Сполохъ и майданъ (Отрывокъ изъ романа времени Пугачевщины)

XVI

Среди синей, дремлющей степи, межь двухъ р?чекъ, раскинулась большая Яксайская станица. Хаты и задворки, все переплелось съ зеленью садовъ и огородовъ. Яблони, груши, вишенье везд? топырятъ свои в?тки, везд? проползла зм?емъ хм?ль лохматая и по хатамъ, и по деревамъ, и по сучьямъ, вплоть до маковокъ, и по плетнямъ и на дорогу выползла, подъ колеса л?зетъ…

Солнце жаркое стоитъ середь чистаго неба. Въ уголк? этомъ и сентябрь маемъ выгляд?ть хочетъ. Но все же невеселый видъ у станицы. Дерева желтизной уже покрыты, плодовыя деревья не гнутся отъ приплода; оголили уже ихъ и обокрали хозяева, да переломали и сучья… Прiуныли садики… Одна хм?лъ воюетъ со вс?ми и хочетъ, знать, все ухватить въ лапы и перевязать, какъ каторжныхъ, хату съ крылечкомъ, а его съ яблоней, а дерево съ заборомъ. Ей вс? равны, знаетъ лазаетъ да путаетъ.

Хоть и тепло гр?етъ солнце, а скоро помирать степи синей. Скоро, гд? теперь жаворонокъ заливается, дрозды и скворцы дробью перелетаютъ, гд? колокольчики степные молчаливо киваютъ головками, скоро заглохнетъ все подъ глыбами сн?говыми и пойдетъ гулять по степи великанъ грозный – буранъ, заметая сн?гомъ и зарывая сердито все на пути, безъ разбора.

Станица тоже прiуныла – мертво въ ней. Спятъ, чтоль, казаки, иль ушли куда? Одни спятъ въ полдень, другiе сидятъ по хатамъ сумрачные, потому что нечему радоваться. Недалече отъ нихъ б?ды сыплются – дойдутъ можетъ и до нихъ ненарокомъ. Яицкъ – рукой подать, а тамъ нын? при новыхъ порядкахъ – правый-то и виноватъ!..

На улиц? овцы кучатся у плетней, поросята рысцей снуютъ и тыкаютъ мордами то заборъ, то кучу, то другъ дружку; бродятъ куры и п?тухи важно расхаживаютъ и воюютъ. Кой-гд? лошадь спутанная подпрыгиваетъ и подбриваетъ травку, что посв?ж?е да по слаще. Кой-гд? корова лежитъ, жуетъ-пережовываетъ и глядитъ предъ собой не сморгнувъ, будто думу думаетъ.

Близъ хатъ, на крылечкахъ, а то и середь улицы казачата сидятъ, лежатъ, борются, скачутъ, кричатъ, кто въ кафтан?, кто въ рубашк?, кто въ порткахъ однихъ, а иной такъ совс?мъ на легк?, въ чемъ мать родила.

Изр?дка выглянетъ кто изъ взрослыхъ, больше старухи, иль переб?житъ черезъ улицу казачка и сп?шитъ назадъ въ хату съ яблоками въ подол?; разроняетъ съ десятокъ на б?гу… Ну ихъ, этого добра везд? много теперь; ихъ и казачата подбираютъ больше ради пот?хи.

Не везд? же одни ребятишки, вонъ направо у кладбища, гд? рощица, за плетнемъ, гд? и густо, и тихо, и темно – б?л?ется что то, то выглянетъ, то пропадетъ…

Недалеко отъ храма проб?жалъ къ кладбищу молодой казакъ, оглянулся и перемахнулъ ограду, увязъ было въ хм?лю да выдрался и пропалъ между зеленью и б?лыхъ могильныхъ крестовъ. Разговоръ тихiй слышится оттуда, потомъ еще что то чудн?е! чего – чудное? Просто цалуются!!

Казакъ этотъ Максимъ Шигаевъ, по прозвищу Марусенокъ – первый красавецъ и озорникъ на станиц?.

Сказываютъ, что онъ сынъ Чумакова, сказываютъ тоже, что онъ прiемышъ Чики Зарубина. Оба казака души не чаютъ въ Марусенк?. Можетъ оттого, что покойницу, его мать, Марусю, выкраденную изъ Украины, оба любили кр?пко…

Въ новой хат? Зарубина, въ образномъ углу св?тлой горницы сидитъ красивый русый малый. Онъ прi?халъ уже дня съ три въ станицу и остановился у Чики, но на улицу ни разу не выходилъ и помимо хозяевъ ни съ к?мъ не видался.

