Рехан. Цена предательства

– До чего же ты все-таки человек, даже здесь, рядом со мной, – и, кажется, впервые за всю встречу ее лицо слегка посветлело, – живой, я имею в виду.

И тихим голосом, от которого Пашка вздрогнул, произнесла тихо:

– Я не держу на тебя зла… совсем никакого. Но прощать тоже не могу, не имею я такого права, во всяком случае, пока.

Пашка, не отрываясь, смотрел на нее. Глаза девушки, только что такие простые и знакомые, приобрели нереальную глубину и излучали почти физически ощутимый свет. Можно было утонуть в этих глазах, окунуться с головой, и тогда наверняка Пашке открылось бы… Что открылось?..

Проморгавшись, Пашка с трудом остановил себя, чувствуя, что проваливается, уходит куда-то. В другие миры, что ли? Надо же, чуть не умер на месте. Вот так Иванка, какой силой обладает, надо же.

Иванка в это время уже отвернулась, и не заметив, наверное, что с ним происходит. Увлеченно смотрела мимо Пашки, словно встречая кого-то. Совсем рядом, почти задев холщовый рукав, пролетела необычной расцветки бабочка. Ее крылья были расписаны необычайно живыми красками, составляя изумительной красоты узор. Приветливо махнув ярко расписанным крылышком, села на тоненькую руку девушки, шевеля забавными длинными усиками. Иванка посмотрела на нее, как на старую знакомую, и продолжила:

– Да и как может простить живого, из реальной плоти и крови человека призрак, привидение. А, Паша? – хитро блеснув темно-синим, спросила она, впервые назвав его по имени, – в конце концов, я тебе снюсь, и все, что ты видишь вокруг, тебе тоже снится.

Пашка кивнул. Бабочка полезла вверх, к плечу, цепко перебирая черными лапками. Иванка подняла руку, чтобы той было удобнее.

Он вообще не ожидал, что Иванка окажется столь снисходительна к нему. Где-то внутри отпустила держащая его долгое время пружина, и что-то, кулем свалившееся с плеч, высвободило грудь и, охнув, растворилось. Пашка счастливо улыбнулся. Покинувшее было его блаженство вновь заполнило клеточки тела, разлилось во вне.

Иванка с мягкой, едва заметной улыбкой в одних лишь глазах смотрела на него.

– Теперь тебе будет легче, – пообещала она, – если правильно воспользуешься подаренной тебе жизнью, то этот процесс продолжится и станет наконец необратимым. Слушай себя, не меня. А теперь, боюсь, тебе придется покинуть это место, – произнесла она в завершение.

Он уже и сам понял это, но на всякий случай спросил:

– Значит, остаться никак, да?

– Никак, – подтвердила Иванка и отвернулась от парня, принявшись поглаживать цветастое крыло бабочки, продолжавшей двигаться по прозрачной коже.

– Ну ты хоть чаще меня вызывай, что ли… Ладно?

Девушка приподняла уголок губы:

– Посмотрим. Ты иди, иди…

Мягкая волна подтолкнула Пашку в спину. Соскочив с дерева, он направился к лесу, Заметил, что трава высохла. Хотел обернуться, чтобы попрощаться с одинокой светлой фигуркой.

И тут же пропал.

***

В боку что-то нестерпимо закололо и даже кожа от боли непроизвольно задергалась, заходила ходуном, словно у коровы, отгоняющей больно кусающего слепня. Пашка зашипел сквозь зубы. Привычным жестом попытался подтянуть к себе намотанный на руку ремень АКСа.

Но оружия не было. Не поняв, в чем же дело, провел рукой подле себя. Пусто… На мгновение показалось, что он снова в своей родной группе спецназа, и кто-то из дедов, а может, и сам Летеха жестоко подшутил над молодым бойцом, забрав у спящего его оружие. Которое, между прочим, он клялся из рук не выпускать. Если так, то сейчас Пашке придется несладко. А из-за него – всему взводу.

