Русские отцы Америки

Первым этапом его заграничной жизни была Польша. Потом он выехал во Францию и поселился в Париже. Здесь начались два десятилетия триумфальной европейской «моды на Евреинова». Это объясняется его поразительной работоспособностью и упорством в отстаивании творческих идей, выработанных ещё в России.

В сентябре 1931 года получил от Французского союза драматических писателей звание Профессиональный драматург, что позволило ему первому из «русских» быть избранным в национальный Синдикат драматических писателей и киносценаристов.

В Париже он ставил оперные спектакли в знаменитой Русской частной опере М. Н. Кузнецовой, создал Театр русской драмы, ставил спектакли в театре Ж. Копо «Вьё-Коломбье», организовал «Объединение русских артистов». Режиссировал оперные и драматические спектакли в Пражском национальном театре, участвовал в подготовке программ эмигрантских театров миниатюр – «Летучая мышь» и «Бродячие комедианты», учил студентов Сорбонны реконструированию спектаклей средневекового театра. После войны Евреинов отошёл от режиссуры, чтобы написать о том, что важного накопил в сложном жизненном пути. Выступил на французском радио с циклом передач о выдающихся деятелях русской культуры – К. С. Станиславском, Римском-Корсакове, А. Я. Таирове, М. М. Зощенко, В. В. Маяковском.

Театральные идеи Евреинова предвосхитили и повлияли на теорию и практику европейского театра XX века. Новаторские принципы и произведения Евреинова оказали большое воздействие и на европейскую драматургию, в частности на творчество нобелевского лауреата Луиджи Пиранделло и Бертольда Брехта.

Во время последней войны, Евреинов, пожилым уже человеком, эмигрировал в Соединённые Штаты Америки и умер в Нью-Йорке, он прожил 74 года. Похоронен в Париже на кладбище Сен-Женевьев-де-Буа.

Портрет в несколько штрихов на фоне времени

Василий Каменский, личный друг и биограф в «Книге о Евреинове»

Василий Каменский понимал – чтобы объяснить явление по имени Николай Евреинов, нужно говорить в полную меру собственного таланта, искать особые слова, которые приложимы только к этому человеку – и ни к кому другому:

«Талант – это рысак на бегах, гений – степная лошадь. Н. Евреинов – породистый рысак в степи. Неожиданно – как танго с коровами.

Истинный Робинзон театра и Колумб сегодняшнего «Театра для себя», Король режиссеров, мудрый арлекин-любимец толпы, Н. Евреинов, зычной трубой созвавший нас на представление жизни и подаривший нам новое мерило ценности жизни – театральность, сегодня дает новое откровение: он зовет к сценической реформе жизни, он убеждает обрести нам режиссуру жизни, он говорит:

– «Меня все интересует в спектакле жизни, каждая мелочь, ибо на всем здесь, поскольку это культурный театр, может и должна лежать печать некой режиссуры, некоего театрального Логоса, некоего духа живого!»

Боже мой, ведь стоит лишь на минуту задуматься о режиссуре и ее значении в нашей жизни, как душу охватывает яркий пламень новых надежд и близких возможностей сотворить жизнь по образу и подобию лучших сказок и песен о царствах на земле.

Были эпохи, когда такие гении режиссуры жизни как Рамзес II, Перикл, Клеопатра, Александр Великий, Юлий Цезарь, Нерон, Карл Великий, Савонаролла, Лютер, Людовик XIV-ый, Наполеон I-ый, Петр и Екатерина Великая – широким размахом режиссерской фантазии создали свои эпохи, про которые Н. Н. Евреинов считает:

«В праве говорить с тем-же чувством, с каким вспоминаем исторические моменты настоящего театра: «когда во главе театра стоял Лентовский», «во времена Кронегка», «при режиссуре Макса Рейнгардта», «в эпоху Антуана»…

Но с большим правом и с гордым чувством, учитывая исторический момент настоящего театра, мы должны торжественно признать «Эпоху Евреинова» с минуты, когда открылись пасхальные врата «Старинного театра» и больные вопросом «о сущности театра» получили чудесное исцеление, а здоровые и радостные духом живым поняли, что наконец-то пришел тот желанный Режиссер, откровения которого заставили молиться неверующих, который – единственный обнажил душу театра и на благородных руках вынес ее – обнаженную – нам, зрителям и сказал: возьмите и поймите: жизнь – это театр, а я и все вы – арлекины.

