Петербургское действо. Том 1

– Я бы умерла с первого раза от такой палки! – выговорила Лотхен, дерзко заглядывая в глаза старика.

– Да, от такой палки можно… – рассмеялась Маргарита.

– Тот раз вы меня тут толкнули так, что у меня до сих пор грудь болит! – лукаво произнесла немка.

– Ах, мои матушки! Жалость какая! – пропищал Скабронский, будто бы передразнивая голос Лотхен. – Ну, убирайся в свой шесток, курляндская стрекоза!

Лотхен, смеясь и переглядываясь с барыней, выскочила вон.

– Ишь ведь хвостом машет. По себе выискала и горничную. Вся в тебя: верченая, – заговорил Иоанн Иоаннович. – Порох-девка. Поди, небось у нее обожателей стая целая, а?

Маргарита рассмеялась.

– Да ведь и у тебя стая… Кроме энтого, небось есть… Энтого старого, что денег дает на прожиток?

– Денег дает? Кто? – изумилась Маргарита.

Иоанн Иоаннович объяснился резче.

Маргарита, давно забывшая выдумку про старика, в которого будто влюблена, раскрыла широко глаза:

– Какой старик? Что вы, дедушка?

– Так ты это надысь наплела? – воскликнул Скабронский странным голосом. – Все выдумки? Ах ты, плут-баба!

Маргарита смутилась и не знала, что сказать, что выгоднее, что нужнее.

– Да, выдумка, но не совсем. Это все должно решиться на днях… но я… видите ли… Много нового с тех пор. И я не знаю еще… что будет.

Скабронский замолчал, не спуская глаз с внучки, и наконец, будто решаясь на что-то, выговорил резко:

– Денег тебе надо?

– Денег? Н-нет! Зачем…

– Дать тебе денег? – говорю я.

– Зачем? У меня есть.

– Ну, вотчину подарить доходную?

– Нет, зачем! Я не управлюсь.

– Ой, подарить! – подмигивал дед.

– Да нет, не надо.

– Нет. Ну ладно. А я вот привез. Гляди.

Старик вынул из кармана огромную сложенную бумагу и передал внучке:

– На. Вот мы как! Бери! Да покажи мне потом: вы как? – лукаво и загадочно выговорил Иоанн Иоаннович.

Маргарита взяла, развернула бумагу, но не поняла в ней ни слова.

– Что это такое?

– Это дарственная. По сей грамоте – ты владетельница вотчины в триста душ, кои я тебе обещал. Будешь с них теперь иметь оброку более тысячи рублей и до двух.

Заставив себе подробно все объяснить и рассказать, Маргарита поглядела старику в лицо добродушно, но печально и затем вздохнула, опустив глаза на бумагу.

Это было сыграно, и очень искусно.

«Начинается игра в кошку и мышку, – подумала она, внутренне смеясь. – Игра в умную и молодую кошку со старой и глупой крысой… Давно я ждала этого».

Маргарита взяла бумагу за два края и быстрым движением разорвала ее на четыре части.

– Что ты, что? – ахнул Скабронский.

– Уничтожаю то, что для меня обидно…

Изорвав бумагу на мелкие клочки, она бросила их на пол и быстрым движением пересела на диван, где сидел старик.

Взяв его за обе руки и наклонясь лицом к его лицу, она быстро заговорила, ласково глядя ему в глаза:

– Вы добрый, хороший… Но скажите… Вы думаете, деньги… Деньги! Деньги! Неужели все на свете от денег зависит? Вы вот богаты, мы разорены. Муж умрет – мне еще хуже будет, но я не горюю. Я сейчас найду мужа, какого пожелаю. И у меня будет опять большое состояние, если я захочу… Но я не того хочу, не того… Не того я хочу!.. – И голос Маргариты перешел в шепот и стал дрожать. – Знаете ли вы, чего я хочу?

– Ну, ну… – смущался Иоанн Иоаннович и от голоса красавицы внучки, и от близости странно воодушевленного красивого лица.

– Я хочу быть любимой. Любви я хочу. Я этого еще не знавала. Да! Ни разу, никогда. Муж меня не любил… Вы знаете, какую жизнь он вел всегда. Я была сотая женщина в его жизни. Он на меня смотрел так же, как и на всех своих прежних наложниц.

И Маргарита, все более воодушевляясь, заговорила, как будто не видя старика, как бы забывшись и рассуждая сама с собой… быстро, страстно, порывисто:

– Мне все равно, кто он будет. Нищий, незнатный, старый… уродливый даже, преступный, даже разбойник. Мне все равно… Но тот, который меня полюбит, как я этого хочу… за того я душу отдам, хоть на смерть пойду… И это будет так. Скоро будет. Как он умрет – я найду этого человека!

И красавица вдруг вскинула руки на плечи старика и прильнула лицом к нему на грудь. Скабронский ахнул, двинулся… Но в ту же секунду Маргарита быстро встала, отошла к окну и, повернувшись спиной к деду, прислонилась лбом к холодному стеклу. Это было ей необходимо, потому что она боялась за свое лицо, боялась, что рассмеется и выдаст себя и свою игру.

Старик сидел не шелохнувшись на диване как пришибленный. Ему все еще, как в тумане, чудилась она в его объятиях. Вместе с тем он глядел на клочья изорванной бумаги.

«Блажит? Комедиантка! Недаром цыганка, – говорила в нем его природная подозрительность и дальновидность. Но клочки казенной бумаги будто спорили с ним и сбивали его с толку. Изорвала ведь… Не взяла… Триста душ!»

И через минуту старик думал:

«Тебя никто не водил за нос за всю жизнь… Ну а много ты от этого выиграл? Сидишь вот один у себя в хоромах на сундуках с червонцами да бережешь, как пес, чужое добро. Да, чужое! Не себе собрал. Монахам да хамам своим собрал. Подохнешь, они за твой счет поликуют на свете. А бриллианты? На двадцать тысяч одних бриллиантов накопил, когда жену себе искал. И они лежат зря! И они на иконы пойдут!..»

Прошло еще несколько мгновений. Иоанн Иоаннович поглядел на внучку и подавил в себе глубокий вздох. Маргарита слышала его, однако все так же стояла у окна, не двигаясь, не оборачиваясь и припав лицом к стеклу.

«Если б ей-то… такой красивой, да все бы эти бриллианты нацепить на себя?! Диво! А что, если все… Ей все отдать, – вдруг сказал он себе мысленно то, что давно уже будто копошилось на сердце старика. – В последние свои годы дьявола кой-как потешить! Отдать! Хоть бы даже и за обман. Пусть водит меня за нос. Я ведь буду от того не в убытке».