Разом покрывшись испариной, подскочил на месте. Точнее, попытался вскочить, но первое же движение отозвалось дикой болью по всему телу, а в голове нещадно схватило раскаленными клещами, выдавливая остатки содержимого в виде красноватого тумана. Что-то больно дернуло за запястья и щиколотки, заставив опять завалиться на пол. От боли Пашка захрипел и повернулся набок. Желудок тут же скрутило, и его стошнило прямо на глиняный пол. Только сейчас он понял, что находится в совершенно незнакомом месте. Пустой желудок продолжало выкручивать, как добрая прачка мокрую простынь, и выжало пару тягучих струек желудочного сока. Вспомнилось и то, что последнюю банку перловой каши с тушенкой солдаты разделили между собой еще позавчера утром.

А на дворе-то что сейчас – утро, вечер? Кто его сюда притащил и сколько он здесь провалялся? Где остальные и почему он жив до сих пор?.. Еще и сон такой… неплохой приснился, вроде как даже отдохнул после него, хотя состояние все равно поганое. Почаще бы такое снилось, чтоб забываться от этой реальности. Или вообще не просыпаться.

Поднес руки к лицу, чтобы вытереть губы. По сухому глиняному покрытию протащилось что-то громоздкое, и Пашка наконец увидел, что именно его не пускало и почему руки кажутся такими неподъемными.

Все движения сковывала огромных размеров железная цепь, покрытая густым налетом ржавчины, что впрочем, только подчеркивало ее внушительность. На концах цепи красовались крупные кандалы, самые что ни на есть натуральные – круглые, с затянутыми винтами, которые, в свою очередь, были закрыты страшноватого вида замками. Как в средневековом подземелье каком-то, подумалось Пашке. Если с наручниками современного образца он был знаком, то подобные приспособления довелось увидеть впервые. Эти самые кандалы и держали пленника, накрепко схватывая руки и ноги. Сама же цепь уходила своими концами под стену глиняного сарая, где очутился Пашка.

– Заковали, как зверюг, – послышался рядом гнусавый голос.

Скосив глаза, чтобы не тревожить больную голову, Пашка обнаружил, что одного его все-таки не оставили. У подобия выбитого в противоположной стене окошка стоял Виталя, живой и практически здоровый, если не обращать внимания на выпачканные в крови полоски ткани, засунутые в ноздри разбитого носа. Вкупе со вспухшими синяками под глазами это придавало ему несколько гротескный вид. Неловко опираясь о стенку, Виталя осторожно выглядывал в окно. В темном углу зашевелился еще кто-то.

– Адриян, ты?.. – просипел Пашка.

– Я, – ответил Адриян и вздохнул. Теперь Пашка уже видел, как тот сидит – в не слишком удобной позе, на поджатой правой ноге, не переставая поглаживать левую, даже не закованную в цепь. Видимо, сильно повредили, но спрашивать ни о чем не хотелось. И так ясно, что больно пацану, раз убаюкивает свою конечность.

Начал потихоньку приподниматься, превозмогая дрожь в теле и стараясь не сильно тревожить свербящий бок.

– Что, Паха, хреновенько? – без особого участия поинтересовался Виталя.

– Да так… Кажется, ребра сломали, – буркнул Пашка, принимая более-менее приемлемое положение. С облегчением привалился к глиняной прохладной поверхности стены, остро пахнущей прелой соломой и навозом. Голову покрывала жесткая корка, стягивающая кожу. С трудом подняв закованные руки вверх, принялся отрывать мешающую, присохшую кровь. От раздражающей боли с ненавистью дернул сильно цепью, подтягивая ее поближе. На мгновение дернувшись у стены, цепь тяжело бухнулась обратно на сухой пол, подняв облачко пахучей пыли.

Стоило цепи звякнуть чуть громче обычного, как на пороге в проеме, лишенном дверей тут же возник детина с абсолютно бритой башкой, но зато с густой черной бородой, переливающейся иссиня-черным на утреннем солнце. За ней явно с любовью ухаживал и гордился ею.