Мы взяли и поняли. И совершилось неожиданное – мы взглянули на жизнь глазами гениального Н. Евреинова – этого Робинзона театра – и как-то странно было сразу поверить иной правде о жизни, новой земле в океане плаваний.

А когда за праздником целого ряда книг явилась новая книга Н. Евреинова «Театр, как таковой» и с высоты своего величия возвестила нам о режиссуре жизни и о театрализации ее – мы все вспыхнули единым желанием «обратить уродливую внешность жизни в невиданную и неслыханную красоту».

Мы все прониклись глубинным сознанием формы жизни, и природное чувство театральности стало для нас руководящим.

Мы все – действующие лица на сцене жизни, все «актеры для себя». «В нас постоянная воля к театру, наша каждая минута – театр, мы все в известной мере Дон-Кихоты и Робинзоны, и вся наша жизнь волей-неволей проходит под режиссерской ферулой». («Театр для себя»).

От розовой колыбели, украшенной звонкими и цветистыми игрушками, до серебро-с-черной похоронной процессии проходит свой назначенный путь человек-арлекин.

И пусть сегодня звенит кумачовая песнь во славу пестрого, веселого Карнавала Жизни – завтра никому не будет скучно умирать. И быть может больше – последние сочтенные минуты кончатся словами умирающего Арлекина:

– «Не плачь, Коломбина! Я ухожу отсюда с улыбкой на губах. Я хочу умереть, как хотят уснуть, когда поздно, устали и хотят на покой. Я спел все свои песни! Я выплясал все свое веселье! Я высмеял весь свой смех!… Мои силы и здоровье радостно растрачены вместе с моими деньгами. Никогда я не был скупым и потому был вечно весел и беспечен. Я Арлекин и умру Арлекином… Я выполнил в жизни свое назначение и умираю спокойно… Ну, пожалуй, еще поцелуй, глоток вина, взрыв веселого смеха – и будет!» («Веселая смерть», II-ой т. драм, сочин.)

В «инвенциях о смерти» Н. Н. Евреинов готов продолжать даже красивую позу умирания.

– «Если думаешь о смерти, то все, по счастливой инерции, «в плане театральности»… например лежишь бледный, с загадочными глазами, восковые руки прижались к сердцу в предсмертной муке, а на эффектно-страдальческих устах улыбка… красивый вздох… в ногах рыдает белокурая возлюбленная…»

Театр и театр! Опускается занавес – прерывается смысл жизни.

Попробуйте на мгновение представить жизнь без театра – вы услышите трупный запах смерти красоты и увидите черный ужас на веки осиротевшей жизни.

И напротив – бодро и весело взгляните подкрашенными глазами арлекина на жизнь, как на единый театр, и перед вами шумно закружится карусель красоты жизни в ярко-цветных блестках творческих ценностей, и, опьяненные очарованием, вы глубже поймете идеал Н. Н. Евреинова:

«Моя заветная мечта – облечь жизнь в праздничные одежды, стать портным Ее Величества Госпожи Жизни – вот карьера, завиднее которой я не знаю».

О, стать портным жизни, не слишком-ли это скромная карьера для мощных размахов вольного короля.

Если сам Бог создал Н. Евреинова Режиссером Ее Величества Госпожи Жизни, то нам-ли чутким и жаждующим чудес не преклониться перед величием божественной мудрости. Нам-ли, талантливым «актерам для себя», возрожденным в эпоху Евреинова, не осталось стать под благословение помазанного на царство Режиссера-Поэта Жизни Н. Н. Евреинова, чтобы начать творить живую сказку на сцене жизни.

