Сотник. Так не строят!

– А оно и не баловство вышло, – Сучок стариковским жестом огладил бороду.

– Да, не баловство, – слегка приуныл Нил, но потом улыбнулся. – А ведь неплохо выстроили, раз Михайловы жеребцы стоялые её по сю пору не разнесли!

– Дык, не обучены мы по-иному. Совесть да гордость не позволяют ляпать, а ещё помню я, что батька твой сказывал, как во времена оны за худую работу с плотниками рассчитывались.

– Про пенёк?

– Про него, родимого! – артельного старшину передёрнуло. – Как, значится, пенёк расщепляли, клинышек в расщеп загоняли, а потом туда же всё мужское хозяйство мастера-ломастера, а клинышек вон! И сиди-и-и-и, сокол ясный…

– Оно и правильно, – Нил рефлекторно почесал в промежности, – худая работа хуже воровства! Особливо наша.

– Угу! – кивнул Сучок. – Надо кой-кому из молодых бывальщину эту рассказать, чтобы проняло.

– Швырку, что ль? – Шкрябка опять почесался.

– Ему, – хохотнул плотницкий старшина. – Никак за ум не возьмётся, заовинник[7 - Заовинник (др.-русск.) – повеса, деревенский волокита.]! Вроде к тонкой работе у него способность есть. Только дурь из него повыбить да наставника бы хорошего. Но вот те, Шкрябка, крест – ещё чего учудит, сам племяша своего на пенёк и пристрою! Пущай сидит!

– Сизым кречетом! – заржал Нил. – Помнишь, как он с вьюшками-то? Чуть всю поварню не спалил, когда девку свою очередную тама урабатывал.

– Помню! – хрюкнул Сучок. – Тоже ведь думали – баловство! Ну кто так строит-то? Я ужом изворачивался, чтобы от них отбрыкаться!

– Да уж, Плава сказывала, какую рожу ты перед Лисовинихой состроил – чисто блин, мёдом намазанный.

Нил скорчил умильно-благостную морду и запищал тоненько:

– Ну, так и решай, матушка-боярыня: не велишь мне на кухне в дымоходе эти дырки вертеть, так оно мне и не надо! А велишь… что ж, ваша печь, мы-то себе и на костерке на артель чего-нито сварим, мы люди привычные… А то вон Плава нас чуть помоями не окатила, за наше старание-то…

– А ты где был? – Сучок в свою очередь скорчил зверскую рожу. – Вместе решили, что нам эти вьюшки, как зайцу подковы!

– А я что, дурной, под помело да помои подставляться? – Шкрябка подмигнул своему старшине. – У нас на такие дела Кондратий Епифаныч по прозванию Сучок имеется, чай, старшина артельный – ему по чину положено!

– Ох и сволочь ты, Шкрябка!

– Сволочь, но хитрая! Сам ведь баял, что годный зодчий – это хитрый лентяй, – Нил опять подмигнул.

– Будя ржать! И правда без души работали! Даже когда Лис нас в оборот взял, не поверили. Я сам и не поверил!

– Эт верно, – Нил за разговором не заметил, что запряжённая в их телегу коняга давно встала на месте и принялась объедать траву то с одной, то с другой стороны дороги. – Помнишь, как девичий терем ладили? Знали, что самим там жить, а всё одно! Нынче здесь – завтра там, тут закончим – куда ещё пошлют… Вроде и ладно делали, а жили, как свиньи в берлоге!

– Гыы, гляжу, Шкрябка, запало тебе, как нас тогда Лёха облаял!

– А то! Он лаяться мастер. Как завернёт – закачаешься! Вот я и того, пользую помаленьку.

– Да, где только набрался, едрит его долотом?

– Уж где набрался, там и набрался…

– Слушай, Шкрябка, а ты когда впервой поверил, что выкупимся? Нутром поверил, не башкой?

– Эхе-хе, не знаю, как и сказать, Кондрат. Наверное, когда первую доску с лесопилки пощупал. До того всё не верилось…

– Ох, врёшь! – Сучок подкрутил ус. – А то я не помню, как ты топором играл, когда лесопилку ладили!

– Ладно, а сам-то! Колёса свои облаживал – аж целовался с ними! Думал, крайнему колесу присунешь сейчас, Сссучок! – Развеселившийся Нил сбил со своего старшины шапку.

– Ах ты, хрен гонобобельный! – Сучок схватил друга за шкирку и ткнул носом в сено, устилавшее телегу.

Привлеченная вознёй лошадь подняла голову и обернулась. Ездоки, будто ребятишки, кувыркались в сене, наплевав на то, что до ратнинских ворот оставалось сотни полторы шагов. «Идиоты», – фыркнула лошадь, а может, подумала. Или не подумала. Во всяком случае, коняга презрительно посмотрела на дурачившихся людей и, потеряв к ним интерес, схватила крепкими жёлтыми зубами пучок сочной травы.

– Вы чего там творите, дуроломы?! – донеслось с тына. – Аль свербит где?

Плотники вскинулись, беззлобно послали вопрошающего, оторвали лошадь от увлекательного процесса поглощения пищи и направили её в сторону ворот.

«Сволочь! Кто тебя за язык тянул?!» – ясно читалось в лошадином взгляде, устремлённом в сторону не в меру бдительного караульного.

