Траектории СПИДа. Книга третья. Александра

Отец и мать Настеньки, Верочка и Евгений Николаевич сидели в третьем ряду, но это было всё равно так близко от Настеньки, что она могла слышать, как мама, Ирина Александровна вдруг зашептала:

– Но это ведь неправда. Какой кошмар! Как же можно?

И тихий ответ отца:

– Спокойно, спокойно.

Пауза прокурора закончилась:

– Я позволю себе представить эту картину, дабы облегчить вам понимание происшедшего. Подсудимая просила ещё чего-то от парня, кроме любви, которую тот, скорее всего ей успел дать, но получила резкий отказ во второй просьбе или требовании. В бешенстве от этого она сбивает с ног собиравшегося уже уходить, но находящегося всё ещё в состоянии сильного опьянения друга, и зверски бьёт его головой о стоящий на тумбочке магнитофон.

Александра не боялась последствий, ибо хорошо знала, что к этому времени в соседней комнате никого уже не будет. Вопрос в том, зачем ей это надо было? Чего она требовала от Вадима? Боюсь, что ответить нам не удастся, так как, скорее всего, убийство было спланировано более могущественными силами. Оно кому-то было нужно. В прежние времена, ещё два года назад, я бы не осмелился говорить об этом в открытом судебном заседании. Однако, слава богу, пришла гласность.

Болотина, понимая, что никого в комнате нет, оставляет на полу тело убитого ею человека, забирает с собой простыню со следами любви, прошу прощения за интимную подробность, и удаляется. Я уже не говорю о том, что взятие простыни являлось просто кражей. Это маленькая деталь в сравнении со всем остальным. Правда подсудимая утверждала, что выбросила простыню в форточку. Я обошёл огромное здание, спрашивал всех дворников – никто не помнит, чтобы хоть раз простыня сваливалась им на голову. Но это так, к слову сказать.

В то время, когда подсудимая покинула печальную комнату, как по заказу, а у меня есть все основания думать, что именно по заказу, из противоположной квартиры вырывается ватага дерущихся студентов или аспирантов и, имитируя пьяную драку, они вваливаются в комнату, где уже нет Болотиной, но в темноте комнаты, свет был предусмотрительно выключен, все, ничего не видя под ногами, падают на мёртвое тело.

Теперь оставалось дело техники. Якобы дерущиеся парни поднялись. Увидели лежащее тело. Никто ничего не знает. Виновных нет. Начатое, было, расследование по команде сверху закрывается. Никто больше не пострадал. И это понятно. Главное действующее лицо Вадим ничего сказать не может, так как уже лежит под землёй. Александру найти невозможно, так как её называли Настей. Остальные участники пирушки отсутствовали во время главных событий. Но всё можно было бы раскрыть и в этом случае, если бы не желание вышестоящих предать дело забвению, оставив бедных родителей страдать безутешным горем по своему, пусть несколько беспутному, но сыну.

И только благодаря перестройке, благодаря появившемуся проницательному журналисту, удалось восстановить правду и, надеюсь, будет восстановлена и законность. Поэтому сейчас нам не важно, что именно хотела от Вадима Александра Болотина. Не важно, кто за нею стоял, и чьё задание она, возможно, выполняла. Важно, что она убила человека и должна понести наказание. К этому я и призываю вас, уважаемые судьи. Надеюсь, что свидетели, которые пройдут перед вами сегодня, дополнят мой рассказ и ещё больше укрепят вас в мысли о виновности подсудимой.

Театрально взмахнув рукой, прокурор сел.

Из третьего ряда послышались всхлипывания Ирины Александровны, но тут же прекратились, оттого что Алексей Иванович прошептал ей почти в самое ухо:

– Будешь плакать, уйдём. Настеньке и без твоих слёз трудно.

