Сотник. Так не строят!

* * *

Все же интересно, что за штука такая – любовь и как она возникает? Многие пытались найти свой ответ на этот вопрос и даже находили, правда, никто не смог ответить на него до конца. Не дано это людям, да и надо ли? Не лучше ли бесконечно искать ответ, открывая всё новые и новые грани сей вековечной тайны? Ведь искали же Гомер, Овидий, Петрарка… Шекспир, Пушкин… Петя Иванов тоже искал и ведь нашёл! Причём своё, неповторимое.

Не избежал общей участи и Стендаль. Великий француз остроумно сравнил зарождение любви с кристаллизацией:

«В соляных копях Зальцбурга, в заброшенные глубины этих копей кидают ветку дерева, оголившуюся за зиму; два или три месяца спустя её извлекают оттуда, покрытую блестящими кристаллами; даже самые маленькие веточки, которые не больше лапки синицы, украшены бесчисленным множеством подвижных и ослепительных алмазов; прежнюю ветку невозможно узнать. То, что я называю кристаллизацией, есть особая деятельность ума, который из всего, с чем он сталкивается, извлекает открытие, что любимый предмет обладает новыми совершенствами».

Красиво, не правда ли? По Стендалю, эти любовные кристаллы, как и кристаллы природные, так же растут или умирают, в зависимости от того, в благоприятную или нет среду им случится попасть. Поэтому, когда зарождается любовь, так важно, чтобы между свиданиями проходил определённый срок. Дайте воображению влюблённого работать – это хорошо для кристаллов, но не дайте им перегореть…

Вот только не учел классик, что действует эта химия на каждого человека по-разному. И если у Сучка, как бы не впервые осознавшего, чего он сам себя лишил, ударившись в кобеляж, любовная химия заработала вовсю, то у Алёны – увы. Да и с чего? Кобелей она не видала, что ли? Да во всех видах. Одним больше – одним меньше. Надоели хуже горькой редьки, уже и поленом отбиваться приходится. Не девчонка сопливая, чай, распущенным хвостом не возьмешь. Не того она в мужах искала: надежности, хозяйственности, разума, рассудительности, словом, той пресловутой каменной стены, за которую и спрятаться не грех. А в петухе безмозглом, что в драку лезет да хвост распускает, какая надежность? То-то и оно…

Так что зря Кондрат перья свои помятые распускал и корнем хвастался – подобрала его Алёна не от того, что к витязю великому страстью воспылала, глядя на храбрость его былинную да плешь лучезарную, а чтобы не убили дурака ненароком. Убьют – Корней за своего работника спросит. Мол, совсем сдурела, баба – из-за тебя уже оружно дерутся и покойники случаются? Задницу-то прижми! И все – была честная вдова, а стала потаскуха. Оно Алёне надо?

Правильно, не надо. Вот и сбивала она плотницкому старшине кобелиный настрой задушевным разговором. И вынесла из того разговора только одно – не совсем козёл мужик, оказывается. Кой-какой интерес появился, только когда удалось Сучка к делу приставить – вот тут оказалось, что у мелкого забияки руки откуда надо растут, да и голова вроде бы варит. А уж симпатия какая-никакая возникла, только когда вместе от кумушек отбились. И ключевое слово тут «вместе».

Чувствуете разницу? А Кондратий не чувствовал. Вовсе. Так уж получилось, но мужчины и женщины смотрят на одни и те же вещи по-разному. Вот и трактовал он все сомнения в пользу обвиняемого, то есть себя, любимого. Не может мужик в себе сомневаться. Природой не положено, ибо незачем сомневающемуся размножаться. Оттого и разговор задушевный, и то, что по хозяйству пристроили, и то, что кумушек разогнали, и что за стол посадили, и что рубахой одарили, и даже то, что за порог выставили, – все добрым предзнаменованием счел.

И еще – черт знает, как это у женщин получается, но они, даже желая вовсе противоположного, все равно умудряются подцепить мужика на крючок…

Так что через три дня и четыре ночи после расставания, в самый правильный для роста кристаллов срок, в сумерках кто-то рванул дверь Алёниной избы.

– Не договорили мы с тобой, хозяйка! – решительно сказал Кондратий и переступил порог.