– Тьфу, Кондрат, не по делу мы с тобой резвиться начали! – Нил зябко передёрнул плечами. – Это сейчас попёрло нам, а завтра? Сам знаешь, как удача поперёк становиться умеет. Вот закупные грамоты свои назад получим, тогда и поскачем!

– Верно, Шкрябка, – Сучок построжел лицом и дёрнул рукой в защитном жесте. – Тьфу-тьфу-тьфу, чтоб не сглазить!

До подворья ратнинского старосты добрались без приключений. Пока ехали по селу, плотницкий старшина старательно приводил себя в нужное состояние и Нила не забывал накручивать: не время им сейчас благостью душу баловать – предстояло делить лес с дальних ратнинских росчистей, а такое дело, как делёжка строительного материала, с Адама и Евы без ругани не обходилось.

Несмотря на все свои благонамеренные и совершенно правильные размышления по дороге, Сучок начал разговор со старостой Аристархом, как привык, – с наезда. Нет, вежество, разумеется, соблюл: на иконы перекрестился, хозяину поклонился, о здоровье спросил, чару квасу с дороги принял, но как до дела дошло…

– Слушать ничего не хочу, Аристарх Семёныч, ты мне зубы не заговаривай! – Плотницкий старшина аж подпрыгивал на лавке. – Крепость наша – она крепость и есть! Во всякой земле крепость всему голова, а тын твой подождёт! Он, конечно, подгнил, да пока не валится!

– Во-во! – тут же ехидным тоном встрял Нил, хорошо усвоивший способ своего старшины вести дела привычно ему подпевая. – Тут дело верное! Куда все воевать ходили? За болото! А с той стороны что? Правильно, крепость! Ну и где защита от супостата нужнее? Мы, чай, не первую крепость ладим и в этом деле понимаем. Где их ставить – тоже. В Новгород-Северском княжестве научились, не сомневайся. Там Степь ря-ядышком… Так что, Аристарх Семёныч, муж ты нарочитый, староста – поискать таких старост, по селу видно – тебе бы посадником быть, а лес всё же отдай. У нас он нужнее!

– Во-во! – не давая ратнинскому старосте и слова вставить, подхватил Сучок. – Вот посадником мы тебя и сделаем! На следующий год. Как крепость нашу достроим, так на месте Ратного такой городок отгрохаем – закачаешься!

– Угу, – почти лениво отозвался Аристарх, нисколько не впечатленный напором плотников. Даже не рассердился. – Красно говоришь. Только брёвен я тебе всё равно не дам!

– Нет, ты послушай Аристарх Семёныч! – снова бросился в бой Сучок, не сбавляя тона.

…Разговор заходил на пятый круг. Сучок с Нилом взмокли, наскакивая на непробиваемого ратнинского старосту. Тот даже не отмахивался от назойливых плотников, а, да простят читатели за избитое сравнение, просто пёр через их аргументы, как атомный ледокол через тонкий лёд, вместо гудков изредка хмыкая в бороду. Мастера перепробовали всё: убеждали, улещивали, устраивали пантомиму, разыграли целый мини-спектакль, хоть ни о театре, ни о спектакле и понятия не имели. Тщетно. Аристарх оставался непрошибаем.

Словом, всё как всегда. Наверное, и во времена строительства египетских пирамид начальник отдела снабжения треста Фараонпирамидспецстрой, одетый в бараний парик и белоснежную льняную юбку, так же мурыжил несчастных древнеегипетских прорабов и начальников СМУ. Через века поколения главных снабженцев, этих, с точки зрения прорабов, помесей пауков с хомяками, несут знамя с нетускнеющей надписью на нём: «Хрен тебе, а не материалы!» И в двадцать первом веке ситуация ничуть не изменилась, любой прораб может это подтвердить. Словом, скандала никто не хотел – скандал был неизбежен!

– Не убедил ты меня, старшина, – зевнул староста в ответ на очередной поток красноречия плотников.

– Да етит тебя долотом! – взорвался Сучок, остервеневший от спокойствия собеседника больше, чем от любого лая. – Уселся жопием на свои брёвна – ни себе, ни людям! Гузно не сгниёт?!

Аристарх откинулся на лавке, заложил большие пальцы рук за пояс, с интересом глянул на Сучка и слегка покивал головой: мол, давай дальше. От этого плотник вконец вызверился.

– Чего лыбишься?! Обобрал как липку – из говна и палок строить буду! Не твоё – так и ладно?! Да долбись оно конём! Думаешь, управы на тебя нету?! Хрен тебе! – Сучок вскочил и сунул дулю чуть не под нос старосты. – Надо будет – до самого сотника, тьфу, мать твою, боярина Корнея дойду – сам на горбу лес в крепость потащишь!

– А ну сядь! – Аристарх не изменил позы, да и голоса почти не повысил, однако плотницкий старшина плюхнулся обратно на лавку, а Нил так и вовсе к ней прирос. – Ну-ка, глянь!

Сучок глянул. Нил, судя по тому, как он ёрзнул на лавке, тоже. Напротив мастеров сидела даже не смерть – ничто. Чёрное такое, маслянистое, изредка подёргиваемое лёгкой рябью. И спокойное. Нечеловечески спокойное. Вот только имелась у этой почти неподвижной глади одна занятная черта – способность обращать в себя всё, до чего дотянется. Без суеты, без злобы и навеки. Сучок это понял.