Творить вольно-мудро-ярко-сознательно, созерцая каждый свой жест во имя красоты смысла преображения».

Русский, ставший знаменитым немецким мыслителем

Фёдор Августович Степун (1884–1965)

Религиозный философ, историк культуры, социолог, теоретик искусства, писатель и публицист.

След в России

После окончания частного реального училища в Москве изучал философию в Гейдельбергском университете, защитил докторскую диссертацию. Воевал в чине прапорщика на фронтах Первой мировой войны. Награждён орденами Анны и Святослава, был представлен к золотому оружию. Написал об этом книгу «Записки прапорщика-артиллериста», изданную в 1918-м году.

Февральскую революцию встретил восторженно, считал её «всенародной мистериальной трагедией», которая вознесла русскую жизнь «к неведомым вершинам». Политическая ориентация его была близкой к эсерам. От этой партии и был он избран армейским представителем во Всероссийский Совет рабочих, крестьянских и солдатских депутатов, потом назначен начальником политического управления в Военном министерстве правительства Керенского. Работал под руководством Б. Савинкова. После Октября призван в Красную армию, ранен. Некоторое время состоял литературным и художественным руководителем «Показательного театра Революции» в Москве. Не принял концепцию классовой (пролетарской) культуры и был снят с должности. Сотрудничал с созданной Н. А. Бердяевым «Вольной академией духовной культуры», был издателем литературного сборника «Шиповник», публиковался в журналах «Искусство театра», «Театральное обозрение», преподавал в театральных училищах.

В голодные годы военного коммунизма Степун уезжает в деревню, занимается натуральным хозяйством. Этот факт его биографии становится литературным достоянием. В романе Бориса Пастернака «Доктор Живаго» подобное переживёт один из его героев, а именно – философ Веденяпин. Сохранивший в этой обстановке эстетическое в себе начало, Степун и в деревне открывает театр, в котором он – режиссёр, а крестьяне окрестных деревень – актёры.

Несмотря на то, что Степун не избежал увлечения большевистской революцией и даже пролил кровь за «красных» – в 1922 году его ожидает всё тот же «философский пароход». Правда, опять надо объяснить, что для самого Степуна этот термин, которым позднее исследователи озаглавили новый этап исхода духовной элиты из пределов отечества, имел всё тот же переносный смысл. «День нашего отъезда, – писал он о последнем дне на родине, – был ветреный, сырой и мозглый. Поезд уходил под вечер. На мокрой платформе грустно горели два тусклых керосиновых фонаря. Перед не освещённым ещё вагоном второго класса уже стояли друзья и знакомые…». Это был один из дней ноября 1922-го года.

Одновременно от вокзала отошли два «философских состава», один, на котором ехал Степун, был отправлен в Ригу, другой – в Берлин.

Причины изгнания

И тут надо сказать, что и сам этот метафорический «философский пароход», обозначивший в широком смысле всю трагедию русского исхода, и причины, по которым он явился в истории страны, спровоцированы были именно Степуном. Будто и помимо воли, он влез, однако, в очень паршивое по тому времени дело. Оно-то и закончится десятилетиями изгнания. И не только для него.

Всё началось как будто с безобидного. Степуну, по случаю, прислали только что вышедшую в Германии книгу Освальда Шпенглера «Закат Европы». Книга произвела на него впечатление, и он захотел о ней рассказать. Сначала были его устные выступления, а потом в московском издательстве «Берег», опять же по инициативе Степуна, выходит вполне культуртрегерский и просветительский сборник «Освальд Шпенглер и закат Европы». Заглавную статью сборника и написал Фёдор Степун. Другие авторы – Н. Бердяев, С. Франк, Я. Букшпан. Задача ставилась вполне благонамеренная – ввести читателя в мир идей Шпенглера. Но Ленин вдруг увидел в сборнике «литературное прикрытие белогвардейской организации». Понятное дело, что Ленину нужен был повод, и повод этот дал ему Степун. 15 мая 1922-го года, всего через два месяца после выхода сборника, в Уголовный кодекс по предложению вождя вносится положение о «высылке за границу». Так родилась и оформилась мысль об изгнании российской духовной элиты. И начался новый акт драмы русской интеллигенции. Взвесив всё это, Зинаида Гиппиус ввела в оборот мрачную присказку: «Степун тебе на язык!».