Давно сидитъ онъ одинъ въ горниц?. Казаки ушли, а бабамъ не дозволено входить къ нему. Русая голова его склонилась, синiе большiе глаза задумчиво смотрятъ на связки табачныхъ листьевъ, которые разв?шаны сушиться по ст?н?, но ничего не видятъ глаза… ни ст?ны, ни связокъ, ни горницы. Словно жизнь отлет?ла отъ нихъ и унеслась туда же гд? носится мысль его. А гд?? Далеко отъ станицы Яксайской и степей Яицкихъ.

Незнакомецъ видитъ хоромы, какихъ и не грезилось казакамъ. Садъ стол?тнiй, большой и густой… Народъ бродитъ тамъ, но не по казацки од?тый и не по русски. Вотъ морщинистое лицо старушки – тетки его, угрюмое, суровое, сильное волей жел?зной. Не жал?етъ она прiемыша, а ждетъ в?сти – и не доброй, а громкой!! Вотъ другое красивое лицо, черноокое. Оно плачетъ предъ разлукой, оно жал?етъ жениха. Сид?ть бы дома, тихо и мирно, не играя своей жизнью…

На крыльц? застучали каблуки, заскрип?ли ступени и здоровый казакъ, невысокiй, но плечистый, вошелъ въ горницу. Это былъ Чика Зарубинъ.

– Ну? нетерп?ливо вымолвилъ незнакомецъ.

– Скоро, государь!.. Въ сей часъ донцы на?хали, купецъ Ивановъ съ Твороговымъ и Лысовымъ. Да вотъ забота, – Чумаковъ съ ними прилет?лъ. Онъ уже давно въ б?гахъ. Узнаютъ – б?да, скрутятъ и прямо въ Яицкiй острогъ, да въ Сибирь. Покуда ты донцамъ откройся, государь. Они нашей руки, войсковой.

– Стало сегодня, сейчасъ? боязливо вымолвилъ прi?зжiй.

– Сейчасъ! Марусенокъ, крестникъ, за ними поб?жалъ да что-то зам?шкался. У него, дурня, завсегда д?ло съ безд?льемъ объ руку идетъ.

Незнакомецъ всталъ и нер?шительно, медленно подошелъ къ окну, отошелъ снова, взялся за голову. Лицо его изм?нилось и потускн?ло… Долго молчали оба. – Казакъ хозяинъ почтительно сталъ у дверей.

Что думалъ молодой красавецъ? Онъ молился про себя… Дерзкое, трудное д?ло начиналъ онъ. Великiй гр?хъ бралъ на сов?сть… А кто скажетъ: онъ ли отдастъ отв?тъ Богу за посл?дствiя его нын?шняго, перваго, главнаго шага; иль отв?тъ дадутъ нев?домые лихiе люди, что привыкли играть огнемъ, что жжетъ не ихъ самихъ, а ихъ жертвы?.. Не отступить ли пока время! Зач?мъ? Какъ знать, чт? судилъ ему Богъ!.. Бывали прим?ры на Руси! Правда, въ иное время, полтораста л?тъ назадъ…

На крыльцо вб?жалъ Шигаевъ, оправился, и степенно вошелъ въ горницу.

– Ты опять съ Грунькой! шепнулъ Чика. Долаз?ешь до б?ды! Чего головой мотаешь? Кладбище то отсель видать… говорю – долаз?ешь!

– Слыхали! нетерп?ливо отозвался Марусенокъ и прибавилъ громче: Макара привезли; убили въ степи… Сейчасъ сюда будутъ казаки, государь.

– Кто убилъ то? Нев?домо? спросилъ Чика.

– Пуля то знаетъ, да не сказываетъ! усм?хнулся Марусенокъ.

– Жаль д?да Макара! обратился Чика къ незнакомцу. Онъ въ Питер? бывалый и твое величество, я чаю, видывалъ.

Незнакомецъ ничего не отв?тилъ, слегка изм?нился въ лиц? и отвернулся къ окну.

– "Помереть и теб? окаянно, середь степи"… пришли ему невольно на память слова убитаго имъ старика.

Казаки отошли въ уголъ и зашептались.

– Меня не послушаетъ, ты упроси. Пусть хоть на улицу не выходитъ, говорилъ Чика. То б?гунъ былъ, а то вдругъ нон? прил?зъ.

– Увидитъ старшина Матв?й, въ тотъ часъ колодку над?нетъ и въ Яицкъ свезетъ! отв?чалъ Марусенокъ грустно.