Не смотря на уверения адвоката, что всё будет отлично, Настенька не представляла, каким образом можно доказать что-то, если в комнате никого, кроме Вадима и Настеньки не было. Не имея опыта в судебных делах, испытывая определённую нелюбовь к детективным произведениям, она не могла понять, какое могут иметь значение свидетели, если они не видели главного. Леонид Евгеньевич много раз пытался убедить девушку в том, что по закону не подсудимый должен доказывать свою невиновность, а обвинение обязано представить суду доказательства вины обвиняемого то ли вещественными доказательствами, то ли свидетельскими показаниями. Но Настенька, как и её мама, очень переживали, полагая, что закон законом, а суд судом, где и доказательств полно, если прокурор хочет, и свидетели находятся неизвестно откуда. И теперь казалось, что худшие их предположения сбывались.

Впрочем, до свидетелей надо было ещё дожить. Сначала испытание вопросами и ответами нужно было пройти самой подсудимой. В этот раз судья была женщина. Пермяков предупредил об этом Настеньку до суда, что её немного успокоило. Зато назначенную вместо Косторского судью не очень любил прокурор. Её назначение было для него своеобразным ударом. Теперь он мог почувствовать и её неприязнь к прокурору.

Судья спрашивает мягким голосом, боясь испугать или встревожить:

– Если защита не возражает, подсудимая, не могли бы вы рассказать о происшедшем так, как вы себе это представляете? Если вам трудно, можете отказаться.

Во время речи прокурора, здесь в зале суда, перед десятками знакомых и чужих людей, Настенька давно уже чувствовала себя полностью обнажённой, как тогда во сне, когда она шла по улице Горького в сторону Красной площади. Прокурор говорит, а Настенька идёт уже по самой Красной площади, ощущая физически прикосновение взглядов, скользящих по шее, груди и до самых босых ног. Люди у мавзолея удивлённо смотрят на неё. Ей становится стыдно, что она идёт по булыжной мостовой босиком. Эта мысль заставляет улыбнуться: разве важно то, что она босая, когда на ней вообще ничего нет? Она чувствует себя обнажённой красавицей с картины Боттичелли. Но там в музее люди смотрят на тело, как на искусство мастера, изобразившего красоту. А Настенька живая. И ей стыдно быть раскрытой для всех.

Но тут она вспомнила, как стояла на Красной площади во время похорон Черненко и чего-то боялась. Не того ли, что происходит с нею сейчас, когда она обнажена? Не появится ли опять этот Горбачёв со своими насилиями? Она обводит глазами людей на площади, боясь вновь увидеть того с рогами.

Кто-то из толпы о чём-то её спрашивает. Она силится понять вопрос. Встряхивает головой и только тогда, через совершенно неизвестные подпольные каналы сознания до неё доходит вопрос судьи, его смысл.

Настенька вновь встряхивает головой теперь уже в знак согласия и встаёт. Адвокат тоже кивнул:

– Не возражаю.

Смотрящие на подобные сцены суда со стороны то ли присутствующие в зале заседаний, то ли зрители у экранов телевизоров удивляются, почему подсудимые так спокойно рассказывают о событиях, воспоминания о которых порой вызывают озноб у слушателя. А дело в том, что до того дня, как судья с присяжными заседателями займут свои места в зале, участникам рассматриваемых событий приходится множество раз рассказывать и пересказывать со всевозможными подробностями то, что болью врезалось в память и могло бы постепенно стереться, раствориться в потоках других событий, если бы не постоянные повторы для следователя, прокурора, адвоката, перед родными и близкими, знакомыми и друзьями, когда всё рассказываемое уже не обостряет, а притупляет такие чувства как боль, стыд, страх, жалость. Так что на момент откровения перед судом признания теряют свежесть восприятия, остроту ощущения, превращаясь в штамповку, отлитую машиной бесконечных повторов, вызывающих в душе ответчика эдакое равнодушие затупившегося кинжала, не могущего уже ничего разрубить.