Кристаллы, понимаешь! Химия…

Глава 2

Июль 1125 года. Село Ратное и окрестности

Лошадиные копыта мягко стучали по пыльной дороге – лето в этом году выдалось сухим и тёплым. Кондратий Сучок лежал в телеге, жевал травинку и смотрел на макушки берёз, что медленно проплывали мимо. Солнце припекало, летела по ветру паутина, по небу плыли облака, мерно поскрипывали колёса – лежи себе да думай…

Вот и думал старшина: сначала о работе – тын в Ратном сгнил к растакой-то матери, да и расширить его велено, а людей и материалов хоть самому рожай – нет. Потом о зазнобе своей, Алёне – вот эту думу приятно было думать, ох, приятно! – а с Алёны мысли перескочили на её соседа, друга сердечного – Серафима.

«Вот бы с Серафимушкой за чаркой посидеть… Только с ним в этом Ратном и можно поговорить по-людски. Нет, Алёна, конечно, рыбонька моя и всё такое – кого хошь за неё порву. Слов нет: умница, красавица, хозяйка на загляденье, кулаками машет – и вовсе не подходи, насмерть пришибёт. Совет с ней держать – милое дело, умна баба, но баба же! Мужеского разговора по душам с ней все одно не получится, а вот с Серафимом в самый раз! Он хоть и похож на лешего, и злобности в нём на полную тысячу наберётся, а ведь добрейшей души человек!»

Размякший в телеге от дорожной скуки и нечастого досуга, Сучок перевернулся на другой бок, сунул в рот новую травинку и снова провалился то ли в дрёму, то ли в воспоминания.

«Эх-ма, Кондрат, ну и дурнем же ты был! Елду отрастил, плешь нажил, а всё как сопляк – ни хрена, кроме себя, не видел! Только о своей заднице и думал, да кидался на всех, что пес бешеный! Скажешь, нет? Всю артель по дури своей под монастырь подвёл! И не в первый раз! Ну да, извёл всех тогда Козлич-сука, да только подмости подпилить я предложил… Хоть все согласны были, но грех мой! Я старшина, а не хвост поросячий, остановил бы тогда всех, так и не было бы ничего. Ну и пусть бы бубнил боярин – не слушай дурака и всё, так ведь нет!

И на суде тоже… Привык всё горлом брать, а если что, так в морду! И прокатывало! А тут не прокатило – не смог свой нрав переступить и повиниться, гордыня обуяла… Сам потоп и всех за собой потянул… Так бы и сгинули, да повезло – хошь не хошь, а надо в ножки приказчику тому поклониться, что нас всей артелью в закупы взял! Да хозяину его, Лисову дядьке, тоже. Кабы не он, не попали бы мы сюда и башку мне на место никто не поставил бы…

О, Кондрат, как ты заговорил! То-то! Это перед другими ты можешь хвост распускать – себе-то признайся: и вправду Лисова наука впрок пошла! Как он тогда тебя! Б-р-р-р! Как вспомню, так вздрогну! Всяких видал, но такого, как он, – ни разу! Истинно, Бешеный Лис! Только бешенство у него управляется головой, а не жопой, как у тебя, дурня старого… А ведь пятнадцати годов нет.

Вот потому он и боярич, а ты, Кондрат, старшина артельный и под рукой у него ходишь… Да не ты один… Даже Первак этот против не смел дернуться. а уж он змеюка подколодная, каких поискать! Ему резать что курей, что людей! Как он тогда: «Прикажет убить – убъём! Даже не задумаемся!» Вот тогда-то ты и поплыл малёха, Кондрат, когда в глазёнки ему глянул. Они у него, как у гадюки. Б-р-р-р!

Ну а потом тобой Лис[6 - Лис – так плотники Сучка звали между собой боярича Михаила Фроловича Лисовина (в прошлой жизни Михаила Андреевича Ратникова, чьё сознание было перенесено в тело Мишки Лисовина – подростка, живущего в XII веке на границе современных Украины и Белоруссии). Мишка Лисовин, он же Михаил Андреевич Ратников, является главным героем циклов Е. С. Красницкого «Отрок» и «Сотник».]самолично занялся. Вот тут ты, брат, и трухнул! Да ещё как трухнул! Помирать будешь – не забудешь! До тебя, дурня, сколько времени доходило: Лис тебя ломал, чтобы ты, пень стоеросовый, слушать его начал! Ведь всё он тогда про тебя понял. Только взглянул – и понял. До самого этого самого! Сопляк, а тебе – старшине артельному – о долге перед артелью да перед роднёй рассказывал! Как вспомню – стыдобища! Когда в закупы угодили, я ж артельных своих, почитай, за обузу числил! Сколько раз думал: «Да пропади вы пропадом, висите, как колода на шее – один бы я давно пятки салом смазал и поминай как звали!» А кому я один нужен-то? И кто с такой сукой, что своих бросила, дело иметь захочет?!