Тут же, 10 августа 1922-го года, вышло «Постановление Политбюро ЦК РКП(б) об утверждении списка высылаемых из России интеллигентов». Степун, попавший в дополнительный список литераторов, характеризовался в нём следующим образом: «7. Степун Фёдор Августович. Философ, мистически и эсеровски настроенный. В дни керенщины был нашим ярым, активным врагом, работая в газете правых с[оциалистов]-р[еволюционеров] “Воля народа”. Керенский это отличал и сделал его своим политическим секретарём. Сейчас живёт под Москвой в трудовой интеллигентской коммуне. За границей он чувствовал бы себя очень хорошо и в среде нашей эмиграции может оказаться очень вредным… Сотрудник издательства “Берег”. Характеристика дана литературной комиссией. Тов. Середа за высылку. Тт. Богданов и Семашко против».

От первого лица

Степун Ф. А. Из эссе «О свободе»: «Одного из последних русских эмигрантов спросили о его политической программе, он ответил, что, в конце концов, она сводится к одному пункту, к требованию “права на молчание”. Помимо своего внешнего смысла, который в первую очередь, конечно, и хотел подчеркнуть замученный, советский человек: “молчит – значит, контра, диверсант, троцкист”, это требование таит и другую, более глубокую мысль. История мистики полна свидетельств о том, что бытийственный корень личности таится в недоступной слову глубине молчания. Посягательство на свободу молчания означает, потому, топор под самые корни человеческого я. Вряд ли будет устойчив государственный порядок, при котором, в период острых кризисов, гражданам разрешалась бы свобода слова вплоть до проповеди революционного низвержения власти; но запрет молчания представляет собою явление совершенно особого, и в истории человечества до некоторой степени нового порядка. В нём с одинаковою силою сказывается и метафизический характер большевизма, и изуверство его метафизики, в корне отрицающей личность и свободу».

Что он сделал в Европе

После высылки из России живёт преимущественно в Германии. Становится одной из самых заметных фигур культурной жизни русской диаспоры. По его инициативе и при его участии выходили лучшие журналы европейской эмиграции «Современные записки» и «Новый Град». В 1926 году получил место профессора социологии в Дрезденском техническом университете. Выступает с публичными лекциями в разных городах Германии, Швейцарии и Франции. Возглавляет «Общество имени Вл. Соловьева» в Дрездене, ставшее одним из центров духовной жизни всей русских изгнанников в Европе.

В 1937-ом году нацисты лишили его права преподавать – «за жидофильство и русофильство». Но даже и в этом Степун видит перст Божий. Он пишет друзьям: «Мы живём хорошею и внутренне сосредоточенною жизнью. Приезжавший к нам отец Иоанн Шаховской упорно подсказывал мне мысль, что это Бог послал мне времена тишины и молчания, дабы обременить меня долгом высказать то, что мне высказать надлежит, и не разбрасываться по всем направлениям в лекциях и статьях… Я затеял большую и очень сложную работу литературного порядка и очень счастлив, что живу сейчас в своём прошлом и скорее в искусстве, чем в науке». Так появилась двухтомная книга его мемуаров «Бывшее и несбывшееся». Записи эти стали выдающимся памятником русской культуры XX века.

Во время Великой Отечественной войны Степун занимает патриотическую позицию. «Кроме литовской и немецкой крови, – пишет он, – есть во мне ещё и французская, и шведофинская. В моём субъективном ощущении это этническое богатство ни в малейшей степени не умаляет моей русскости, которой я обязан длительной жизни в деревне».