После всех расспросов и допросов, после многочисленных рассказов и пересказов Настенька теперь бесстрастно рассказывала о том, как студент старшекурсник Вадим предложил ей выступить со своим французским языком в качестве переводчика на вечеринке, где всё шло хорошо, пока Вадим не подлил ей в бокал водку, которую она никогда прежде не пила вовсе, после чего у неё закружилась голова, и она очнулась лишь тогда, когда почувствовала себя изнасилованной. Ей смутно помнится, что насильником был Аль Саид. Но сознание вновь покинуло её, вернувшись тогда, когда вместо Аль Саида был Борис Григорьевич.

Людям хотелось знать все подробности. Их лица напряжены. Нет, они не радуются, не злорадствуют, не смеются. Им страшно не только за неё – уже пострадавшую. В самой глубине сознания толкается о стенки мозга, отдаваясь в сердце и даже желудке, подкашивая ноги и заставляя дрожать руки, страх, что подобное может случиться и с ними, их тоже могут, да и уже насилуют безнаказанно другие силы, похлеще Вадима, с которыми не знаешь, как бороться. Страх охватывал страну, а Настенька продолжала рассказывать о своём.

Через некоторое время нового обморочного состояния она совсем пришла в себя, когда любовью с нею занимался Вадим. И она спросила его, знает ли он, что с нею были и те другие, на что Вадим заявил, что это нужные люди, и что происходящее с нею сейчас – это его месть Насте за те пощёчины, которые она надавала ему несколько лет назад. Тогда-то, поняв, что явилась для Вадима лишь предметом мести, а не любви, она скинула его с себя, оделась и убежала домой, после чего попала в больницу.

Прокурор поднялся:

– Я хочу задать вопрос подсудимой.

– Спрашивайте, – согласилась судья.

– Скажите, подсудимая, вам часто снятся сны?

– Часто, – буркнула Настенька.

– А приходилось ли вам видеть цветные сны?

– Приходилось.

– Запоминаются ли они вам? Можете ли вы, например, рассказать о них утром своим подругам?

– У меня хорошая память. Могу, конечно.

– Не приходило ли вам когда-нибудь ощущение ночью, что сон – это не сон, а действительность?

– Приходило. Это бывает, по-моему, у каждого.

– Да, бывает. Именно это я и хотел сказать. Не могло ли быть то, что вы нам рассказали о кошмарной ночи, вашим обычным сном? Ведь сколько бы вы не выпили в тот вечер, но выпили, а потому и легко уснули. Могло же вам что-то присниться?

– Я так и сама подумала сначала, – согласилась Настенька.

Прокурор патетически поднял обе руки вверх, медленно разводя их в стороны и, торжествуя, сказал:

– Именно это я и хотел услышать. Это был сон. Я не знаю, есть ли смысл продолжать судебное заседание, когда всё ясно. Однако я хочу всё же спросить вот о чём. Вы занимались когда-нибудь тяжёлой атлетикой?

– Нет, а зачем?

– Вопросы задаю я. Какой у вас вес?

– Около пятидесяти семи килограмм.

– Очень хорошо. А как вы думаете, какой вес был у Вадима, который ростом был на голову выше вас?

– Не знаю.

– А я знаю. Около ста килограмм. Поэтому, если вам удалось, как вы говорите, оттолкнуть его от себя, то есть подбросить в воздух так, что он во время полёта перевернулся и упал спиной на пол, то вам впору выступать на мировом первенстве по тяжёлой атлетике, и уверяю вас, вы выиграете золотую медаль. Однако вы сказали, что не занимаетесь тяжёлой атлетикой, так что никак не могли скинуть с себя Вадима без его на то желания. Это ясно.

Прокурор сделал движение, словно собираясь сесть, но вдруг вновь повернулся к Настеньке:

– Я позволю себе задать ещё один вопрос подсудимой. Встречались ли вы после этого события с иностранными гражданами?