Так что трое у меня тут, кому я по гроб жизни обязан: Лису – за то, что меня понял и себя найти помог, цель и дело показал, Алёне – ну, тут всё понятно, да Серафиму – за то, что жизнь мне спас и другом стал. Ну, и артельные, само собой! Другой семьи у меня нету.

…И всё ж счастливый ты человек, Кондрат! Повезло тебе, даже тут повезло, выходит. Думал, что в кабалу попал, а оказалось – в учёбу! Ведь не один Лис тебя учит, а раз учат, стало быть, нужен ты им. Вот так-то!»

– Сучок, кончай ночевать! Ратное показалось! – голос Нила, Сучковой правой руки, вырвал плотницкого старшину из размышлений.

– Да не спал я, Шкрябка, – думал. – Старшина сел в телеге.

– О чём думал-то? – мастер обернулся через плечо.

– О том, что повезло мне.

– С чем повезло-то? – прищурился Шкрябка. – Выкладывай, давай!

– Не с чем, а с кем, – Сучок сплюнул травинку, – с вами, рукоблудами, да с Лисом. Что бы я без вас делал?

– Эх, Кондрат, что ж ты за человек такой уродился? – Нил бросил вожжи и усмехнулся. – Не поймёшь, то ли похвалил, то ли облаял! А с Лисом и правда повезло. Всем!

– Похвалил, Шкрябка, похвалил! – Сучок виновато кивнул головой. – Куда я без вас!

Нил тронул лошадь вожжами, под колёсами телеги загромыхали мостки. Плотницкий старшина сел и впился намётанным глазом зодчего в ратнинский тын.

– Эх-ма, Шкрябка, нам что, разорваться? – мастер кивнул головой в сторону изрядно пожившего частокола. – И дома городьбу заканчивать надо, и тут приниматься. А кем, а из чего? Чую я, Шкрябка, хрен староста нам даст, а не брёвна! Я бы нипочём не дал!

– Погодь, Кондрат, – возница чуть заметно ухмыльнулся, – ты понял, что сказал-то?

– А чо?

– А то, Сучок Епифанович, изрёк ты: «Дома городьбу заканчивать надо» – оно и взаправду так!

– Точно! – плотницкий старшина хлопнул себя по бокам. – Стало быть, не я один?

– Все, Кондрат, все! Особливо как про семьи узнали, да как Лис нам первую выручку за доски отдал, – мастер помолчал. – Вот тогда до всех и дошло – пора корни тут пускать… А помнишь, как всё начиналось?

– Да как не помнить…

* * *

Сучок вновь ощутил чёрное беспросветное отчаяние, которое гнуло артель на пути из Турова в глубь погорынских болот, и даже передернулся от воспоминаний.

«Да-а, было дело… Пока плыли, думалось – попали. Ворон костей не заносил – иначе и не скажешь! Где Новгород-Северский, где Чернигов да Переяславль, не говоря уж про Киев? Даже Туров – и тот где? Одна задница кругом, а из задницы той тина болотная торчит. И как бы не навеки.

Эка ты заговорил, Кондрат! А на ладье, помнится, всё матом да матом…

Ладно, приехали, кое-как устроились да на работу наладились. И ладно бы работа путная была, так нет – баловство боярское. Это потом поняли, что не баловство…»

– Помнишь, как усадьбу потешную Лису рубили? – Нил будто прочёл мысли своего старшины.

– Как не помнить – тяп-ляп, лишь бы сразу не упало! – Сучок сплюнул.

– Да ладно тебе, – хмыкнул Нил, – напраслину возводишь. Без души работали, это верно, но на совесть! Эх-ма, излаялся я тогда, что хреном груши околачиваем заместо дела, а потом плюнул – баловство-не баловство, а резаны за каждый день идут, так что пусть его.