Убежище-45. Роман

– А есть ли шанс на излечение всех этих людей?

– Вся жизнь это шанс, как говорил Карнеги. Но пока что в стенах этой лечебницы такого чуда не случалось. Я предполагаю, что у некоторых больных есть вероятность полного излечения или хотя бы с перманентными ремиссиями, но… У таких, как Манаев, шанс ничтожно мал. К тому же, пациенты, точнее, «криминальные» пациенты, излечившись от своего недуга, будут нести уголовную ответственность за свои деяния уже как дееспособные. Но я думаю, что никто не пойдёт на такое. В «Убежище» куда лучше, чем в тюрьме, и уж тем более, на расстрельном плацу. Если излечившийся пациент не окажется круглым дураком, он будет продолжать притворяться больным, лишь бы остаться здесь. Такой вот забавный парадокс.

– А как же ваши исследования? Неужели так трудно отличить больного от здорового?

– Понимаете, Владислав, – Анисимов поёжился в кресле, принимая удобную позицию. – Завтра сто человек укажут на вас и скажут, что вы психически ненормальный. Вы будете отрицать и чем больше будете это делать, тем сильнее будет казаться ваша невменяемость. Но вы уверены, что абсолютно здоровы. И вот на вас надевают смирительную рубашку, и вы начинаете дёргаться, кричать до потери пульса от негодования и люди, указавшие на вас, только убедятся в своей правоте. Так что это вопрос сугубо философский. Мы можем проводить длительные и даже скрытые наблюдения за пациентами, чтобы проверить его излечимость, но не всегда до конца можно понять, болен ли человек психически или нет.

– И по такому принципу вы забираете всех в эту лечебницу?

– Вы неправильно меня поняли. Пациент, который вчера бился головой об стену, сегодня утверждает, что он нормален. А через день пытается вскрыть себе вены. Тут каждый считает себя здоровым, и эти люди пытаются убедить каждого в этом, в том числе и обычный персонал. Они не просто так попали сюда, и некоторые из них понимают, что, по всей видимости, им не выбраться отсюда до конца своих дней. У пациентов, имеющих достаточно глубокий интеллект, намного лучше получается играть роль «выздоравливающего». Они прекрасные актёры, тонкие психологи. Они практически убеждают тебя в своей нормальности, но затем прокалываются.

– В каком смысле?

– Беседуя с тобой, он вдруг переключает свой взгляд на пустую стену и продолжает говорить с тобой. Их всегда выдают глаза. Не зря же говорят, что глаза – это зеркало души. Так вот, эти зеркала отражают одну лишь пустоту.

Журналисту стало не по себе.

– Ну что, ещё хотите увидеть пациентов «Убежища» воочию? – усмехнулся Анисимов, расслабившись в кресле.

За окном вновь громыхнуло. Освещение замерцало, грозясь отключиться вовсе, но проводка выдержала.

– Ещё сильнее.

– Что ж, ваша бесстрашная любознательность говорит о том, что вы профессионал своего дела, – без лукавства произнёс главврач.

– Что касается бесстрашия… я чувствую себя вполне комфортно среди этих стен. Тут немалое количество вооруженной охраны.

– Это неудивительно. «Убежище-45» относится к режимным объектам, следовательно, нуждается в столь усиленной охране.

– И всё же меня впустили, – слабо улыбнулся журналист.

– Да, меня это удивило. Ну, с приказами не спорят. Возможно, мы наблюдаем новый виток советской журналистики, несущий в себе открытость и честность.

Владислав улыбался, ему было, что сказать по поводу нынешней цензуры, которая лишь слегка ослабла со смертью Сталина. Но сейчас обсуждалась куда более интересная тема, и всё-таки он был интервьюером, а не Анисимов.

– А как проходит ваша жизнь в этих стенах? – Короткин резко сменил тему, уходя из обсуждения прогресса журналистики СССР.

– Это обычная работа. Хм… обычная для меня. Моя рабочая смена заканчивается, и я еду домой. Конечно, срываюсь и по ночам, и в пять утра, когда приезжает какой-нибудь генерал из Москвы. Но в целом… это обычная работа.

– И как ваша супруга относится к вашей обычной работе?

– Я врач. Моя супруга относится к моей работе, как обычная советская жена относится к обычному советскому врачу.

– Вы так часто употребляете слово «обычный», но на деле же вы являетесь главным врачом лечебницы, в которую ссылают ветеранов Великой Отечественной Войны с психическими отклонениями, убийц, людоедов и насильников.

– Владислав… не помню, отчество вы называли?

– Антонович.

– Владислав Антонович. Для слесаря 3 класса работа физика-ядерщика из НИИ будет необычной, однако изучение атомов для этого физика будет самым ординарным делом в его жизни.

– Хорошо, я вас понял, – Короткин показал белые зубы.

Журналист зевнул, и доктор перенял эту заразу.

– Что ж, я полагаю, на сегодня достаточно, – Анисимов символично посмотрел на часы, которые носил на правой руке. – Время позднее.

– Не спорю, – Владислав резко встал. – Простите, что задержал. Вам ещё домой ехать.

– Нет-нет, сегодня я на дежурстве. Да и ехать до дома мне около получаса.

– Беседа, конечно, сумбурной получилась. Но я получил от неё огромное удовольствие. Спасибо вам.

– Да не за что. Надеюсь, статья выйдет подробной и правдивой.

– Обижаете, – улыбнулся журналист газеты «Правда», не замечая каламбура.

– Вас проводят в комнату для персонала. Если что, я на связи.

– Валерий Леонидович, я не посмею нарушить ваш сон.

После обмена любезностями они попрощались. Журналист покинул кабинет главного врача, а тот, в свою очередь, собирался в свою комнату. День выдался трудным, а впереди ещё неспокойная ночь. Врач думал, что чертовски сильно хочет спать, когда добрался до постели, но стоило лечь на свежую простынь, как сон сняло рукой.

В голове бушевал поток мыслей, а также осознание того, что завтра с самого утра ему придётся проводить подробную экскурсию по «Убежищу». По всей видимости, Валерий не увидит свою жену ещё несколько дней, поскольку сверху ему дали прямое указание: обеспечить достойный приём для журналиста, снабдить всей необходимой информацией и проследить за его безопасностью. Сделать это можно только находясь здесь, среди десятков загубленных и страдающих душ.

Звонкие удары по металлическим прутьям окошка палаты раздавались эхом по длинному коридору блока Б. Они звучали размеренно, с математически точным постоянством. Иногда звук раздавался в унисон с раскатами грома.

Сонный охранник медленно подошёл к палате и заглянул в окошко.

– Лёша, опять ты?

– Всегда я, – раздался шёпот из темноты.

Охранник включил свет и увидел пациента, забившегося в угол. Яркий свет всегда оказывал на него негативное влияние. Больной прикрывал рукой глаза, но продолжал говорить.

– Я хочу поговорить с Анисимовым.

– Зачем? – зевал охранник. Он не успел выспаться перед сменой, потому что его годовалый ребёнок внезапно залихорадил.

– Хочу поделиться радостью.

Алексей Виданов, один из последних пациентов, бывший сотрудник МГБ. Служил на фронте до Сталинградской битвы, один из ответственных за исполнение приказа №227. После чего был переброшен в московский штаб для доклада, на фронт больше не возвращался. Отклонения начались в 1951 году, когда он начал избивать своих детей и жену.

– Какой ещё радостью? Не промахнулся в унитаз, когда писал?

– Как ты разговариваешь с майором МГБ?

– Ты уже не майор, Лёша.