умирающего лебедя», причем поставил в одно утро – заболел партнер Павловой, и на вечернее выступление ей срочно нужен был сольный номер, которого у танцовщицы не было. «Умирающий лебедь» стал самым удачным и самым, пожалуй, известным из всего, что Павлова исполняла на протяжении всей своей артистической карьеры.

В фокинских балетах раскрылся ещё один гениальный артист – Вацлав Нижинский, который своим творчеством и фокинской хореографией перевернул значимость мужского танца в балете. Нижинский затмил в танце даже саму Анну Павлову, вынудив её покинуть дягилевскую антрепризу. Своим творчеством Фокин дал мощный импульс к развитию танца как в России, так и в Европе, проложив путь от академического танца к свободному. В балетной технике он видел не цель, а средство выражения и, используя выразительную музыку, создавал единство звукового и зрительного рядов.

Вплоть до настоящего времени история балета поделена на два периода: период до Фокина, и период Фокина.

Кстати сказать, почти всё, что приписывают ныне гению Дягилева, в огромной степени принадлежит именно Фокину. Слава «Русских сезонов» Дягилева основана в громадной степени на участии в них Михаила Фокина. Сам Фокин писал поэтому поводу: «… придавать новое, подтасованное значение дягилевскому балету как художественному целому, созданному одним человеком, а именно Дягилевым, это ошибка».

Причины побега

Октябрьская революция принесла Фокину осознание того, что продолжать работать в России он не сможет. В 1918, когда ему было около сорока лет, он уехал на гастроли в Стокгольм, из которых уже не вернулся.

От первого лица

«Самое спокойное, самое выгодное для работы в области искусства – плыть по течению. Будь то в тихую, ясную погоду, по безмятежной глади вод, когда все просто и ясно до скуки; будь то в кошмарную бурную ночь, по пенящимся волнам, когда мрак непроглядный и хаос… – если хочешь, чтоб было проще и легче – плыви по течению! Если же это тебя не соблазняет, и ты хочешь своим путём направиться к своей цели, если ты готов к борьбе и страданиям, а идущая навстречу бессознательная стихия тебе не страшна … – не жди благоприятной погоды, не справляйся о попутном ветре – смело греби против течения!», – говорил Фокин.