– Чего дергаемся, а?! – на сносном русском прикрикнул на солдат. Заслонил плечами весь проем, отчего в сарайчике стало темно. АКС в его руках выглядел хорошо вычищенной игрушкой.

В сарае стало совсем тихо, лишь большая навозная муха грузно пролетела в окно и тяжело шмякнулась о стену напротив, ловко сделав посадку. И секунду спустя послышался Пашкин мрачный голос:

– Дергаешься ты, а мы просто сидим. И хотим жрать.

От такого ответа детина опешил. Застыл на месте, переваривая наглость со стороны того, кто умолять должен о сохранении ему его никчемной жизни.

Теперь в сарае и поблизости, казалось вообще все вымерло. Заметалась в тесноте помещения муха, стукаясь о глиняные стены, не в силах выбраться из ловушки.

Потом, где-то далеко внизу, на невидимой отсюда стоянке, послышались первые голоса.

В ожидании замер Адриян, перестав наглаживать покалеченную ногу и напряженно уставившись в пол. Виталя сполз от окна на землю, тихонько звякнув кандалами, с изумлением и страхом переводя глаза с Пашки на чеченца.

Один Пашка, казалось, был полностью спокоен, хотя и это наигранное спокойствие было обманчиво. Из головы не выходил вчерашний день. Не уходили мертвые глаза Андрюхи, бьющееся в последних корчах тело… Хотелось умереть вслед за ним, не видеть этого бритого урода с автоматом, не слышать чужие голоса. И в то же время безумно хотелось жить, невыносимо, до боли хотелось ощущать запах прелой соломы, духоту нагревающихся стен, растирать катышки прошлогоднего навоза под ногами и чувствовать эту тошнотворную боль по телу. Кто, как не она, покажет так ясно то, что ты еще, в общем-то, жив…

Когда тишина стала угрожающе гнетущей, детина с автоматом неожиданно для всех расхохотался, обнажив ровные белые зубы, которые могли бы стать предметом черной зависти многих голливудских звезд. Громогласно сотрясая воздух, смеялся, похлопывая ладонью по ствольной коробке АКСа. Да и, честно признался себе Пашка, чеченец не был таким уж уродом, как хотелось бы думать. Скорее наоборот – правильные черты лица, здоровая кожа, ровно обласканная солнцем, крепкая, мощная фигура. Почему не дали Андрюхе померяться силами с таким… вот, в своем последнем бою? Ничем ведь не уступает… Почему впятером, всей этой толпой? Только по одному этому можно смело назвать их всех уродами. Полными и конченными… Что ж ты ржешь-то, жеребец, словно я тебе невесть что смешного сказал?..

На шум появилась еще одна фигура – низкорослый горбоносый боевик средних лет настороженно посматривал на веселящегося детину и на пленников, исподлобья наблюдающих за происходящим. Спросил что-то сиплым, невыразительным голосом. Детина ответил, ткнув пальцем в Пашку и продолжая смеяться. Горбоносый криво усмехнулся и покачал головой. Слегка отстранив детину, вошел в сарай, деловито осмотрел засовы на кандалах, попинал мощные цепи и вышел, промычав что-то себе под нос.

Уходя, бросил несколько слов напарнику. Тот кивнул, шагнул за порог и уселся на пеньке, установленном таким образом, что, сидя на нем, было видно все происходящее в сарае и все находящиеся в нем, как на ладони.

Продолжая время от времени посмеиваться, крикнул Пашке:

– А ты шутник, да, солдат? Смерти не боишься, да?

Пашка пожал плечами:

– Может, и шутник, может, и солдат. А ты что, такой смелый нохч и смерти боишься? – не удержался от того, чтобы не подковырнуть абрека.

– Нет, не боюсь, – потерев заслезившиеся от смеха глаза, ответил детина вполне беззлобно, – не боюсь, но и не хочу ее. А ты хочешь, солдат, ты ее просишь, да?