Снова застучали на крыльц? и въ горницу вошелъ казакъ среднихъ л?тъ, широкоплечiй и сутуловатый, съ черной р?дкой бородой клинушкомъ и съ пятномъ на лбу. Это былъ тотъ же купецъ Ивановъ, од?тый теперь по казацки – и на видъ совс?мъ другой челов?къ. Войдя, онъ опустился на кол?на, поклонился русому до земли и снова ставъ на ноги, проницательно, востро глянулъ карими глазами въ лицо незнакомца.

Сразу не полюбилось незнакомцу это лицо и ястребиный взглядъ. Они погляд?ли другъ дружк? въ глаза… Словно м?рились, выходя на поединокъ. Усм?шка какъ будто скользнула по лицу казака и мгновенно скрылась. Прив?тствiе-ли, радость-ли простаковъ сказалася въ усм?шк? той? Н?тъ! мысль прыткая, но затаенная головы хитрой невольно отразилась на лиц?. Смутился слегка незнакомецъ отъ усм?шки этой и отвелъ глаза въ сторону.

– Не Зарубину чета – челов?къ этотъ! Скверный глазъ у него, подумалъ онъ. Дов?риться ли ему?

– Ты донецъ. Какъ звать тебя?

– Съ Дону, государь. Купцомъ зови, Ивановымъ. А во святомъ крещеньи – Емельянъ.

– Пов?далъ теб? Зарубинъ о милости Господней и великой чести, что нын? пос?тила войско яицкое?

Казакъ не отв?чалъ, но снова опустился на кол?ни… снова поклонился до земли, но все не потухали и сверкали малые карiе глаза его. Вошли еще трое донцовъ – Лысовъ, Твороговъ и Овчинниковъ.

ХVII

Вечер?ло. Солнце зашло давно, а полъ-неба все еще гор?ло словно пожаръ. На станиц? слышались п?сни, а отъ качелей несся р?звый хохотъ и проносился по слобод?. По задворкамъ тихо крался казакъ, оглядываясь по сторонамъ, – все тотъ же Марусенокъ. Шигаеву всего 20 л?тъ, и въ станиц? Яксайской онъ первый красавецъ и умница, первый мотыга и пьяница; къ тому же Марусенокъ, бывало на майдан?, хоть малол?токъ, голосъ подавать – первый былъ, д?ло разсудить, расправу казацкую учинить, краснобайствовать не хуже Чумакова, супротивниковъ и несогласниковъ припереть и осм?ять – онъ же первый. Товарищей подпоить, перепить и набуянить; по оврагамъ да по рощицамъ съ казачками возиться, а ночью красться ради нихъ – онъ тоже первый. И теперь не даромъ Марусенокъ б?житъ на выгонъ; ждетъ его близъ р?чки, подъ вязомъ, Груня, родственница стараго и почитаемаго казака Матв?я, что должность старшины правитъ на станиц?, и первая красавица изъ вс?хъ казачекъ станичныхъ.

Разцаловалъ ее Марусенокъ въ десятый разъ, посадилъ на траву и глянулъ пристальн?е.

– Что ты въ печали… Аль б?да какая?

– Д?дуся моего нашли въ степи… Привезли. Убитый! Груня заплакала. Безъ него за?дятъ меня. Одинъ заступникъ былъ.

– Эхъ ма! В?даю да запамятовалъ, что онъ теб? д?дъ. У меня своя забота, Груня! Во вакая! и малый показалъ на горло. Ну, не кручинься, сладимъ твое горе. Марусенокъ ут?шалъ казачку на вс? лады, а она все тихо плакала, утираясь рукавомъ. Небось, не скажетъ казакъ, что женится на сирот?; а пустословьемъ ут?шаетъ. Чрезъ часъ казакъ прощался со см?хомъ.

– Теперь не время мн?! Не нын? – завтра, такое на станиц? будетъ… только бы приц?питься намъ къ чему! А то – ахти-будетъ! Давно небывалое! Прости, голубка. На зар? нав?даюсь къ теб?.

– У насъ жe покойникъ… д?дусь. Да и старшина сказывалъ: увижу еще Марусенка, застр?лю саморучно.

– Небойсь. Выходи въ огородъ, не придешь – въ самыя с?ни прил?зу. Прости! И разцаловавъ д?вушку, Шигаевъ припустился въ станицу. Долго гляд?ла Груня въ полусумрак? ему восл?дъ, и когда онъ уже въ улиц?, на б?гу, обнялъ проходившую съ ведрами казачку, ради пот?хи – д?вушка тяжело вздохнула и тихо побрела домой.

_______