Лечение водой

– За что? – по-детски удивленно произносит Оля.

– Э-э… я не знаю… я просто в таком состоянии… ты не представляешь… Господи, какой прохвост, Уртицкий! Вот прохвост, прохвост, не могу! – он уже опять повторяет кисло наморщившись, – Нет, ты представляешь, да? Ты только вдумайся все-таки! Левченко клялся, божился, что не продаст – и тут же продал. Ну это же надо вообще! Ты представляешь, да? Ты только вдумайся!

На самом деле, Левашов чувствует, что с ним, по сути дела, еще никогда такого не было.

– Да. Я понимаю все. Вот теперь я вижу, что ты пришел в себя.

– Да уж, пришел… Как думаешь… теперь все накрылось, да?

– Ну… я не знаю, если ты говоришь, Уртицкий уже дал ход делу. Тебе ведь позвонили из премии…

– Слушай, а ведь ты права!.. Ты права! Действительно ведь мне позвонили и все сказали, так что все все равно будет хорошо! Слушай… знаешь, а я, наверное, и впрямь эгоист и плохой человек. Как Уртицкий говорит. По-настоящему. Я ведь сейчас должен был бы переживать, сокрушаться… ну, о том, что отношения рушатся… я ведь так давно его знаю. И в этих отношениях было много хорошего. Он ведь научил меня всему, понимаешь? А мне теперь абсолютно плевать. Правда, Оль. Я щас только о том думаю, чтоб рукопись в журнале прошла и чтоб премию дали. Чтоб он мне не напакостил… н-да. Вот так. Действительно я плохой человек.

Он думает, она станет противоречить, говорить, что он не такой, но… Оля молчит.

– Послушай… – произносит он после слегка… растянутой паузы. – То, что я написал тебе в смс…

– В сегодняшнем…

– Да. Из электрички… – он будто подбирает слова. – О том, что я, наверное, больше не буду ходить к Уртицкому… да, я, наверное… так и сделаю.

– А чего так?

Костя сразу чувствует за этим вопросом: «ведь все знают, ты столько работаешь, пишешь, и как для тебя важно – посещать занятия; как ты привязан душой». Поэтому Оля переспрашивает и «допытывается».

«…И поэтому же Уртицкий так обнаглел за все годы».

– А ты считаешь, там надо появляться? Ты же написала мне…

– Да. Что понимаю тебя. Но ты действительно хочешь прекратить ходить? Может все-таки…

Пытливая деточка. У нее маленькие губки.

– Подождать? Пока объявят результаты премии и из журнала придет ответ?

– Если ты уверен, что он уже не может напакостить, забрать свою рекомендацию, то, наверное, и не ходи.

– Да, наверное.

«Если у Уртицкого еще осталась лазейка нагадить, все завернуть, он теперь так или иначе это сделает, – отвечает себе болевой укол Костя. – После такого циркового представления!.. Конечно – что бы я дальше ни делал… А я ничего и не смогу теперь сделать».

– Да… Но все-таки, может, ты права. Надо, наверное, все-таки показываться на глаза…

– Я хочу, чтоб ты сам принял решение.

– А ты будешь появляться у Уртицкого?

– Нет.

– Почему?

– Ну понимаешь… это совершено неинтересно, – говорит Оля. – Я просто, чем дальше туда хожу… как проходит сам семинар. Совсем неинтересно. И скучно. Я сейчас новую повесть пишу… Но в студии, понимаешь, там настолько неинтересно, что я просто… я не хочу туда ходить в общем… Слушай, посмотришь мою повесть, как допишу?

– Хорошо, конечно. И опять подредактирую, если нужно.

– Спасибо огромное. Но мне еще долго ее делать, я думаю.

«Ей неинтересно – причем это здесь?» – думает, между тем, Левашов. И он вспоминает ее лицо – как она молчаливо щерилась от ярости – каждый раз, когда Уртицкий булькал, «стряхивая» воображаемую слизь.

«Неинтересно?»

Но Оля произнесла это слово так убежденно…

Он сбит с толку, слегка…

– Я э-э… знаешь, и сам собираюсь работать над «Городом заката». Наверное, мне уж и все равно, завернет Уртицкий в премии или нет.

– Да? – удивленно спрашивает Оля.

Дождемся результата, ладно? Она тогда поставила доброе условие.

– Да нет, нет, что ты! Это важно для меня. Безусловно, важно!

После… он опять рассказывает Оле… как много значит для него творчество, добиться, добиться самого большого! А для этого, безусловно, нужно «идти целенаправленно, не отвлекаться ни на какой мусор». Говорит, но уже ошалело-ошарашено, чуть не безумно, а у самого мысль – «меня так опустили, я все равно, все равно не сдаюсь! Меня ничто не сломит!» Но это у него и как внутренняя потребность.

– Понимаешь, ради того, чтобы делать свое дело… я как вспомню… я ведь иногда жестокие вещи делал… по отношению к своей матери… мы с ней очень много ссорились – она же считала, я должен прежде всего зарабатывать, и это, мол, важнее. Думаю, я хотел подмять ее под себя, чтоб она меня содержала, да. Вот так… но я лучше не буду говорить, как я поступал.

– Ну… не говори, если не хочешь.

– Ладно? Хорошо?

Костя и впрямь не хочет. Зачем он вообще «заехал» в это русло… Теперь уж надо говорить… Нет!

– Ладно. Не говори, – соглашается Оля. – Слушай, а ты всегда ведешь себя так со своей матерью?

– Нет…

Он все распаляется, расходится, катится, как с горы – говорить, говорить! – катится, катится.

– Оля, я же не такой плохой человек, как Уртицкий говорит! Я не эгоист! – восклицает запальчиво.

А Уртицкий опять прыгает в его жарком затуманенном уме… если вы эгоист… хоть другим мозги…

– Я не такой плохой, как может многим показаться! Боже мой, Оль! – восклицает на пике. – Я ведь действительно хочу измениться в лучшую сторону! И ты знаешь… мне кажется, когда-нибудь ты полюбишь меня…

Тотчас в трубке слышится нечто, вроде испуганного, пораженного вдоха… так реагируют на страшную новость.

– Я не знаю… возможно… – произносит Оля со смущенным, робким благоговением.